В бинокль видно было, как ровным шагом приблизился он к лежавшей на боку мине, два раза медленно обошел вокруг нее, к чему-то присматриваясь, видимо изучая. Но не разглядел, наверное, ничего нового, закурил сигарету и приблизился к мине вплотную.
Что там ни говори, а священнодействия минеров возле вышедшего из повиновения оружия вызывают зависть.
Вот он опустился на одно колено, рядом положил взрывчатку, на случайный камень по другую сторону от себя — зажженную сигарету. Достал кусок запального шнура, капсюль. Медленно, осторожным движением вставил шнур в капсюль, помедлил немного и специальными щипчиками обжал капсюль на шнуре. Готовый запал опустил в углубление на взрывчатке, закрепил его шкертиком, затем обвязал взрывчатку и подвесил к мине с таким расчетом, чтобы взрывчатка легла вплотную к днищу, где находится заряд.
Курнул начавшую затухать сигарету и поднес огонек ее к кончику шнура. Брызнули искры. Минер встал и все тем же неторопливым шагом направился прочь, к облюбованному укрытию.
Для нас это тоже послужило сигналом к отступлению.
Прежде мне казалось, что во всех действиях минеров много «шику»: и в медлительности движений, и в использовании сигареты вместо спичек, и в хладнокровном отходе к укрытию. Теперь я уже знал, что это непреложный закон работы минера-подрывника. Один неосторожный удар по обнаженному свинцовому колпаку — и взрыв. Пользуясь спичками, легко поджечь шнур не с самого кончика, тогда трудно будет рассчитать секунды его горения, А отбегая от мины, легко споткнуться или вывихнуть ногу, тогда как, отходя от нее, подрывник спокойно отсчитывает про себя секунды. Надо лишь, чтобы времени, пока горит шнур, хватило на дорогу до укрытия.
Позже я узнал еще, что существовала когда-то на флоте лихаческая традиция обжимать кончик капсюля на шнуре зубами, сунув его взрывчаткой в рот — взрывчаткой, для детонации которой достаточно крохотной царапины. И я подумал было, что Минер замешкался перед этой операцией именно из желания воспользоваться старым способом… Однако, не вызывавший сомнений в своей смелости, вряд ли он был способен на лихачество.
Отчитываться об операции Минер с матросами пошел из своего укрытия нижней тропинкой.
А мы возвращались прежним путем. Мы шли и молчали.
Что-то переменилось в нас в отношении к Минеру. Было ли причиной этому зрелище его красивой работы, или простецкое случайно оброненное «ребята»… Но каждый из нас был способен на риск. И не хватало еще, чтобы равный половине из нас в звании он начал бы в личном разговоре обращаться к нам, перечисляя все титулы…
Просто наши последние наблюдения как-то не вязались с его отсутствующей, не от мира сего внешностью.
Он жил по каким-то своим законам. Отчего? Так может жить либо чрезмерно гордый человек, либо чрезмерно опустошенный, либо чрезмерно жалкий. Наши краткие наблюдения не позволяли отнести его ни к одной из этих категорий.
— Вещь в себе, — сказал кто-то, не то заимствуя, не то воруя у Канта.
— Поживем — увидим, — резюмировал Старший Лейтенант, стремясь, как всегда, оставить последнее слово за собой. — Я сейчас пойду к Майору и постараюсь что-нибудь вытянуть о нем.
Майору чем-то импонировал этот проныра, и ему всегда позволялось чуточку больше, нежели остальным. Может, Майору нравилось, когда рядом звенят языком?
Пока Старший Лейтенант был у Майора, я спустился «на улицу», к часовому у погребка: я вспомнил идею, мелькнувшую у меня утром.
Часовой — он был из моих подчиненных — по форме доложил, что никаких происшествий не случилось. А я, как бы между прочим кивнув на дверь погребка, поинтересовался:
— Минера хозяйство?
— Так точно!.. — ответил парень. Потом доверительно спросил: — Зачем он столько навез?.. Десять лет, что ли, жить будет?..
Я возвратился в кубрик. Сделав простейший арифметический расчет, я убедился, что погребок, а следовательно, и хозяйство Минера находятся точно под моей кроватью.
Вбежал Старший Лейтенант.
Наш гость в это время как раз отправился в пристройку, так как Майор пригласил его позавтракать вместе с ним. Майор всегда завтракал, обедал и ужинал у себя. По-моему, просто из такта, чтобы не мешать нашей болтовне.
Старший Лейтенант за несколько минут узнал кучу сведений (уж это-то он умел).
Оказывается, Майор нашего нового соседа знал давно, по Заполярью.
Родился Минер где-то в небольшом городке центральной России. Воевал. Был дважды ранен. Последний раз едва вы́ходили. Вернулся со всеми признаками чахотки. Отец пропал без вести, мать сгорела в доме во время бомбежки. Ушел из города, поступил работать землекопом. Одновременно стал добирать среднее образование. Аттестат получил с медалью. Решил поступить в училище. Первый год — забраковали по здоровью. Второй год — снова забраковали. С третьего захода приняли. Окончив училище, два года служил в районе Порт-Артура: разоружал под водой незнакомые образцы мин. Потом Заполярье, самые глухие уголки. Пять лет уже не брал отпуска — никто не может уговорить. Холост, как новорожденный.
— С одной стороны, много, с другой стороны, небогато, — заключил Старший Лейтенант.
Мы не успели ответить — вернулся Минер. Вернулся и, заложив руки за голову, опять лег на спину.
— Ах, да! — спохватился я. — Старший Лейтенант, хочешь, койками поменяемся?
Старший Лейтенант от восторга даже покраснел сквозь свою коричневу. Он целый год канючил у меня это место у окна с видом на грязно-серый валун.
Мы тут же перенесли постели.
Конечно, если странный Минер однажды подорвет свои запасы, мне нельзя надеяться на счастливую участь. Но все же приятнее почему-то, когда на бочке с порохом сидит твой товарищ, а не ты сам.
Недельки через две, когда ему взбредет «уснуть» на новом пляже, я признаюсь ему. Скажу: «Кстати, я вчера узнал, что у Минера хранится всего один направленный заряд. Но, — скажу, — ты спроси, зачем он его направил вверх?»
— Минер, — нарушил молчание вездесущий Старший Лейтенант, — почему вы всегда молчите?
— Привычка, ребята…
— Думаете?
— Гм…
— О чем… если не секрет? О личном или о работе?
— Потом когда-нибудь.
— Ну, тогда не обижайтесь: мы редко молчим.
Он кивнул и даже улыбнулся чуть-чуть, хотя улыбкой это можно было назвать лишь с огромным допущением.
В кают-компании мы шумели на этот раз так, что дважды испуганно заглядывал вестовой.
Может быть, со стороны трудно понять это внешне нездоровое любопытство наше… Чтобы понять его, надо пожить два или три года в абсолютной глуши, а потом встретить вдруг человека, собрата по профессии, совершенно не подходящего под твое представление о людях.
Вывод сделали единогласно:
— Парень он в общем ничего.
После такого вывода мне захотелось вернуть свое законное место с видом на грязно-серый валун. (Между прочим, позже выяснилось, что в подвальчике у Минера хранился лишь пороховой шнур. Взрывчатка была сразу же отправлена в хозяйство батареи.)
— Ничего-то ничего, да уж больно неразговорчивый, — постарался я сбавить оценку.
— У нас разговорится! — самоуверенно заявил Старший Лейтенант, чьей разговорчивостью я сам же недавно и возмущался.
Скоро нам довелось еще раз наблюдать работу минера. Дней пять он ходил как в воду опущенный. Посты, расставленные на сопках, круглые сутки проглядывали море, и часто возле какого-нибудь из них можно было видеть Минера. Просился на дежурство. Но по кубрикам дежурили старшины, а на батарее — специалисты.
Минер день ото дня все больше мрачнел, и мы старались не затрагивать его. Однако он вместе с нами ходил на батарею, помогал радисту закончить какой-то ремонт, а после обеда, развесив в кубрике замысловатые чертежи, разучивал со своими матросами схемы последних образцов мин. Его объяснения при этом были почти такими же краткими, как многозначное «гм».
Злило Минера, пожалуй, больше всего то, что около побережья постоянно дежурили катера, а где-то за горизонтом — и тральщики, так что безопасность близлежащих вод была, по существу, обеспечена.
В этом вынужденном безделье немножко объяснилась его натура — он просто не мог сидеть сложа руки. И нам было жаль его. Хотя сами-то мы считали, что неплохо повалять дурака. Ведь не одной же работой жив человек!
Дней через пять «счастье» привалило-таки ему.
Мину обнаружили в море.
Лицо Минера не изменилось, но как-то затвердело слегка — оно всегда становилось у него таким перед работой.
Потеплее застегнув канадки, мы двинулись вместе с ним к берегу.
Хотели напроситься в помощники, но сами поняли, что это не игра и нельзя превращать трудное дело в забаву.
Мы остались на сопке, а он, взяв с собой одного из матросов, спустился к воде.
