Ознакомительная версия.
Показалось, что лицо проломилось, как оконное стекло, в которое попал камень. Сержант опрокинулся на спину. Нос его был расплющен. Вообще валунчик сровнял все черты его лица. Остались лишь общие очертания лошадиного черепа.
«Видно, долго ты этого ждал», – подумалось мне.
Я оттащил труп метров на триста в лес, раздел его. Сапоги не взял, а одежду прихватил и вернулся на спецточку.
Х/б решил приспособить под ветошь для чистки оружия.
Через день трупа на месте уже не было. Даже обглоданные кости не белели. Пропали и сапоги. Может, зверь потрудился, а может, и нет. Но хотелось думать, что зверь. Так спокойнее.
Несколько дней я ждал, когда наступит раскаяние, но так и не дождался. Более того, я почувствовал себя настолько правым, что смог бы, наверное, убивать этого сержанта по три раза в день: вместо завтрака, обеда и ужина. Но, по идее, за ним должны были прийти, его должны были разыскивать, и этого я действительно боялся.
Пушка была смазана, ствол – начищен. Спецточку я содержал в образцовом порядке. Наступил день стрельбы, но никто не пришел. Я долго бродил по поляне, раздумывая: стрелять или нет. И решил не стрелять.
Призовут к ответу – скажу, что сержант приказал без него огонь не открывать. Пусть его разыщут и спросят.
Непривычно спокойно прошел огневой день недели. День был спокойным, но вечером, сидя в землянке, я услышал какой-то шум. Выглянув, заметил фигуру человека, заглядывавшего в яму с пушкой. Враз вспомнив устав, схватил винтовку и выскочил на поляну.
– Руки вверх! – крикнул я.
Человек обернулся, спокойно поднял руки. Я подошел.
– Документы!
Он порылся в нагрудном кармане кителя и подал мне сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернул.
«Предъявитель сего, штабс-капитан И. С. Бургасов командируется в распоряжение командующего 1-й Донской армии генерала А. Шкуро».
Я узнал офицера. Это он должен был погибнуть несколько дней назад.
– Так вы живы? – Я не смог сдержать удивления.
– Так точно, господин рядовой. Извините, это я, кажется, вам проиграл партию в шахматы? – Он, прищурившись, смотрел мне в глаза.
– Да, на заставе.
– Если я не ошибаюсь, эта партия была вашим последним желанием?
– Да, – кивнул я.
– Тогда выслушайте мое последнее желание.
– Я не собираюсь вас расстреливать. Говорите, если хотите…
– Я хотел бы сдвинуть прицел этой пушки.
– Зачем?
– Вы понимаете, в чем дело. Раз в неделю она стреляет по железнодорожной станции Максатиха и попадает в состав. Но ведь по рельсам не только военные эшело ны ходят. На прошлой неделе снаряд попал в санитарный поезд. Не стану вам рассказывать, что там было. Я понимаю, что на войне гибнут не только военные…
У меня закружилась голова. Я попал в санитарный поезд?! Я, который никакого отношения не имел к гражданской войне, который и родился-то после первого полета в космос. Я согласен ответить за убийство сержанта. Мне легко объяснить, за что я его убил. Но как мне ответить за пушечную стрельбу?!
– Что ж вы молчите? – негромко спросил офицер. – Вы выполните мое последнее желание?
Я не знал, что ответить. Я слишком многого не знал. Я даже не знал, кто у кого в гостях: я у штабс-капитана Бургасова или он у меня.
– Надо подумать… – с трудом выдавил из себя я.
– Но ведь вы не выстрелили сегодня!
– Это слишком разные вещи: не выстрелить и сдвинуть прицел.
Тут я заметил, что на Бургасове сержантские сапоги. Почему-то на душе стало легче, даже не смог сдержать улыбки.
Штабс-капитан перехватил мой взгляд, тоже довольно посмотрел на свои сапоги и потопал несколько раз на месте, желая, должно быть, показать, что они ему впору.
Я промолчал. Промолчал и он. Возникло впечатление, будто убитый сержант, а точнее, не он сам, а его сапоги, нас сблизили и породнили.
– В моей роте вчера один солдат фельдфебеля на штык насадил, – заговорил Бургасов. – Дерьмовый фельдфебель, может, вы его помните: низенький, вихрастый. Перестарался в своем рвении сделать из людей солдат.
Я кивнул. Было ясно, что он меня не осуждает.
Ночевали мы с Бургасовым в землянке на одной кровати. Во сне он разговаривал сам с собой. Говорил громко и внятно. О каких-то неотправленных письмах, о том, что никогда не покинет Россию, об умершей матери.
Утром я все-таки позволил ему сдвинуть прицел.
– Благодарю, – сухо произнес Бургасов. – Это благородно.
Я пожал плечами.
– Ну, прощайте! – протянул руку штабс-капитан.
– В распоряжение 1-й Донской? – спросил я.
– Какая к черту Донская! Убьют меня завтра!
Я крепко пожал протянутую руку.
– Если случится встретить кого-нибудь из Бургасовых, что родом из Екатеринодара, расскажите им про мою гибель.
– Хорошо, – пообещал я, думая о том, что и города такого давно уже нет, и как расскажешь о том, чего не видел.
Бургасов грустно улыбнулся и затопал в сержантских сапогах туда, куда был нацелен ствол особой дальнобойной пушки с новым стационарным прицелом.
3
Последующие три недели моего пребывания на спецточке пронеслись невероятно быстро. Погода стояла солнечная, хотя выпадавшая под утро обильная роса и создавала впечатление вечной сырости. Не верилось, что такие теплые погоды могли держаться в столь северных местах в самый разгар календарной зимы.
После ухода белого офицера я несколько дней провел в тягостном бездельи, результатом чего оказалось мое халатное отношение к доверенному мне особому дальнобойному длинноствольному и т. д. орудию уже со сдвинутым прицелом.
Некоторое время я, конечно, сомневался, мучался, не будучи способным одним твердым решением поставить все на свои места. Я имею в виду то, что я не хотел стрелять, даже несмотря на то, что снаряд теперь уже никак не мог попасть в санитарный или другой поезд на станции Максатиха. В оправдание мое послужила одна идея: ведь прицел старый изменял не кто иной, как белый офицер. Следовательно, он мог не просто сдвинуть его, а переставить таким образом, чтобы следующие снаряды падали бы уже на какую-нибудь нашу станцию, попадали бы в наши санитарные и другие составы.
Размышляя так, я испытывал некоторые угрызения совести по отношению к офицеру – ведь он вызывал у меня искреннюю симпатию и думать о нем плохо было как-то неудобно. В конце концов я решил, что эта идея – просто выдумка, сочиненная в мое оправдание на самый крайний случай. Мысленно я даже извинился перед офицером за то, что позволил себе так подумать. Хотел во всем остаться честным и порядочным. Как-никак врагом я его не считал.
Следующие три недели пронеслись невероятно быстро. Думаю, что даже ствол пушки не поржавел, несмотря на сырость и на то, что после прощания со штабс-капитаном я его больше не смазывал и не чистил. Очень хотелось верить, что спецточка сразу после моего отбытия придет в упадок и прекратит свое существование в различных приказах, отчетах о военных действиях и других бумагах, по которым сюда отпускаются снаряды и прочее.
Так вот, в канун наступления четвертой недели, глубокой ночью меня разбудил свист, доносившийся снаружи. Кто-то спокойно насвистывал мелодию «Тореадора». Несколько озадаченный и напуганный, я выглянул из своего обиталища.
«Может, это новый сержант?!» – промелькнула самая неприятная мысль.
– Стой! Кто идет! – крикнул я.
– А! Вот ты где! – голос показался знакомым. – А я думал, что ты сбежал куда-нибудь.
– Кто там? – Я попытался увидеть сквозь темноту лицо ночного гостя.
– Меня за тобой капитан прислал. Приказал забрать тебя на заставу. На днях сюда прибудет другая смена.
Я вышел из своего убежища и приблизился к солдату. Да, это был один из пограничников, тот, что подарил мне шахматы.
Я спешно собрался, покидал свой немногочисленный багаж в вещмешок пограничника и направился следом за ним. Хотелось оглянуться на прощанье, посмотреть на ствол, торчащий из ямы, на разметочные валуны. Но что-то сдержало меня.
Вот если бы доказать себе, что никакой спецточки не было, что я никого не убивал и никуда не стрелял. Легкое ли дело?! Других убедить – это не так сложно, а вот себя…
– Что там на заставе?! – желая отвлечься от малоприятных размышлений, спросил я.
– Все по-старому, – ответил солдат. – Там для тебя у капитана какие-то новости, но какие – не знаю.
Возвращались мы на заставу той же дорогой, ориентируясь по фосфорическим меткам на валунах, но, на удивление, вся дорога заняла у нас не три дня, а чуть более суток.
С наступлением утра идти стало намного легче, только от воздуха, пропитанного сыростью, першило в горле.
На заставу мы прибыли около полуночи. Свет в окнах не горел. Мы тихо вошли и сбросили с себя грязные х/б.
Утро наступило рано. Я проснулся от шума, с которым поднимались другие солдаты.
В комнату-казарму вошел капитан, проводя ладонью по только что выбритым щекам.
– Отлично, ты уже здесь! – он радостно улыбнулся. – Вставай, приводи себя в порядок и давай ко мне!
Ознакомительная версия.
