— Слишком резко, — говорю я. — Это будет тебе стоить нескольких очков.
— Это только игра, — гудит он и топает за своим мячом. Катрина посылает свой в дальний угол и тоже уходит, так что я остаюсь один на один с Бронте, которая, убедившись, что Катрина нас не слышит, немедленно набрасывается на меня.
— Ну, ты за это поплатишься! — шипит она. — Я ещё не знаю как, но что-нибудь придумаю, и тогда тебе жить не захочется!
Я бросаю взгляд на моржа.
— Что-то мне сдаётся, твой друг сам не справится. Пойду-ка помогу ему найти мяч.
И с этими словами, пританцовывая, иду к Громиле, а Бронте остаётся на месте и исходит паром.
Громила возится с обратной стороны куста — прорывается сквозь колючие ветки и тычет в заросли клюшкой, пытаясь извлечь оттуда мяч. Я тоже зарываюсь в глубину, нахожу мяч, подаю ему; придурок поднимает руку, но тут я хватаю его за грудки, рывком подтягиваю к себе и тихо рычу прямо в морду:
— Что бы ты там ни навоображал себе насчёт моей сестры, этому не бывать, comprende[4]? Она не подозревает, что ты собой представляешь, зато я хорошо-о знаю таких отморозков, как ты.
В его глазах цвета гнилого болота горит тупая ненависть, но он молчит.
— Надеюсь, ты меня понял? Или надо проделать дырку в твоём твердокаменном черепе, чтобы лучше доходило?
— Убери руки.
Я крепче наворачиваю его футболку на руку. Наверно, прихватил и немного волос на груди, но он не показывает, что ему больно.
— Что ты говоришь? Не слышу! — цежу я.
— Я сказал, убери от меня свои вонючие руки, не то я найду другое применение для этой клюшки!
Вот! Как раз это и ожидаешь услышать от подобного субчика.
— А ну давай посмотрим, какое применение ты имеешь в виду!
Но он ничего не предпринимает. Так я и думал. Тогда я, наконец, отпускаю его.
— Держись подальше от моей сестры!
Он выхватывает мяч из моих пальцев и шагает обратно к Бронте.
— Что-то мне расхотелось играть, — бурчит он и уходит с площадки. Бронте бросается за ним, послав мне взгляд, полный чистейшей, неприкрытой ненависти. Я приветственно машу ей рукой. Миссия устрашения завершена.
Катрина, которая не сильно заморачивается тем, каким образом она прошла лунку, объявляет себя победительницей в этом раунде и, подойдя ко мне, смотрит вслед уходящим Бронте и Болотному Водяному.
— Чего это они?
— Ушли путями неисповедимыми, — отвечаю я.
Катрина взмахивает клюшкой, и её мяч отскакивает от изящных кружев миниатюрной Эйфелевой башни.
— Ненавижу Эйфелеву башню, — говорит она, и я улыбаюсь ей, втайне наслаждаясь своей победой.
Иногда необходимо взять ситуацию под свой контроль. Иногда приходится брать на себя роль высшей силы, иначе воцарится всеобщий хаос. Вот, к примеру, лакросс. Эту игру изобрели индейцы, и поначалу она была способом ведения войны: надо было пронести мяч несколько миль, при этом игроки особенно не церемонились — во всю дробили клюшками кости противника. Были времена, когда даже в футбол играли человеческими головами. Понадобилась жёсткая сила — цивилизация — чтобы превратить необузданную жестокость в мирное соревнование, подчиняющееся строгим правилам. Но стоит только взглянуть на такого вот Громилу — и понимаешь: какая там цивилизация! Какие там правила! Меня пугает, что Бронте не в состоянии видеть эту дикость. Ведь придёт время, и меня не будет рядом, чтобы защитить её. Вот тогда ей придётся на собственном печальном опыте испытать жестокость парней, смотрящих на жизнь как на постоянную войну или игру человеческими головами. Такие истории можно услышать на каждом шагу.
Так что можешь ненавидеть меня, сколько хочешь, Бронте, но я поступил правильно. Твоя ненависть пройдёт, и настанет день, когда мы оба оглянемся на нынешний день, и ты скажешь: «Спасибо тебе, Тенни, за то, что спас меня от этого ужасного людоеда».
Вечером Бронте заявляется в мою комнату, хватает меня за плечи и толкает обратно на кровать с такой силой, что врезаюсь головой в стену.
— Ой! Ты чего?
— Ах ты подонок! — кричит она.
Не отрицаю. Подонок так подонок. Однако иногда подонкам в жизни больше везёт.
— Что ты сказал ему там, за моржом?
— Я зачитал ему его права. Он имеет право молчать, имеет право найти какую-нибудь другую девчонку и пускать над нею слюнки... словом, то, что обычно говорят преступникам.
— Да у него ни одного привода в полицию нет! — говорит Бронте. — Просто такие идиоты, как ты, выдумывают о нём всякие гадости. Его не понимают, вот и всё. Только я одна изо всех сил напрягаюсь, стараюсь понять его. Чихать ему на твои угрозы. И я не перестану встречаться с ним, как бы ты ни бесчинствовал!
Тут я не выдержал и заржал:
— Тоже мне, нашла дебошира!
— Теннисон, посмотри правде в глаза — ты самый настоящий хулиган и отморозок!
— Это кто так говорит?!
Ну, погоди же, кто б ты ни был — тот, кто обзывает меня отморозком! Доберусь да как набью морду! Уже воображаю себе эту упоительную картину, и тут вдруг до меня доходит, что она самым ясным образом доказывает правоту Бронте, из-за чего мне ещё больше хочется кого-нибудь отдубасить. Порочный круг.
Что-то мне немного не по себе... Неужели я и вправду хулиган? Надо признать — не впервые мне бросают такое обвинение, но сегодня случилось то, чего никогда не случалось раньше: оно проламывает мою оборону и бьёт в самое яблочко. Внезапно я осознаю, что по крайней мере в глазах некоторых я действительно хулиган и отморозок.
Это то, что люди называют откровением. Откровения никогда не бывают приятными, скорее наоборот. Отвратная штука.
— Держись подальше от Брюстера! — предупреждает сестра и поворачивается, чтобы уйти, но я говорю ей вдогонку:
— Хорошо-хорошо, я понял! — Она приостанавливается около двери. — Он — первый парень, который тебе нравится и которому при этом нравишься ты, так что, кажется, тут особый случай. Всё, усёк.
Она поворачивается ко мне; похоже, кипение в котле слегка улеглось.
— Не первый, — возражает она. — Просто первый в моей взрослой жизни.
Вот умора — мы с ней одного возраста, какие-то пятнадцать минут разницы, я, кстати, старше, и пожалуйста — она считает себя взрослой!
— Берегись, Бронте, потому что... признай — этот парень... ну, он ниже тебя.
Прежде чем выйти, она долго смотрит на меня и печально качает головой.
— Лучше ты берегись, Тенни. Снобизм — это очень, очень гадкая штука.
Я никогда не считал себя хулиганом. Я никогда не считал себя снобом. Но опять же — а кто считает себя всем этим? Впрочем, есть способ объективного анализа. Достаточно лишь взглянуть на факты.
Факт № 1. Я довольно умный. Не гений, но получаю хорошие отметки, не прикладывая особых усилий. Это бесит тех, кому приходится отсиживать себе задницу за зубрёжкой, чтобы получить приличную оценку. Я не хвастаюсь, просто, получается, что в некоторых кругах само моё существование порождает неприязнь.
Факт № 2. У меня хорошая координация. Тоже не моя заслуга, таким уродился. Поэтому мне было легко преуспеть в спорте, когда я был ещё пацаном, а потом оставалось только совершенствоваться. Так я и достиг неплохих результатов в довольно многих видах.
Факт № 3. Я неплохо выгляжу. Не красавец, и кубики на животе не выпирают, нет, ничего такого; но если уж говорить о внешности, то здесь большую роль играет уверенность в себе, а уж этого у меня хоть отбавляй. Между нами — я умею произвести впечатление, поэтому всем и кажется, что я парень хоть куда.
Факт № 4. Мы не особо нуждаемся в деньгах. То есть, мы не богачи, но и не из бедных. И папа, и мама преподают в университете, зарабатывают весьма неплохо. Они ездят на скромных, но приличных автомобилях, и, полагаю, когда мы с Бронте сами начнём ездить, то и нам достанутся скромные, но приличные автомобили.
Ну вот — судите сами, можно ли меня из-за всего этого считать снобом? Дают ли мне эти факты право смотреть на Громилу с его жуткой семейкой и отвратными манерами сверху вниз? «Да, ты сноб! — слышу я у себя в голове голос Бронте. — Ты сноб, Теннисон, потому что лишь тонкая линия отделяет уверенность в своей правоте от наглой самоуверенности. Лишь тонкая линия отделяет дерзкого от хулигана. И ты — не на той стороне обеих линий».
Нет, мы не близнецы-телепаты, но иногда мне кажется, что между мной и сестрой есть какая-то такая связь, потому что время от времени я веду с нею воображаемые беседы. И меня раздражает, что даже в этих беседах за ней, как правило, остаётся последнее слово.
В понедельник не знаю, где моя голова — мысли путаются; наверно, из-за того, что я чувствую себя немного виноватым перед Громилой. Как бы там ни было, ради Бронте я пытаюсь не поддаваться предубеждениям. Попробую пересмотреть своё мнение о её друге.
