Джозеф Хеллер - Поправка за поправкой

Мэттью Дж. Бракколи, Парк Бакер

Она стояла посреди комнаты, сложив на большой груди руки, и он почти видел, как в глубине ее глаз мерцают язычки гневного пламени. Она изо всех сил старалась их пригасить.

— Знаешь, а ты не очень деликатен, — тихо сказала она.

— Знаю, — ответил он. — Мне очень жаль.

— Не верю я, что тебе жаль, — сказала она и стала ждать ответа. Однако не дождалась. — Ведь не жаль же?

— Нет, — сказал он. — Не жаль.

Она не сразу нашлась что сказать. Все складывалось как-то неправильно. Он провел дома уже три дня, и им обоим стало только хуже. В первый день они испытывали неудобство, были очень осторожны и деликатны, присматривались друг к другу, будто боксеры на ринге, нисколько сами на себя не походили и лишь надеялись, что им удастся снова связать ниточку счастья, разорвавшуюся год назад, когда он покинул дом. Второй день и мог бы оказаться лучше первого, но не оказался. Она все еще оставалась деликатной, слишком деликатной, а он почувствовал: что-то в исполняемом ими ритуале действует ему на нервы, озлобляет. И теперь они ссорились. То есть пока еще нет, однако он понимал: до ссоры уже рукой подать, — потому что и сам сознательно нарывался на нее. Он был намеренно жесток, хотя в общем-то и не хотел этого, но тем не менее ощущал какое-то извращенное удовольствие от того, что она несчастна. Он думал о ней целых десять месяцев, думал, как хорошо все пойдет, когда он вернется, но вот вернулся, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он машинально покручивал в руках китайскую головоломку — два металлических кольца — и, даже не сознавая того, не позволял себе разъединить их. И, ожидая новых ее слов, поглаживал кончиками пальцев кольца, наслаждаясь холодом и прочностью металла.

— Скоро придут Гарри и Эдит, — наконец сказала она.

— Это хорошо.

— Может, ты оденешься?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу.

— А чего ты хочешь? — осведомилась она.

Обдумывая ответ, он вглядывался в нее. Он лежал на кушетке почти голый, в одних трусах; густые, коротко остриженные волосы остались непричесанными, пряди их торчали во все стороны. Он впитывал в себя эту картину — она стоит, скрестив на груди руки, — и пытался понять, как его угораздило жениться на ней. Все дело в фигуре, решил он. Она была высока, выше среднего роста, и все в ней казалось крупным, однако ее облик был гармоничным, а все пропорции совершенными. В общем, внешне она была женщиной привлекательной.

— Я не хочу никого видеть, — сказал он. После возвращения он еще ни разу не выходил из квартиры. — Не хочу встречаться с твоей родней, с моей, со знакомыми. Не хочу сидеть в комнате, набитой людьми, которые улыбаются мне так, точно я какая-нибудь удивительная заводная игрушка, разыгрывать перед ними скромного героя. Не хочу никому рассказывать, как оно там все было, и застенчиво улыбаться, когда мне объясняют, какой я замечательный.

Руки ее беспомощно повисли. Она подошла ближе.

— Но чего же ты хочешь? — спросила она.

— Того, что делаю сейчас, — ответил он. — Хочу лежать здесь в покое и уюте и пить пиво. Ты не сбегаешь за бутылочкой?

— Нет, — сердито ответила она. — Я жена тебе, а не служанка. Зачем ты на мне женился? Дешевле было бы прислугу нанять.

— Знаю, — сказал он. — А женился я на тебе потому, что это было частью мечты.

— Мне ведь тоже жилось нелегко, — сказала она и спросила: — Какой мечты?

— Сладенькой, оклеенной блестками мечты о жизни, — ответил он, усмехнувшись. Усмехаться ему, вообще-то говоря, не хотелось, однако изменить выражение лица он не попытался. — Прекрасной панорамы прекрасной жизни, описанной в «Ридерз дайджест». Ты была хорошенькой девушкой, я — симпатичным молодым человеком, мы оба жаждали секса, ну и поженились. И правильно сделали, так?

— Я из кожи вон лезу, — жалобно произнесла она. — Если бы ты просто сказал мне, чего хочешь, может быть, я смогла бы тебе помочь. Я понимаю, ты разочарован, но не понимаю чем. Что ты рассчитывал здесь найти?

— Я хочу делать то, что хочу, — сказал он.

Она снова скрестила руки на груди.

— Это разумно, — с горечью согласилась она. — Очень даже разумно.

— Ты не понимаешь… — Он заговорил покровительственным тоном, продолжая поигрывать головоломкой. — Я хочу делать то, что хочу, и когда я этого хочу. Так понятнее?

— Нет, — ответила она.

— Ладно, попробую объяснить. Если чего-то не поймешь, скажи, я повторю. В эту минуту мне хочется лежать здесь, что я и делаю. Часа через два я, может быть, захочу сходить в клуб «Аист». Не знаю. Пока я здесь, мне, возможно, захочется спеть, причем во весь голос, пока же я хочу лежать здесь раздетым и пить пиво.

— Ты ведь знаешь, как мне было трудно.

— Знаю. Прости.

Она отошла к стене, опустилась в кресло, не зная, что сказать. Ей не хотелось поддаваться гневу, она старалась подавить его, но чувствовала, как гнев нарастает, словно вырываясь в новые измерения ее сознания.

— Ты изменился, — тихо произнесла она.

— Я знаю, — ответил он. — Ты уже повторила это несколько раз, однако так оно и есть.

Он подождал ответа, но она сидела неподвижно, молча.

— Мне больше не нравится Джордж Гершвин, — сказал он, — но пусть тебя это не огорчает.

Теперь он проявлял намеренную жестокость и уже презирал себя за это. Однако он знал, что она сейчас скажет, и ощутил прилив гордости, когда она словно бы подчинилась его приказу.

— А Джордж Гершвин-то тут при чем? — спросила она.

— Я все время думал о его музыке. Как я по ней скучаю, как вернусь домой и просижу несколько часов, слушая ее. Ну вот, наконец вернулся, послушал и понял: она мне не нравится.

— Не понимаю, — сказала она.

Он повернулся на бок, чтобы взглянуть ей в лицо.

— То же самое и с тобой, Энни, — неторопливо произнес он. — Я тебя больше не люблю.

Она резко выпрямилась, так, точно его слова хлестнули ее по лицу.

— Это неправда, — сказала она.

— Не знаю, — сказал он. — Но я тебя не люблю. Так уж получилось, и пока это так, давай будем с этим мириться. Какой смысл тянуть волынку, если это обоим неприятно? Добрейший — нож берет: кто умер, в том муки больше нет[5].

Он вглядывался в ее лицо — не заплачет ли? — и понял, что нет, не заплачет. Понял с разочарованием. И вдруг заметил кольца в своих руках, заметил, что, ожидая, когда она заговорит, перебирает их.

— Мило, — сказала она. — Очень мило.

— Так получилось.

— Ты хочешь развестись? — спросила она.

— Нет, — ответил он. — Разводиться я не хочу. Я слишком долго полагался на твою поддержку. Психологически я и сейчас от тебя завишу.

— О Господи! — отчаянно вскрикнула она. — Так чего же ты хочешь?

Губы его раздвинулись в злой улыбке.

— Бутылку пива, — сказал он.

Она вскочила, вышла из комнаты. Он повернулся на спину, уставился в потолок, ему было грустно, он ждал чего-то, но не знал, чего именно. Услышав, как она возвращается, не шелохнулся.

— Будь добр, оденься, — попросила она. — Поговорим в другой раз.

— Нет, — сказал он.

— Вот-вот появятся Гарри и Эдит. Не могу же я принимать их в коридоре.

— Приведи их сюда. — Он повернулся на бок, взглянул на нее. — Повидаемся.

— Так оденься тогда. Ты же голый.

— Гарри и Эдит женаты пять лет. Если она все еще не знакома с анатомией мужчины — значит, многое упустила, и я просто обязан, как друг, просветить ее.

— Может, ты хотя бы халат накинешь? — спросила она. Говорила негромко, тщательно подбирая слова, и он понял — приближается буря.

— Нет, — ответил он, снова ложась на спину и глядя на головоломку, однако краешком глаза внимательно наблюдал за женой. Несколько секунд она простояла неподвижно, глядя на него. Затем вздохнула протяжно и громко, и губы ее решительно сжались. Она повернулась и направилась к платяному шкафу.

— Куда собралась? — спросил он. Тон его утратил надменность, в голосе проступила тревожная дрожь. Она не ответила. Достала из шкафа плащ, надела. Потом открыла сумочку, покопалась, вытащила сберегательную книжку.