Ознакомительная версия.
Ненависть, — так сказал мне тогда отец, который вынес урок из этого происшествия, — дана нам Богом для нашей же защиты. Но ее нельзя лелеять и культивировать. Когда приходит время, она сама возгорается в сердце и спасает жизни нам и нашим близким. В этом нет никакого противоречия с любовью. Любовь же — самое сильное и благородное чувство, поэтому она селится в таких же сильных благородных сердцах.
Дитя любит отца еще и потому, что полностью зависимо от него. Это любовь слабых. Мы не можем так любить врагов, потому что с угасанием в них силы гаснет и наша любовь, отдавая место ненависти. Мы должны любить своих врагов любовью сильных. Так Царь Давид любил Авессалома, хотя тот и ополчался всей крепостью против него. Он любил его и как повелитель, и как изгнанник. Давид был сильным не потому, что у него было царство, а потому, что с ним был Бог.
То, что светильник истины зажжен у нас, дает нам право чувствовать себя сильными. Ибо даже если весь мир ополчится на наш народ, мы все равно окажемся сильнее, потому что с нами Бог. Мы не можем не любить врагов, потому что с нами Бог. И если мы поступаем слабо, это отгоняет благодать. Любовь — право сильного человека. Но эта любовь — не простое мимолетное чувство, которое возникает стихийно, как и погибает, но глубокое расположение души и направление воли. Оно в постоянстве разума, а не в горячности чувства.
Тогда Шенуда, услышав эти слова, глубоко задумался и закрыл глаза.
— Это правильно: любовь — право сильного. Но ведь сильным надо стать, прежде чем учиться любить врагов. Я, отец Матта, чувствую в себе призвание борьбы. Может быть, Бог сделает меня церковным политиком. Что бы ты посоветовал мне, мой друг? Как нам вести себя с другими Церквями, греками, сербами и русскими? Дружить ли с ними или играть на противоречиях, ради собственной выгоды?
Матта отвечал.
— Политики должны играть на противоречиях для обеспечения выгоды той силы, которую они представляют. В этом и заключается все их предназначение. Но ведь святая Церковь — не просто земная организация. Мне кажется, что вся наша беда и боль в том, что однажды дьявол нас разделил и теперь церковные политики не могут договориться, потому что в делах истины не подходит дипломатия.
— Подожди Матта, а как же Василий Великий, Кирилл Александрийский и многие другие святые иерархи? Их можно было бы назвать выдающимися политиками своего века.
— Я не такой ученый, как ты, Шенуди, но могу сказать одно: если бы я имел власть, я поступил бы по другому, предложил бы другой выход, чем дипломатия.
— И как же ты бы поступил?
— Я бы предложил всем церковным политикам православных христиан собрать святых людей своих стран, и пусть они сами поговорят между собой. В их сердцах святость и любовь, а не политические интересы. Было бы интересно узнать, что они бы решили вместе.
Шенуда с любопытством посмотрел на друга.
— Да, конечно, интересно. Но ты же знаешь, Матта, что невозможно собрать святых людей разных православных народов. Даже если и допустить такую возможность, уверен ли ты, что они договорятся? Ведь их решение может быть непредсказуемым и противоречить здравому смыслу, оно может, наконец, быть очень вредным. Для таких целей, мой друг, в Церкви и существуют образованные и дипломатичные епископы.
— Наверное, это так, Шенуди. Но если мы все хотим объединения, желая при этом сохранить истину, но не видим никакого выхода, разве это не повод, чтобы обратиться напрямую к Богу? Почему бы не установить особый молебный чин, в котором было бы наше желание объединения и просьба к Богу? Пусть Он Сам нас объединит. Ведь человеческими методами невозможно достигнуть этой цели. А что есть дипломатия, как не человеческий метод? Разве вера не предписывает нам молиться Богу во всех сложных случаях?
Уголки губ друга неожиданно искривились.
— Ты, Матта, как я погляжу, экуменист.
— А что это такое?
— Мы уже и так молимся за соединение всех, — сухо ответил друг. — Этого довольно. — Шенуди нахмурился, замолчал и стал усиленно работать тяпкой.
Поле было большим. Отец Матта хорошо помнил тот день. После этого случая они постепенно перестали разговаривать, каждый из них шел к Богу особенным путем. Шенуда стал Папой Александрийским, наместником престола святого апостола Марка…
…Солнце уже полностью показалось над зданиями Иерусалима. Старец Матта видел, что утро началось, но все остальные детали скрывала его слепота.
Вдруг и этот свет померк, старец почувствовал тяжелое дыхание. К нему подошел человек и спросил благословения по-гречески.
Воспоминание из глубины чужого сердца
— Бог тебя благословит, сынок, — Отец Матта неплохо понимал греческий, как и бедуинский диалект арабского языка. Как-никак старец провел семь лет в Иудейской пустыне, в пещере рядом с монастырем преподобного Георгия Хозевита. Он приехал в Иерусалим двадцать лет назад. Прошел с бедуинами границу нелегально. До сих пор старец не имел никакого документа, подтверждающего его право на жительство в Израиле. Каким-то чудом за все годы у него никто ни разу об этом не спрашивал.
Даже старый паспорт, египетский, отец Матта оставил в ветхой рясе. Попросту он его забыл, когда решил вернуться в священный город в старинный коптский монастырь. Ведь он почти ослеп и не мог больше находиться в пустыне. Греки и так его еле терпели, особенно их раздражал тот факт, что он, будучи коптом, не причащался в их монастыре и раз в год, на страстной седмице, уезжал в Иерусалим, для того чтобы принять святое причастие из рук коптского священника.
Он жил в пещере подобно древним старцам, и греческие монахи роптали на то, что им приходится терпеть на своей территории копта.
Но отец Матта имел официальное благословение Иерусалимского патриарха, который в данном случае решил проявить великодушие, и монахи были вынуждены смириться, хотя и допекали его по разным поводам, пытаясь выжить из кельи. Старец терпел все с большим мужеством и кротко переносил оскорбления. Он жил там до тех пор, пока его зрение не ухудшилось. Тем сильнее обострилась его слуховая память. И хотя он давно не общался с греками, старец помнил язык так же хорошо, как и раньше:
— Кто ты, чадо?
В ответ незнакомец горячо сжал его руки и поцеловал их. Слушая тяжелое дыхание, грозящее перерасти в рыдания, отец Матта недоумевал, что этому человеку здесь нужно. Почему он плачет? Тем временем, человек осторожно попросил старца: «Помолитесь обо мне. Я уже не знаю, что мне делать!»
— Что с тобой? Кто ты? Откуда? — Старец мягко пожал ему руку. — Прости меня, я слепой и уже не так хорошо слышу, как раньше. Я помолюсь за тебя, как смогу, только назови мне свое имя.
— Лев. Мне тридцать лет. Своей национальности я не знаю, как и родителей. Может быть, я турок или армянин. Никто не знает. А может быть, и грек. Но дело не в этом. Я хочу исповедаться, отче.
— Исповедаться? Помилуй Бог! Но я не священник, а простой монах. Мое имя Матта, в честь апостола Матфея. — Старец кашлянул. — Исповедь невозможна, я копт, а ты похоже как греческой веры, поэтому…
— Пусть вы простой монах. Меня это не смущает. Известный византийский святой Симеон Новый Богослов учил, что и простые монахи имеют власть вязать и разрешать.
— Я не знаю такого святого.
— Неважно! Отец, просто выслушайте то, что я вам сейчас расскажу. Иногда этого бывает достаточно.
— Согласен. — Старец, повинуясь неожиданному импульсу, сжал четки. — Я согласен.
— Сейчас, я принесу стул. Можно взять с террасы? — Старец кивнул, и Лев удалился на несколько минут. Когда он вернулся, старец с тревогой приготовился слушать. Тем временем незнакомец начал свой рассказ.
— Я, отец мой, человек с необычной судьбой, найденыш. Меня нашли в горах близ озера Ван в Турции две монахини-пустынницы. Я лежал в траве полумертвый, не имея сил даже плакать. Мне было тогда всего два-три месяца. Кто знает, почему родители бросили меня умирать? Может быть, я был плодом запретной любви, и мать решила от меня избавиться, чтобы не привлекать позор на свою голову. Кто знает? — Лев тяжело вздохнул. — Отче, я даже не знаю, какому народу я принадлежу. Единственное, что меня связывает с моим прошлым, это маленький бронзовый образок Божьей Матери, который висел у меня на шее, когда меня нашли.
Одна из пустынниц, моих блаженных стариц, была дочерью известного вартапеда, который был убит в Эрзуруме в 1915 году во время кровавой резни, устроенной мусульманами. Ее жениха — богатого и образованного армянского врача и поэта из Трапезунда — схватили правительственные войска. Они с Рубеном, так звали жениха, были помолвлены уже два года, скоро должна была состояться и их свадьба. Армяне тогда были в одном шаге от создания собственного великого государства — форпоста христианства в самом сердце мусульманского востока, но злая судьба распорядилась по-иному. Турки свирепо воспротивились национальным чаяниям армян и решили стереть этот великий и многострадальный народ с лица земли.
Ознакомительная версия.