А в конце недели, вместо того, чтобы уплатить долг, он вернулся в Ливан. Ямима шведам говорит: скажите этому сукиному сыну, что он от меня не спрячется ни в каком Ливане, я его и там достану. Так что пусть пожалеет свой большой привет.
А этот сукин сын, вместо того, чтобы вернуться в Нагарию и заплатить, начал гулять в Бейруте...
Если вы знаете Рахмо из Яффо, так вы и Ямиму должны знать. Она должок-то свой не простила. Приходят к ней шведы, которые по ней с ума сходят, и она им говорит: возьмите меня в Ливан, мне там надо перехватить этого сукина сына Линквиста. Тот, кто мне поможет, получит у меня карусель за счет заведения.
Спросите шведов, какая у нее карусель, они вам расскажут. Они только услышали про карусель, так готовы ради нее на все. Но как же взять ее в Ливан? Думали, думали – принесли ей военную форму и фуражку. Дали ей примерить. Кто ее видел – сразу говорит: ты глянь, вылитый Иди Амин! Как две капли бензина.
Вот, значит, надела она форму. Села в машину. Поехали. И тут она говорит: притормозите, ребята, у лавки. Вышла она и возвращается с банкой меда. При чем тут мед, ее спрашивают. А она и отвечает: хороший парень этот ваш Линквист. Он заслужил сладенького.
Пересекли границу, приезжают в лагерь УНИФИЛ. Она говорит: сделайте мне, чтоб я с этим Линквистом осталась наедине в укромном местечке. Пошли к Линквисту, говорят ему: тут какой-то черный офицер с тобой хочет поговорить. Бери джип и езжай, куда он скажет.
Он Ямиму-то в форме не признал, и говорит ребятам: ладно. Если бы мы сейчас не были в Ливане, так я бы подумал, что мы в Уганде. Ну просто Иди тебе Амин собственной персоной.
Садится Ямима в джип, он рядом: куда едем, господин офицер? – Прямо давай, я тебе потом скажу.
Через пару часов возвращается Ямима в джипе.
А где Линквист, спрашивают. А она говорит: отвезите меня обратно в Нагарию, так я вам скажу, где он.
Приехали в Нагарию, каждый получил по карусели, по полной программе. У Ямимы слово – закон.
Парни довольны, говорят друг другу: ну и карусель, с ума сойти!
Да, а где же Линквист, спрашивают.
Она смеется, достает свой мед, а там – только полбанки. Возвращайтесь, говорит, в Ливан, найдите этого сукиного сына, он вам покажет, где мед.
Так его только на следующий день нашли, в каком-то овраге. Привязан к дереву. Совершенно голый. И весь его большой привет – в комарах, мухах и пчелах. Не спрашивайте, что эти звери с ним сделали.
Это что, спрашивают его. Намазала медом, отвечает швед, рыдая от боли. Он упал им на руки, сознание потерял.
Вот с тех пор ее и прозвали Иди Амин. Каждый швед, что приезжает в Израиль, знает эту историю. А тем, кто еще не знает, говорят: ты с ней осторожней, чтоб она на тебя не рассердилась. У нее ведь еще полбанки меда осталось.
(Перевел Марьян Беленький)
Кабачок Абу-Хасана пустовал, лишь присутствие наших ребят за крайним столиком спасало честь заведения. Солнце намеревалось сваливать на Бат-Ям, но пока что держалось в зените и фугачило в полную силу.
– Слышь, открой заднюю дверь, может немного восточного ветра войдет, – сказал Сами владельцу.
– Да где там, – говорит Абу-Хасан, – весь воздух стоит, восточный ветер сачкует.
Но все-таки открыл дверь и припер ее ящиком с пивом. С нашего столика стал виден дворик. Одна старуха, будто на старой поблекшей картине, сидела там с расставленными ногами и проворно толкла в ступе желтую фасоль. Со двора доносился острый запах мочи.
– Пойду вылью пиво, – смеется Сасон. Он встает из-за стола, перегруженного останками бурной трапезы и пустыми бутылками, и направляется во двор. Тут Абу-Хасан его останавливает:
– Слушай, а кто будет за все это платить?
– Да ладно тебе, старик, все будет тип-топ! – хлопает Сасон по плечу владельца заведения.
– За еду я уже молчу, – шепчет ему Абу-Хасан, чтобы Сальмон не услышал, – но тут у вас было пятнадцать раз пива "Амстель", три арака и один виски "Блек энд уайт". Это же всё деньги.
– Ай, брось, старик, что такое в наше время деньги? – смерил Сасон шалманщика порицательным взглядом и удалился во двор. Старуха подвинула ноги, чтоб дать ему пройти в вонючий туалет. Вот он возвращается оттуда, застегивая на ходу штаны, а Абу-Хасан снова за свое: за еду я, мол, не говорю, но выпивка... – Да ладно тебе, – посмеивается Сасон, – все будет о-кей, сегодня ведь день рожденья Мошона.
– Нет, ты скажи Сальмону, – Абу-Хасан вытирает лоб серой салфеткой со стола, – еда ладно, но вот выпивка...
Лысый мужик в майке с рекламой кока-колы – Сальмон – как ни в чем не бывало продолжает трудиться за столом над длиннющей рыбиной – локусом. Его толстые жирные пальцы разбирают колючие плавники рыбы.
– Из всего этого можно соорудить бедуинскую скрипку, – посмеивается он про себя.
А рядом с ним сидит Мошон – худой парень с бакенбардами и аккуратно подстриженными усиками.
Ну, что вам сказать про Мошона? Целый месяц полиция держала его в тюрьме, а он все это время твердил: ничего, мол, не знаю, ничего не слышал, ничего не видел, что вы ко мне пристали? Ну, так в конце концов ихний прокурор сказал: ничего не попишешь, надо выпускать. Тут наш Мошон улыбается широкой улыбкой невесты и говорит ребятам в камере: большой привет, даст Бог, свидимся скоро снаружи. Ну, они его просят: кто говорит – к моей жене сходи, кто – к моему брату. Ладно, говорит Мошон, схожу, только не сегодня. Человек, мол, только из тюрьмы, так он прямо домой идет, окна, двери закрывает и до завтра ничто его не колышет... Все, конечно, улыбаются, входят в положение. Ладно, говорят, чтоб тебе было на здоровье.
Мошон берет у надзирателя свои вещи и направляется прямехонько домой. Господи! Это сладкое слово свобода! Все кругом поет и танцует, солнце жарит вовсю. Жара жуткая. Мошон берет такси. Что такое в такой день сотня лир? Приезжает домой. Что за епт...?
Окна закрыты ставнями, двери заперты. Где Марго? Нету. Соседи ничего не знают. Погоди, вспоминают, вроде как неделю тому она ушла – и с концами. Удивление Мошона переходит в гнев, который, в свою очередь, уступает место растерянности. Вот же сучка! Нашла время исчезнуть.
Куда идет в таких случаях человек в Яффо? К Сальмону.
"Ради чего я, – думает Мошон, – сидел, ради кого мучился, если не ради Сальмона?"
Сальмон – крутой авторитет. С Сальмоном все как-нибудь уладится. Сказано – сделано. Едут они в машине Сальмона к дяде Марго на Джесси Коэн. Опупелый старик пожимает плечами: ничего, мол, не знаю. Сальмон, знающий, как разговаривать с перебздевшими стариками, отводит его в сторону. Тут старик в срочном порядке начинает вспоминать, будто Марго сказала, что у нее уже облом от мошоновских криминальных штучек, что ей надоели его побои. Вроде как она сказала, мол, если еще раз приедет полиция с обыском и заберет Мошона, так с нее хватит, и она уезжает к тете в Салоники.
– Возьми сигарету, приятель, – базарит Сальмон Мошону, – птичка в Грецию улетела от твоих нежностей. Затянись поглубже и успокойся.
– Да какие там нежности? – говорит Мошон. – И потом, кто же свою жену не поколачивает?
Тут Сальмон тихо и спокойно, не нервничая, вытягивает из старика адрес тети в Салониках и телефон аптеки, над которой тетя живет.
– Так, – Сальмон звонит ребятам, – пошли к Абу-Хасану, отметим освобождение Мошона и заодно его день рожденья. Вот такое совпадение. Ну, так это, бля, не Провидение Господне?
Ну, пошли. Были и шашлычки, и рыба, и выпивка, и разные интересные истории, которые кроме как в Яффо нигде не услышишь...
Двадцать восемь парню стукнуло как раз в этот день. Или не в этот – кто проверит?
И вот, значит, сидят они за столом и берут от жизни все, что Абу-Хасан поставил на стол. Сидит грустный Мошон в рубашке веселенькой расцветки; Сальмон в майке с "кока-колой", в штанах, оставшихся от военных сборов, и в копеечных сандалиях из кожи и резины; Йосеф-грузин, которому пришлось из родного Ашкелона ехать открывать для себя Яффо; Сасон с бельмом; Сами Шкилет, который летом сдает тележки напрокат для торговцев арбузами; ну и еще пара типов, которые выпивают и закусывают втихаря безо всякого лишнего базара.
Абу-Хасан для своих ребят постарался. Две дюжины рыбок-мазат, потом два больших локуса, каждый минимум по три кило, целая гора ребрышек, испеченных на углях, миска риса. Начали с арака. Арак потянул за собой пиво, а за пивом – виски. Абу-Хасан готовит, его тесть молча подает, время от времени бросая боязливый взгляд в сторону Сальмона.
Сальмона красивым не назовешь, но лицо его и пугающим не выглядит. И чего его все боятся, непонятно. Сидят ребята, выпивают, закусывают, разные интересные истории вспоминают. В общем, все как у людей. Как у ашкеназов. И тут, как раз когда Абу-Хасан стал готовить чай с мятой, проезжает полицейский патруль. Машина с визгом тормозов останавливается у шалмана. Двое полицейских в машине о чем-то переговариваются.
