Ровно пятнадцать лет назад, в один из теплых июньских вечеров 1983 года, он приехал в Таллинн и позвонил в двери моей квартиры. Было поздно, мы не виделись до этого визита почти целый год, кроме как у меня, ему негде было в Таллинне остановиться на ночь, но он приехал без всякого предупреждения, так, будто день или два задержки могли отвратить его от некоего чрезвычайно важного для всей дальнейшей жизни шага. Вероятно, так оно и было. Мы просидели с ним за бутылочкой портвейна и разговорами с десяти часов вечера до утра следующего дня. Утром Вадим шагнул в свою новую жизнь, а я остался в жизни старой. Но что-то там, в глубине моей души, дрогнуло и стало меняться. Это «что-то» помешало мне у Яши в кабинете принять предложение о поездке в Мелешки. Это «что-то», в конечном счете, побудило меня взяться за перо и запечатлеть на бумаге некоторые размышления, отблески чувств, событий, в той или иной степени связанных с Яшей, Вадимом, монастырем в Мелешках и номерным заводом.
Поэтому я ломаю стрелу времени, чтобы вернуться назад к визиту пятнадцатилетней давности.
Визит пятнадцатилетней давности.
Было около десяти часов вечера, когда на пороге моей квартиры появился Вадим. Он молча протянул через дверь бутылку портвейна и бумажный кулек со сдобными булочками. Я, удивленный неожиданностью столь позднего визита, молча принял их.
— Можно? — спросил Вадим.
— Разумеется, — несколько поспешно, стараясь сгладить минутное замешательство, ответил я и посторонился, пропуская его вперед. У меня были другие планы по поводу того, как и где провести вечер, но законы гостеприимства заставляли внести в них коррективы.
— Ты один? — поинтересовался Вадим, проходя на кухню.
— С твоей бутылкой, — пошутил я, водружая ее по центру стола и выкладывая булочки на стоявшую рядом тарелку. Потом все же не удержался и добавил:
— Вообще-то, ты меня случайно дома застал. В следующий раз разумнее будет предварительно хотя бы по телефону позвонить.
Вадим ничего не ответил. Я порылся в холодильнике, достал открытую банку рыбных консервов, шоколадку. Потом выбрал из горы немытой посуды пару стаканов, ополоснул их горячей водой и передал Вадиму:
— Разливай.
Вадим наполнил стаканы портвейном на две третьи от края. Мы сели за стол.
— За что пьем? — поинтересовался я. — За встречу?
— За встречу, — согласился Вадим.
Мы чокнулись, выпили. Занюхали портвейн булочками. Помолчали. Я понимал, что у Вадима, никогда не отличавшегося любовью к портвейнам, случилось что-то неординарное. Он пришел ко мне разрешить мучившие его сомнения — укрепиться в каком-то своем внутреннем решении или безвозвратно отказаться от него.
— Ты давно был в Мелешках? — задал я нейтральный, как мне казалось, вопрос и неожиданно попал в точку.
Вадим, до этого в прострации ковырявший вилкой рыбные консервы, отодвинул банку в сторону, поднял глаза от поверхности стола, изучающе, сосредоточенно посмотрел на меня и произнес, без всяких предисловий, то главное, ради чего он и пришел ко мне. Но произнес не как один из возможных вариантов решения, мучивших его вопросов, а как единственно верный:
— Я уволюсь с работы и перееду жить в Мелешки, в монастырь.
— ?!!
— Я вернулся оттуда неделю назад. Это… Это… Это ужасно.
— Что ужасно?
— Все. Буквально все. Я не могу больше жить так, как мы живем — по животным законам.
— О чем ты?
— Ты говорил когда-то, что веришь в Бога…
— Говорил…
— Я не уверен, что ты меня поймешь, но постарайся. Кроме тебя меня никто не поймет. Поднимаясь к тебе по лестнице, я еще не знал, как решить. Сейчас я уже все решил, без всяких обсуждений. Сам. Потому что я должен был сам решить… Но я хочу, чтобы и ты понял меня…
Я видел, что Вадим волнуется. Его волнение передавалось мне. Надо было как-то снять возникшее напряжение. Я поднял бутылку и расплескал по стаканам еще грамм по сто портвейна.
Вадим повертел свой стакан в руках и отодвинул в сторону. Некоторое время посидел молча. Затем, успокоившись и собравшись с мыслями, начал свой рассказ:
— Понимаешь, я очень много размышлял — почему ты, человек образованный и неглупый, веришь в Бога? Я беседовал с баптистами в Олевисте, с православными священниками — не только в Эстонии, но и в России. Прочитал много философской и религиозной литературы. Я искал для себя ответы на вечные вопросы бытия, но я их нигде не находил. После любого, самого умного философа или проповедника, находился другой умник, который опровергал первого, но только затем, чтобы быть опровергнутым третьим. И так без конца. Теории давали пищу уму, но не сердцу.
Однажды на заводе профком организовал экскурсию по северо-восточной Эстонии. Я тоже поехал. Экскурсия была рассчитана на три дня. Для одной из ночевок мы облюбовали живописное место недалеко от большого озера. Названия его я сейчас не помню. Избыток впечатлений, непривычность такого способа ночевки гнали сон прочь. Я решил немного побродить. Откинул полог палатки и вышел наружу. Было удивительно тихо. Только иногда негромко потрескивали искорки догорающего в окружении палаток костра. Я спустился по невысокому пологому склону к озеру. Его поверхность была неподвижна, как застывший кусок олова, и отливала тусклым темно-серым цветом. Луна еще не взошла, и поэтому в глубине озера плавали звезды. Звезды были внизу, у моих ног. Звезды были вверху… Я был совершенно один, в центре мироздания, окруженный ровным, неярким светом бесчисленных светил. И вдруг я отчетливо и ясно почувствовал, что все эти звезды — и сверху, и снизу; и стелющийся по берегам озера низкий туман; и запах костра — весь мир — часть чего-то большего, что находится внутри меня самого. И это большее, то, чем по сути являюсь и я сам, включает в себя всю Вселенную. Она протекает через мое сознание мерцанием светил, влажным ночным воздухом, отсветами костра… И в тот же момент ко мне вдруг ясно и до конца убедительно пришло ощущение важности, неповторимости моей земной жизни. Я понял, что каждая секунда ее бесценна, что я не имею никакого права разменивать ее на сведение счетов с обидчиками, на выяснение отношений с начальством, на мебель, дачу, новый костюм — на все то, что еще недавно составляло суть и смысл моего существования. Я потерял счет времени. Ощущение моей бесконечности, моего единения со всем миром длилось миг или час, я не знаю, но именно в этот момент я осознал реальность существования Бога и необходимость соотнесения своих чувств, дел, мыслей с масштабами своего бессмертного «Я».
Вадим прервал рассказ, задумался, вновь ощутив внутри себя отблески той летней ночи. Я не решался его тревожить вопросами. Он встал из-за стола, подошел к окну и снова повернулся ко мне:
— У каждого человека есть чистая, бессмертная душа. Ты согласен?
— Я никогда в этом не сомневался.
— А почему мы все, созданные по образу и подобию Бога, такие злые? Почему сильные норовят принизить слабых? Почему в мире столько несправедливости?
— Ты забываешь, что помимо Бога есть и Дьявол…
— Нет, нет, — остановил меня Вадим, — и Бог и Дьявол находятся везде, но прежде всего — внутри нас. Человек сам решает, с кем в душе ему жить и чаще всего выбирает Дьявола. Дьявол — это Князь Мира, это все мирское — те инстинкты, страсти, привычки, условности поведения, которые сковывают душу своими узами, лишают ее свободы, мешают ей соединиться с Богом так, как это ощутил я на берегу озера.
Я молча слушал Вадима, решив сначала уяснить суть тех идей, которые толкают его к уходу от реальной жизни в монастырь.
— Человеческие инстинкты вырабатывались и шлифовались тысячелетиями, продолжал Вадим. — Главным шлифовальщиком был и остается его величество Естественный Отбор. Суть его коротко можно свести к тому, что всегда и везде побеждает, а значит, выживает и получает лавры победителя, тот, кто сумел занять более высокое место в иерархии ценностей. Этот закон действовал и действует повсюду, где только произрастают ростки жизни: среди одноклеточных амеб, в царстве растений, в животном мире… Жизнь существует потому, что существует Естественный Отбор. Кто сильнее, хитрее, быстрее, кто умеет объединиться с другими против врага или для добывания пищи — тот побеждает. Кто занимает нижнюю ступень в иерархии обладания жизненно важными ценностями — тот должен уступить, покориться или погибнуть. Жизнь и смерть представляют из себя единое целое. Смерть одних дает пищу, дает жизнь другим. Поэтому общая масса «живого вещества», как утверждал академик Вернадский, неизменна, как бы далеко научные исследования не уходили в прошлое Земли. Ты это знаешь.
Когда много тысячелетий тому назад на планете появился человек, он также был и остается до сих пор частью «живого вещества». Он так же, вкупе со всем живым миром, развивался и развивается благодаря действию законов Естественного Отбора. Однако с самого начала его появления, ему присуще и нечто особое, нечто выделяющее его из числа прочих живых существ — это «вдунутая» в него Богом душа. В момент появления человека на Земле произошло одухотворение живой материи. Бессмертное соединилось со смертным, что обусловило начало мощного геологического процесса, процесса интенсивного, усиливающегося со скоростью возрастания геометрической прогрессии, процесса взаимного воздействия материального и духовного начал.
