Нет, не хихикала. Но зато как-то ловко и умело отворачивала лицо, зрачков не углядеть.
— Молодец! Классно выглядишь! — похвалила Алена и вдруг, засмеявшись, тоже подхватилась: — Приму-ка и я свежей струи!
А я все недоумевал: где же оно, если не на Даше... и если в ванной комнате я тоже ничего не нашел?
Сестра Алена, направляясь принять душ, словно бы на меня наткнулась. Только-только вроде заметила... И спросила с улыбкой — а это, мол, кто такой? И откуда? — на что я, неожиданно для себя, этак по-домашнему ворчнул в ее сторону. Глухо, но ворчнул:
— Птичка.
Ничуть не меняясь, с той же улыбкой на красивом лице она переспросила Дашу:
— Откуда этот старый филин?
— Ты почему вырубился — почему смолк, дед? Ты же влюбленный... Не расспрашиваешь, не интересуешься женщиной. Нехорошо. Некрасиво!.. А ты давно трахался? Скажи честно. Давно ли? Сколько лет назад? Я же должна знать. — И засмеялась. — Или ты уже не помнишь?
— Я помню.
— А хотел бы ты быть... м-м... сутенером, дед?
Я тоже засмеялся:
— Конечно.
— Трахался бы вволю. С любой и разной... И денег бы внавал, а?
— Деньги бы не помешали.
Ей нравился такой треп. (Эти их, девичьи, манеры!)
— Молодец, дед... Я ведь только любопытствую. Люблю поспрашивать...
Ей бы не спрашивать, а рулить. Дорога вся в колдобинах, в ямах — мы прыгали и скакали... А Даша, знай, наращивала скорость.
— Что там? — Я напрягся.
— Не бойсь, не бойсь!
Прямо на пути (проезжали Осиновку) вырос громадный битый стол. Как слон... И сразу под колесами два выброшенных стула. Даша так рванула руль, что я приложился виском.
— Держись, дед — если сел!
— Мать твою!
Она засмеялась:
— А тебя дрючили в зад?
Я даже крякнул:
— Бог миловал.
Она еще заливистее. Ну смех разбирает:
— Разок-другой?.. Неужели не дрючили, дед?
— Нет.
— Везучий ты.
Это чтобы сбить мужика с колеи. Ну и для понта. Кр-рутая. (Я, мол, все про вас, в брюках, знаю.)
— Значит, ничего занятного с тобой не было — а, дед?.. Или лучше тебя называть Петр Петрович?
— Как угодно.
— Ты, дед, конечно, мудак... Почему?.. Да это же видно сразу. Но хоть какой-то завлекательный опыт у тебя есть?
Просто болтает. Я особо и не слушал. Я стар. Это для нее всякие словечки горячи, еще обжигают.
— Объясни почему?.. И с вином тебя любят, и с цветами. И даже (что реже!) с заботливым умным словом. И нежничают... И подарки... А на самом деле они к твоему заду подбираются... Чаще всего — к заду.
— Ты уверена?
— Конечно.
— Гомики?
— Брось, дед. Не прикидывайся... Это всё здоровые и крепкие ребята. Спортивные! Красивые даже... А я так думаю, дед, что им все эти дела — как вершина горы. Самоутвердиться за твой счет. Только бы на гору влезть — для отметки. Отметиться!.. Ты понимаешь, о чем речь?
— Не. Я отсталый.
— Ну да, я слышала: у тебя всё только лунная ночь... Луна, луна!..
При этом Даша все прибавляла по колдобам. Тряска меня доставала куда больше, чем ее треп. Желудок взмывал вверх. И урчал... Я тихо молил — скорей бы шоссе.
— А зачем в постели луна, дед?
Я не ответил. Она засмеялась:
— Де-еед! Зачем?.. Зачем луна, спрашиваю.
— С луной легче.
— Почему?
— Не знаю... Я отсталый. Я, Даша, дремучий. Я где-то на уровне дедушки Фрейда.
— Это как?
Она чуть тормознула. И переспросила:
— При чем здесь Фрейд?
— Ну-у, это... Это — чтоб лунный свет... Чтобы постель. И чтобы все красиво. — Я вдруг засмеялся. — Это чтобы в постели ты не показалась мне моей дочкой.
— Дочкой?
— Ну да.
— Только и всего!.. Фи! Над твоим Фрейдом скоро будут смеяться.
— Почему?
— Груб... В новом веке над ним будут потешаться. Как мы потешаемся, когда лечат кровопусканием.
Какие мы умные!..
— Держись крепче, дед.
Конечно, я мог ощетиниться. Так запросто, меня мудаком... Болтунья! Но с другой стороны...
— Держись крепче, я сказала!
Но с другой стороны, кем я вижусь ей после той лунной ночной атаки?
— Как теперь, дед, дорога — нормалёк?
С таким трудом мы (мое поколение) пробились в свободу языка. С таким скрежетом!.. С таким запозданием... А ей — нормалёк. А ей — всё задаром... да она же наследует нам! — вдруг дошло до меня.
Но на колдобах ей было бы лучше не газовать.
— Ах, ах. Значит, и в зад не дрючили... Как же так?.. Жизнь уже прожил!.. Не обижайся, дед. Я всех спрашиваю.
— Бывает.
— Что «бывает»?
— Бывает, что женщина всех об этом начинает спрашивать.
До нее дошло.
— Что ты имеешь в виду, дед?
— Да ладно... Женщинам это прощается.
Мелкая месть. Но так получилось.
Я думал, она взорвется. Думал, рассвирепеет. А она обиделась:
— Дед... Я ведь не сказала, что меня дрючат.
— Да ладно.
Она отчеканила:
— Я. НЕ. ПРО. СЕ-БЯ!
— Ладно, ладно.
— Дед! Ты мудак. Я же про... Я про современную женщину... Вчера только в газете читала. «Московский комсомолец»! Всерьез обсуждают... Умные люди спорят!
— Я же сказал: женщинам прощается.
Только теперь она озлилась:
— Дед, а ты мудачок ядовитый.
— Ну что ты.
— А не боишься, что я тебя выгоню на хер из машины?
В каких-то ста метрах от шоссе опять заминка — объезд из-за ремонта. Резко рванув руль влево (меня опять бросило), Даша рассказывает анекдот о Чапаеве — о том, как знаменитый Василий Иваныч написал наконец свои мемуары. Воспоминания о войне. Первая фраза далась рубаке с трудом: «Я вскочил на коня, пришпорил и отправился в штаб дивизии, не зная зачем...»
Я помнил анекдот, но смолчал. Иногда интересно услышать вдруг вырвавшийся собственный смех рассказчика.
— Книга, дед, триста страниц. Представляешь! Триста!.. А последняя фраза в этой его книге такая: «И вот я приехал в штаб дивизии».
— И всё?
— И всё.
— А о чем же книга?
— А там на каждой странице — всюду — повторяется в каждой строчке одно и то же коротенькое слово: «Цок-цок. Цок-цок. Цок-цок...»
Я дождался — Даша выдала сама себе счастливый смешок.
Я спросил:
— И все триста страниц «цок-цок...»?
— Все триста.
— Понятно.
— Мог бы и засмеяться, дед.
Мог бы. Но рябило в глазах... Пятна мелькающей земли!.. Когда в мчащейся машине вдруг (ни с того ни с сего) вспомнишь о самом себе, то даже не сразу понимаешь, кто ты?.. где ты? почему ты здесь?.. В этом освобождении от «я», должно быть, и припрятано нехитрое счастье движущегося человека. Знай мчи вперед!
Я ведь тоже мчал — ехал в штаб дивизии, не зная зачем. Цок-цок. Как я оказался в машине?.. Цок-цок... Поначалу, когда у них на даче сестра Алена небрежно спросила о «старом филине», я смалодушничал. Я смолчал. Я же — в гостях. Гость! Пил чай с жасмином!
Откуда этот старый филин? — а я смолчал. Я блестяще смолчал. Ни словца. Но затем бочком-бочком я с их богатенькой дачи отвалил. Ушел. (Не снес обиды.) Вышел, выбрался поскорей за их красивую калитку. На пропыленной дороге... И с кислой мордой обходил сзади... Огибал скучавшую машину этой Алены. (Хотелось пнуть.)
Уже было зашагал в направлении моего Осьмушника, затхлого огрызка дачи — домой, домой! (Долго не сержусь. Себе дороже.) Погостевал, и хватит. И пыль знакомо плеснула. Пыль ухода! Это я ботинком в сердцах причерпнул летней дорожной пудры. Как вдруг... из калитки вслед за мной... вышла Даша.
— Де-ед! — окликнула.
Нет, не пулей выскочила на дорогу, а вышла — спокойно, элегантно. В руках сумочка. Села в машину и позвала меня:
— Едем, Петр Петрович!
И первое, что я остро почувствовал, — я ей нужен. По голосу. Хотя ни намека. Мужчина в дороге всегда в помощь. Я сел рядом, и Даша свою сумочку бросила (сразу) мне на колени. А в другой руке (не мог не заметить) — в кулачке зажаты сестрины ключи от машины и ее же права.
А что же Аленушка?.. У нас в поселке, известно, волосы промываются отлично: мягкая вода! Водица, бормотал я себе под нос. Сестрица промоет голову водицей.
Но на всякий случай я поинтересовался — а мужчине в будущем за помощь что-то перепадет?
— Э нет. Я не торгуюсь.
Остановила машину, проехав едва ли десять метров. Перегнулась через руль и толкнула мою дверцу:
— Хочешь — выходи.
Я не хотел.
— То-то, дед. А то сразу про награду. — И Даша нажала на газ.
Даша прибавляла газу, где только могла — и где не могла тоже! Я вдруг пару раз блеванул. Прямо в открытое окно... Мы уже давно не ехали — мы летели. Цок-цок.
— Каждый отцов помощник — каждый, заметь! — получал, пользуясь его связями, поле действия и перспективу. Молодые таланты... Отец ставил на молодежь. Молодой талант получал машину «нисан»... Обязательно светлую... Получал куш. Куш денег для вложения куда-то конкретно и, обзаведясь блядями, вдруг затихал... Нет его!
