Застольная беседа, начавшаяся на мирной, объединяющей всех ностальгической ноте, давно превратилась в прямую дуэль между Александром Наумовичем и, как он считал про себя, его духовным воспитанником, учеником.
- Видите ли, Александр Наумович, наука не признает ничего, кроме объективных фактов. Достоевский может говорить что угодно. Слова его прекрасны, и я готов подписаться под каждым. Но в науке существуют иные системы отсчета, нравятся они нам или нет. - Марк бросал в рот маслины одну за другой. - Известный на Западе социолог, очень крупный, может быть, даже крупнейший в своей области авторитет. - Марк назвал его имя, никому из присутствующих, впрочем, не знакомое, - так вот, он вычертил ряд интереснейших схем, графиков. - Марк размашистым жестом провел в воздухе две пересекающиеся линии - . и путем вычисления соответствующих коэффициентов построил кривую такого вида. - Он обозначил изогнутую линию между двух первых, пересекающихся под прямым углом. - И что же выяснилось?.. А выяснилось, что мера нравственности общества в периоды исторических катаклизмов катастрофически падает, это закон, подтвержденный огромным количеством наблюдений.
К Марку вернулось прежнее спокойствие. С видом победителя он обежал всех взглядом и выплюнул на блюдечко последнюю косточку.
Инесса, по-детски распахнув глаза, смотрела на Марка с наивным выражением страха и уважения. Александр Наумович, жуя губами, обдумывал достойный ответ. Поднявшись из-за стола, Илья отправился на кухню, где в духовке томилось мясо, приготовленное им по особому рецепту. В Союзе он был инженером на одном из крупных заводов, конструкторское бюро, которое он возглавлял, проектировало горные комбайны и считалось ведущим в своей отрасли, здесь же ему не везло - с языком не ладилось, а горные комбайны были никому не нужны. Днем он работал по ремонту домов, застилал полы карпетом, по ночам развозил пиццу. Вскоре он вернулся с большим противнем в руках, на нем горкой лежали обернутые в фольгу пластики мяса, обжаренные в собственном соку и с массой разных приправ - несмотря на открытый воздух, над столом сразу повисло ароматное, дразнящее аппетит, щекочущее ноздри облако.
- Прошу, - провозгласил Илья, держа перед собой противень. - Мясо по-мексикански. - Он шутливо прищелкнул каблуками, выбил чечетку.
- О-о!.. - первым потянулся к мясу Марк. - Судя по всему, невероятная вкуснятина. Он положил один ломтик себе на тарелку и, приоткрыв упаковку, шумно потянул носом: - Ну, - произнес он, закатывая глаза, - я вижу, что жизнь в Америке для вас, Илья, не проходит зря.
Он не заметил ни напряженной тишины, ни смущения, вызванных его словами, ни того, как омрачилось вдруг у Ильи лицо, ни того, как порывисто выскочила из-за стола Инесса. Она вернулась через несколько минут, уже без прежнего, игравшего на лице оживления, с принужденной, словно нарисованной на губах улыбкой.
Мясо и в самом деле было необычайно вкусным, все ели, дружелюбно посмеиваясь над Марком, который с азартом прикончил вторую порцию и уже тянулся за третьей. Только Александр Наумович вяло ковырялся в своей тарелке, продолжая размышлять о том, что сказал Марк. Собираясь в дорогу, он иначе представлял себе эту встречу. Два-три года назад Марк был другим. Тогда он был захвачен созданием какой-то уникальной по возможностям компьютерной программы. Вместе с ним трудилась большая группа молодых математиков, физиков, механиков. Чтобы завершить работу, необходимы были деньги. В то время создавались кооперативные предприятия, начинала развиваться посредническая деятельность. И Марк, морщась, взялся за чуждое для него занятие - бескорыстно жертвуя собой во имя науки.
- Ничего не поделаешь, - сочувственно, с примирительной интонацией проговорил Марк, вытирая салфеткой замаслившиеся пальцы, - ничего не поделаешь, Александр Наумович, другого пути нет. - Он легким, покровительственным жестом коснулся острого, костистого локтя Александра Наумовича, погладил его. Возможно, в тот момент ему пришло в голову, что они поменялись ролями - ученик и учитель. Мутная пленка жалости на мгновение застлала ему глаза: бессильный, никому не нужный, потерявший себя старик сидел перед ним, хорохорящийся по привычке и неспособный постичь того, что происходит вокруг.
Он не только прикоснулся к локтю Александра Наумовича, он даже приобнял Корецкого, по-сыновнему приникнув к жесткому, словно из дерева выточенному плечу своей мускулистой, жарко дышащей грудью. Но в этот момент заговорила до того молчавшая Маша, Мария Евгеньевна - так, не изменяя российской привычки, все здесь ее называли.
Да и не вязалось как-то иначе ее называть. Было что-то загадочно-значительное в ее лице, все еще красивом, несмотря на седину и морщины. Черты его были строгими, завершенными, как на античных камеях, и это придавало ему обычно некоторую холодность, державшую собеседника, о чем бы ни шла речь, на раз и навсегда отмеренном расстоянии. Рядом с ее статной фигурой Александр Наумович выглядел плюгавым, не в меру суетящимся очкариком. Раньше, «в той жизни», Мария Евгеньевна заведовала в мединституте кафедрой глазных болезней, консультировала и оперировала наиболее «трудных» больных. Теперь она не пренебрегала любой работой, бебиситорствовала, выучилась водить машину и ездила убирать в домах богатых евреев-ортодоксов.
Сидя за столом, она прислушивалась к общему разговору - так врач наблюдает за пациентом, не спеша ставить диагноз, и лицо его сохраняет при этом выражение замкнутое, отрешенное. Только глаза Марии Евгеньевны, темно-карие, с вишневым отливом, по временам горячо блестели, хоть она и прятала их под приопущенными веками, а когда они вспыхивали слишком ярко, прикрывала их козырьком приставленной ко лбу ладони.
- Простите, Марк, но почему же это - другого пути нет?.. - заговорила она, глядя на Марка с настораживающей улыбкой. - Это вы решили, что нет, но ведь существуют и другие мнения.
- Вы о чем?.. Не понял.
- Ну, как же, Марк. Вспомните Сахарова. Ведь он говорил о другом пути.
Сейчас ничто не напоминало в Марии Евгеньевне погасшую старую женщину, какой
она вышла к столу после чтения писем из России. От нее исходила энергия, слова были резки, отточены, взгляд спокоен и жгуч, Марк не выдержал его, уперся глазами в стоявшую перед ним тарелку с листочками мятой, лоснящейся жиром фольги.
- Конвергенция. Вам ведь знакомо это слово?.. Почему-то сейчас его или забыли, или стыдятся произносить. Пожалуй, это единственное, чего теперь стыдятся.
- Видите ли, Мария Евгеньевна. - поморщился Марк, не отрывая взгляда от тарелки. - Сахаров был, без сомнения, святой человек, но наивный. Наивный, как дитя. Во всяком случае, в экономике.
- Вы полагаете?..
- Убежден. - Марк потер, потеребил себя за мочку, как бы раздумывая, стоит ли продолжать. - Имеется, как известно, такое понятие - первоначальное накопление. Все помнят, конечно, даже по школьному курсу - «огораживание» в Англии, когда «овцы съедали людей». - Он окинул сидящих скучливым лекторским взглядом. - А работорговля в Америке?.. Пиратство?.. На чем сколачивали свои состояния Морганы, Рокфеллеры, Дюпоны?.. Это потом они или их потомки становились филантропами, жертвовали миллионы, строили музеи... Но начиналось-то --все знают, с чего.
- Да, конечно, все знают. Но конвергенция - это совсем другой путь. Вы уж извините, Марк, что вторгаюсь в вашу область. Это, насколько я представляю, слияние, соединение где-то в дальнейшем капитализма и социализма, это сочетание плюсов того и другого. Умное, дальновидное регулирование экономики, защита интересов слабых и бедных, медицина для всех, забота об окружающей среде, о материнстве, детстве - вот что характерно для нынешнего капитализма. Он учится, он берет у социализма его лучшие, сильные стороны, а вы толкуете о рабстве, «огораживании».
- Я говорю о периоде первоначального накопления, без него никто не обходился.
- Так это в прошлом!.. Почему Россия обязательно должна пройти этот путь?.. Ей могут дать любые займы, предоставить самые передовые технологии, да у нее и у самой огромный научный потенциал, величайшие в мире природные ресурсы. У нее нет надобности начинать все с каменного топора, копировать Англию или Америку семнадцатого или восемнадцатого века. Разве не об этом мечтал Сахаров?.. А что мы видим?.. Такое не снилось даже Гитлеру - да, да! Без единого выстрела развалить страну, развалить экономику, половину населения отбросить за черту бедности, грабить людей, разворовывая нажитое, наработанное, созданное их трудом - и при этом утверждать, что другого пути нет, все предначертано!.. Я понимаю, когда так говорят те, кто и раньше стоял у власти, и теперь сидит в тех же креслах. Но если так говорят демократы. Вы, Марк. Это страшно! Да, Марк - это страшно!..
Гнев и возбуждение молодили Марию Евгеньевну, лицо ее горело, голос вздрагивал, звенел от напряжения.
