Временами доносится смех. Смеется вроде бы Ханна. Что могло ее рассмешить? Или она смеется просто так, по привычке? Дурацкая привычка. Элли поудобнее устраняется в кресле, роется в сумке, достает бутылку коньяку. Вообще-то она собиралась угостить этим коньяком своего зятя, Ханниного мужа, но поскольку его не оказалось дома… Она смертельно устала, теперь, в одиночестве, она ясно это чувствует. Отвинтив крышку, она наливает в нее коньяку, выпивает, придвинув поближе пепельницу, закуривает, снова выпивает немного коньяку и сразу чувствует прилив бодрости. Она слышит, как сестры и Труда выходят на улицу, затем все умолкает. Само собой, она не может уехать, не попрощавшись. А ведь, выбираясь сюда, она думала пробыть здесь целый день, осмотреться как следует, насладиться в погожий день деревенским покоем. Про нее не скажешь, будто она питает романтические иллюзии насчет деревенской жизни и людей, живущих в деревне. У нее есть в деревне друзья, но они совсем другие, не похожие на здешних. Образцово ведут хозяйство, имеют прекрасный дом и вообще живут по-человечески, хотя, конечно, работа в хлеву всегда останется работой в хлеву. Еще есть старики, которые живут в старой торфяной хижине, Гвюдйоун считает своим долгом непременно навещать их всей семьей раз в году, оттого что давным-давно, мальчишкой, обычно проводил у них все лето. Тамошний старик – истинный философ, а его жена просто идеально содержит дом и все хозяйство. На вечеринках Гвюдйоун любит рассказывать литературной публике об этой старой супружеской чете, говорит о них подчеркнуто уважительно, как и подобает относиться к подобному феномену. Правда, нужно признать, что говорит он об этом ровно столько, сколько надо для того, чтобы завязалась интересная, в меру возвышенная беседа: сперва о стариках, об их старой хижине, о лужайке перед их домом, сплошь усеянной лютиками и одуванчиками, затем о таких же, как они, литературных героях, о не затронутой машинной цивилизацией природе, о философии этих удивительных простых людей, которых раньше можно было встретить чуть ли не в каждой хижине, затем снова о книгах, где судьба этих людей прослеживается от колыбели до могилы.
С дальнего конца лужайки вдруг долетает скрежет трактора. Она выглядывает в окно и видит, как мимо трактора проносится громадная машина с цистерной, по всей вероятности молоковоз, лошадиных сил в нем, во всяком случае, немало. Машина огибает дом с северной стороны, и тотчас на дорогу выезжает трактор, таща за собой какое-то страшно громыхающее приспособление. За рулем трактора – совсем молоденький парнишка, рядом еще один, помоложе. Выходит, шум от уличного движения здесь не меньше, чем в большом городе. Ей интересно, какая у Ханны с мужем библиотека, она встает и подходит к полке. Конечно, пестрая, но, в общем, неплохая, в основном произведения современных авторов. И, конечно, только на исландском… Ну разумеется, она не из тех, кто придает чрезмерное значение тому, есть в доме книги или нет. Когда люди еле-еле сводят концы с концами, вряд ли можно ожидать, что они будут покупать книги, и тем не менее Гвюдйоун, пожалуй, прав, говоря, что можно лучше понять людей, если знаешь, какие книги они покупают и читают. Господи, да что это она все время думает о Гвюдйоуне? Отойдя от полки с книгами, она опять садится в кресло. В ту же секунду мимо окон с грохотом проносится молоковоз. Несомненно, Гвюдйоун замечательный человек, и у них очень удачный брак. À вот ее отношения с Финнуром за последние недели явно дали трещину. Пусть убедится, что она вполне может обойтись без него, если уж на то пошло. И все-таки… В том-то и дело, что это немыслимо. И поездку эту задумал не кто иной, как он, хотя организовали они ее вместе, и она даже больше, чем он, потому что хорошо знает, как надлежащим образом осуществить подобную идею. Встреча двух знакомых в провинциальной гостинице. Случайность, не больше. Может, он вчера действительно говорил правду. И сегодня вернется…
В кухне слышатся возбужденные голоса: должно быть, это сыновья Ханны что-то ей рассказывают. Из супружеской спальни доносится плач голодного младенца. Ханна, по-видимому, не слышит. А мать ребенка наверняка дрыхнет как сурок. Небось еще совсем молоденькая. Этих нынешних девиц, что преспокойно спихивают своих внебрачных деток на папу с мамой, уж конечно, пушками не разбудишь. Плач становится все громче, но Ханна и мальчишки продолжают трещать наперебой и ничегошеньки не слышат. Она вскакивает с кресла, собираясь сообщить Ханне о том, что ребенок плачет, хотя ее нисколько не касается, как в этом доме поступают с грудными детьми. Но все же пусть Ханна знает, что она и это заметила. Сестры сталкиваются в дверях, Ханна спешит в спальню и еще с порога начинает ворковать:
– Ах ты, мой маленький, да ведь мы уже давно проснулись! Да как же мы проголодались, солнышко бабушкино! Ну, не надо плакать, не надо плакать…
Слушая Ханнино сюсюканье на этом старом, столь хорошо знакомом языке. Элли испытывает растущее раздражение. Ханна возвращается в гостиную с младенцем на руках и тычет им сестре чуть ли не в нос:
– Смотри, ну разве не прелесть? Ему всего семь недель…
Элли отступает в глубь комнаты, но Ханна идет следом, сияя от гордости за внука, и все тараторит, тараторит, обращаясь то к умолкнувшему малышу, то к сестре, за все это время не проронившей ни слова. Ханна стаскивает с ребенка мокрые ползунки, слегка обтирает покрасневшую кожицу и кладет его на диван, на несвежие простыни.
– Пускай попочка побудет голенькая, пока бабушка приготовит нам ванночку, – щебечет она.
– Его мать все еще спит? – спрашивает Элли. Ханна смотрит на нее с изумлением:
– Гунна? Нет, моя дорогая, она на работе, она работает в бистро, помнишь, на перекрестке.
– А ты смотришь за ее ребенком, так ведь?
– А как же, кто-то ведь должен этим заниматься. И не пойти на работу она не могла, раз подвернулось место. Ты же знаешь, жизнь с каждым днем дорожает. Ничем другим помочь ей мы не можем.
– Но как же ты решилась взвалить на себя такую обузу – грудного младенца? Мне кажется, у тебя и без того забот хватает.
Взгляд Ханны становится жестче.
– Хватает, что и говорить. Но этот ребенок появился на свет совсем как моя Сигтрудур, нежданно-негаданно.
– Да, но разве ты не сама вырастила свою дочь?
– Сама, конечно. Но и Гунне тоже доставалось, когда она бывала дома. Вообще-то я об этом не думаю, все равно другого выхода не было.
– А сейчас еще Магга, – продолжает Элли. – Ты говоришь, у нее нервы не в порядке. В таком случае ей следует быть под надзором врачей, а не здесь.
– Тс-с, тише, – шепчет Ханна и беспокойно оглядывается на дверь. Элли внимательно смотрит на нее, начиная догадываться, что все далеко не так просто, что дело куда серьезнее. Но прежде чем она успевает задать вопрос, из супружеской спальни доносится истошный вопль – по всей вероятности, это Магга:
– Элли, они его забрали! Они забрали и его тоже!
Схватив ребенка, Ханна бросается ей навстречу, кричит:
– Нет, нет, Магга, он здесь, у меня, взгляни!
В дверях, пошатываясь, стоит Магга, вид у нее безумный. Но, убедившись, что ребенок на руках у Ханны, она сразу же сникает, и по щекам ее струятся слезы. Элли сидит, будто парализованная. Она не представляла, что дела Магги настолько плохи.
– Ну вот, Магга, сейчас мы с тобой пойдем его искупаем, – с улыбкой говорит Ханна, словно не замечая ее слез. – А потом покормим, уложим в колясочку и вывезем на улицу.
– Ты уверена, что это не опасно? – всхлипывает Магга, и Ханна отвечает, будто вопрос самый что ни на есть обыденный:
– Конечно, нет, ты ведь не хуже меня знаешь, что для него это ничуть не опасно. У нас здесь, поблизости, нет плохих людей.
– Да, но все же… – всхлипывая, произносит Магга, но Ханна перебивает:
– Так о чем я говорила? Ах да, купанье, маленького птенчика необходимо выкупать. Элли, может, ты нальешь себе еще кофе, пока мы с Маггой выкупаем нашего маленького гражданина?
Ох уж эта Ханна! И зачем ей понадобилось обращаться к ней в присутствии Магги? Что она хотела этим сказать? Неужели не видит, что Магга явно лишилась рассудка? Но чтобы до такой степени… Ну да, конечно, Marry снова не узнать: она перестала плакать и теперь пятится к дверям, лицо застыло, плечи обвисли. Не смотрит ни на сестер, ни на малыша, ни на что в особенности, по крайней мере ни на один из близких предметов. Вне всякого сомнения, ей необходим врачебный надзор, но сейчас, здесь, об этом, право же, не хочется думать.
Элли пытается прочесть что-либо по лицу Ханны, но видит только ее профиль. Ханна молча идет за Маггой с полуголым младенцем на руках. Наконец обе исчезают в коридоре, и она слышит, как Магга испуганно шепчет:
– Что ей здесь нужно? – А Ханна весело отвечает:
– Элли? Да она просто приехала навестить меня, так же как и ты!
Просто невероятно, до какой степени толстокожим может стать человек! Неужели она вправду ничего не понимает? Да ведь ясно как божий день, что люди в таком состоянии просто опасны, могут стать опасными в любую минуту. Элли достаточно хорошо разбирается в психических расстройствах, чтобы безошибочно определить признаки той самой болезни. Может, лучше ни во что не вмешиваться, уехать, не говоря ни слова, и даже виду не показывать, что она вообще сюда заглядывала? Наверное, так было бы разумнее всего. Но что-то – она сама не сознает, что именно, – удерживает ее. Может быть, мысль о том, что Ханна решит, будто она сбежала. Из трусости. А ей совсем не хочется, чтобы о ней так думали. Все знакомые считают ее человеком волевым и энергичным.
