И в сторону:
— Ты, что ли, ему не сказал?
Сын что-то отвечал, объясняя, затем его интонация изменилась. Он на чем-то настаивал.
— Нет, — отказал ему отец. — Я сам.
Опять послышалось его астматическое дыхание.
— Я был в ванной, прихожу, а он уже с вами разговаривает. Не мог потерпеть пять минут. Я думал, он вам все объяснил. Оказывается, ничего подобного….
Он немного помолчал прежде чем сказать:
— Отец был за красных, его направил к Унгерну разведотдел Пятой армии. Штаб армии находился в Иркутске, оттуда его послали в Монголию для агентурной работы. Как бывший офицер он не должен был вызвать подозрений, тогда многие офицеры бежали в Китай через Монголию. Вот вы написали, что отец пошел к этой женщине, и не задумались, почему он так поступил. А что ему оставалось делать? Приходилось поступать как все, чтобы не вызывать подозрений. У него было ответственное задание, он не мог допустить провала.
Старик откашлялся прямо в микрофон и спросил:
— Теперь поняли?
Я стоял лицом к окну. Жили на одиннадцатом этаже, высоких домов рядом не было. Все огни лежали внизу, с другого конца комнаты казалось, что за окном нет ничего, кроме ночной бездны.
— Понял, — сказал я.
— А зачем писали, не разобравшись?
— Я же не знал.
— Не знаешь, не пиши, — перешел он на «ты».
Его дыхание становилось все более шумным.
— Отец так и сгинул в Монголии, больше мы о нем не слыхали. Мать за него ни пенсию не получала, никаких льгот, ничего. Ее же еще и никуда на работу не брали как жену офицера, жили в нищете. У соседей при НЭПе был сепаратор, мать у них для меня, маленького, обрат выклянчивала. Я лет до пяти обрат пил вместо молока, настоящее молоко в глаза не видел. Думал, обрат и есть молоко. Первый раз налили молока, не хотел его пить. Не знал, что молоко белое.
Старик зашелся в нескончаемом кашле.
— Про пенки понятия не имел, — расслышал я сквозь хрип и надсадное перханье.
Трубкой снова завладел сын.
— Вы, наверное, удивляетесь, что я не постеснялся вам позвонить, — заговорил он торопливо, будто опасаясь, что отец отнимет у него телефон, — но, возможно, было не совсем так, как вам кажется. Отец не все понимает. Ведь Ружанская лежала в юрте одна, дед вошел туда один. Вы уверены, что он сделал то же, что другие? Может быть, он с ней просто поговорил, постарался как-то утешить перед смертью. Почему вы решили, что он повел себя как все?
— Я всего лишь процитировал свидетеля, — оправдался я.
— Свидетеля чего? Что дед прошел в юрту? О том, что происходило внутри, ваш свидетель не знал и знать не мог, его обвинение ни на чем не основано. А у моей гипотезы есть косвенное подтверждение. Вы слушаете?
— Да.
— В Монголии дед пропал без вести, был, очевидно, разоблачен как красный разведчик и казнен по приказу Унгерна. Логично?
Я согласился, хотя поручик вполне мог и не погибнуть, а уйти в Маньчжурию с остатками Азиатской дивизии.
Возможно, никаких сведений в штаб Пятой армии он передать не сумел и боялся, что придется отвечать за участие в боях и экзекуциях, простительное только для ценного информатора. Или еще проще: завел новую подругу и не захотел возвращаться к семье.
— Значит, дед как-нибудь выдал себя, — звенел голос в трубке. — Это могло произойти при условии, что к тому времени его уже держали под наблюдением. Возможно, Бурдуковский подсматривал, когда дед остался наедине с Ружанской, и его поведение показалось подозрительным. За ним установили слежку…
Сквозь несмолкающий кашель донесся другой голос:
— Клади трубку! Чего ты перед ним распинаешься!.. Клади, я сказал!
Раздались короткие гудки. Старик, видимо, прижал рычаг.
Положив трубку, я еще пару минут постоял у телефона — ждал, что младший позвонит снова. Он не позвонил.
