— Должно быть, это был какой-нибудь английский колдун из клана Драконов, — сказал Чарльз. — Я принадлежу к клану Кенгуру. Да, похоже на то. Описание не очень точно, но в общих чертах совпадает.
Они добрались до дому в час дня, и Рэчел их встретила на пороге — обед был уже готов.
— Рэчел, — сказал Ричард, — познакомься, это мистер Чарльз, я пригласил его отобедать с нами. Мистер Чарльз — великий путешественник.
Рэчел прикрыла рукой глаза, словно заслоняясь от какого-то видения, но, быть может, просто луч солнца внезапно ударил ей в лицо. Чарльз взял ее руку и поцеловал, что очень ее удивило. Рэчел была хрупкая, грациозная; необычайно синие глаза, темные волосы, все движения исполнены изящества. Она обладала очень острым и несколько причудливым чувством юмора.
[— Вам бы понравилась Рэчел, — сказал Кроссли, — она навещает меня здесь порой.]
О Чарльзе трудно было сказать что-нибудь определенное; он был среднего возраста, довольно высок, волосы с проседью; лицо его ни секунды не оставалось неподвижным; большие блестящие глаза казались то карими, то почти желтыми, то серыми; голос его и выговор резко менялись в зависимости от того, о чем он говорил; у него были коричневые от загара волосатые руки с хорошо ухоженными ногтями. О Ричарде можно сказать только, что он был музыкант. Сильной натурой его не назовешь, но ему сопутствовала удача. В удачливости была его сила.
После обеда Чарльз и Ричард перемыли вдвоем посуду, и Ричард внезапно спросил Чарльза, нельзя ли ему услышать его крик. Ричарду вдруг стало казаться, что он теперь никогда не найдет себе покоя, если его не услышит. Дело в том, что он теперь уже поверил в этот крик, а такую ужасную вещь лучше услышать однажды, чем вечно о ней думать…
Чарльз замер со щеткой для мытья в руке.
— Как вам будет угодно, — сказал он, — но я предупредил вас о том, что это за крик. И для этого нужно найти какое-нибудь безлюдное место, где бы никто другой не мог меня услышать, хотя я и не буду кричать в полную силу, что убивает наверняка, а лишь в полсилы, что только наводит ужас, а вы, как только захотите, чтобы я перестал кричать, заткнете уши.
— Идет, — сказал Ричард.
— Я еще никогда в жизни не кричал, чтобы удовлетворить чье-то праздное любопытство, — сказал Чарльз. — Я кричал лишь в тех случаях, когда моей жизни угрожала опасность от врагов, от белых или от туземцев, и еще как-то раз я кричал, когда остался совсем один в пустыне без пищи и без воды. Тогда я вынужден был кричать, чтобы добыть себе пропитание.
Ричард подумал: «Ну, я-то везучий; надеюсь, кривая вывезет меня и на этот раз».
— Я не боюсь, — сказал он Чарльзу.
— Мы отправимся на дюны завтра поутру, — сказал Чарльз. — Пораньше, пока все еще будут спать, и я крикну. Раз вы говорите, что не боитесь.
Но Ричард на самом-то деле очень боялся, и его страх еще усиливался оттого, что он не мог ничего рассказать Рэчел; он знал: стоит Рэчел узнать о его затее, она либо запретит ему идти, либо сама увяжется за ним. Если она не пустит его, страх перед этим криком и сознание собственной трусости будут терзать его до конца дней, если же она пойдет с ним, а этот крик окажется вздором, это даст ей новую возможность поднимать его на смех, издеваясь над его доверчивостью, и Чарльз, разумеется, будет потешаться вместе с ней; а если этот крик и в самом деле что-то ужасное, она еще, чего доброго, может свихнуться. Словом, Ричард ничего ей не сказал.
Они предложили Чарльзу переночевать у них, и все трое засиделись допоздна, болтая.
Когда Рэчел и Ричард уже лежали в постели, Рэчел сказала мужу, что ей понравился Чарльз. Сразу видно, это человек бывалый, многое повидал на своем веку, но вместе с тем совсем дурачок, большой ребенок. Потом Рэчел долго еще несла всякую чепуху, потому что выпила два стакана вина, а это случалось с ней не часто, и наконец сказала:
— Ах да, любимый мой, я же совсем забыла рассказать тебе. Сегодня утром, когда тебя не было, я стала надевать свои туфли с пряжками и увидела, что на одной туфле пряжки нет. Должно быть, я еще вчера, ложась спать, заметила, что потеряла ее, но это как-то не дошло у меня до сознания, а потому и приснилось потом, словно я только тогда, во сне, впервые обнаружила эту потерю. Но у меня такое ощущение, вернее, я совершенно убеждена, что эта пряжка лежит у мистера Чарльза в кармане, и я знаю, что он и есть тот самый человек, которого мы видели в наших снах. Но я не придаю этому никакого значения, ни малейшего!
А Ричарда от этих слов мороз по коже подрал, и у него не хватило духу рассказать Рэчел о черном шелковом платке и о том, что Чарльз звал его прогуляться по дюнам. И хуже всего было то, что у них в доме Чарльз все время доставал из кармана только белый платок, так что Ричард и сам был теперь не уверен, действительно ли он видел черный или ему это померещилось. Отвернувшись от Рэчел, он неуверенно произнес:
— Да, конечно, Чарльз знает много интересных вещей. Я собираюсь завтра с утра пойти с ним прогуляться, если ты ничего не имеешь против; ранняя прогулка — это то, чего мне не хватает.
— О, и я пойду с вами, — сказала Рэчел.
Ричард не мог придумать никакого предлога, чтобы отговорить ее. Он понимал, что допустил ошибку, упомянув о прогулке, и сказал только:
— Чарльз будет очень рад. В шесть часов, значит.
В шесть часов он поднялся, но Рэчел после выпитого вина так разоспалась, что ей не захотелось идти с ним.
Она поцеловала Ричарда, и он ушел вдвоем с Чарльзом.
Ричард плохо спал эту ночь. Ему снилось что-то запутанное и страшное, не поддающееся определению на человеческом языке, и впервые за всю их супружескую жизнь он утратил чувство близости к Рэчел, к тому же страх перед криком терзал его. Он был голоден и продрог. С гор на море дул крепкий ветер, порой принимался накрапывать дождь. Чарльз почти всю дорогу молчал и шагал очень быстро, покусывая какую-то травинку.
Ричард вдруг почувствовал дурноту и сказал Чарльзу:
— Обождите минутку, у меня что-то закололо в боку. — Они остановились, и Ричард спросил, с трудом переводя дыхание: — На что похож этот ваш крик? Он что, очень громкий или очень пронзительный? В чем его особенность? Почему он сводит людей с ума?
Чарльз ничего не ответил, и Ричард, смущенно улыбнувшись, продолжал:
— Вообще-то говоря, звук — это странная вещь. Я помню, как однажды, когда я был еще в Кембридже, один из преподавателей Королевского колледжа должен был проводить у нас вечернее занятие. Но не успел он произнести и десяти слов, как раздался грохот, треск, вопли и с потолка посыпалась штукатурка и куски дерева; оказалось, что голос этого человека и архитектоника здания находились в таком соответствии, что он вынужден был замолчать, иначе крыша обрушилась бы на наши головы. Так же вот можно разбить хрустальный бокал, взяв его ноту на скрипке.
На этот раз Чарльз снизошел до ответа:
— Воздействие моего крика не зависит ни от его тона, ни от вибрации голоса — это нечто такое, что объяснить невозможно. Этот крик — просто зло, зло в чистом виде, и вы не найдете ему места ни в одной из гамм. В нем может прозвучать любая нота. Это просто ужас, овеществленный в звуке, и я не стал бы кричать по вашей просьбе, если бы у меня не было на этот счет своих соображений, которыми я не обязан делиться с вами.
Напугать Ричарда было не так уж трудно, а эти новые рассуждения по поводу крика нагнали на него еще большую тревогу. Теперь ему хотелось одного: чтобы Чарльз очутился где-нибудь на другом континенте, а он — дома, в своей постели. И все же он как зачарованный следовал за Чарльзом. Они уже пересекли узкую травянистую полосу; прибитая дождем, спутанная трава колола Ричарду щиколотки, и он чувствовал, как у него промокают носки.
Наконец они поднялись на пустынные дюны. Остановившись на вершине самого высокого песчаного холма, Чарльз огляделся вокруг. Отсюда пляж виден был на две мили, а то и больше. Он был совершенно безлюден. И тут Ричард заметил, что Чарльз вынул что-то из кармана и принялся небрежно играть этим предметом, то перекидывая его с пальца на палец, то крутя между большим пальцем и указательным, то подбрасывая и ловя на тыльную сторону руки. Он забавлялся пряжкой от туфли Рэчел.
Ричард почувствовал, что задыхается, сердце у него бешено заколотилось, тошнота подступила к горлу. Он дрожал от холода и в то же время был весь в поту. Пройдя еще немного, они вышли на открытое место между дюнами почти у самого моря. Берег здесь поднимался довольно высоко над водой, и на нем рос морской падуб и кустики жухлой травы; вокруг валялось много камней, занесенных сюда, как видно, когда-то давно морским прибоем; впереди, подобно крепостному валу, лежала еще одна, первая, гряда дюн, а между ними виднелась ложбина, быть может, пробитая высокой волной, и ветер, вечно задувающий в эту ложбину, очистил ее от песка. Ричард глубоко засунул руки в карманы, чтобы согреться, и нервно крутил в пальцах правой руки кусочек воска — огарок свечи, оставшийся в кармане со вчерашнего вечера, когда он спускался вниз, чтобы запереть входную дверь.
