Соседи отреагировали на удивление спокойно. Сперва, конечно, покосились, но промолчали: то ли успели привыкнуть к пришельцам, то ли еще что.
Неформалы к обустройству чердака отнеслась серьезно. Помыли, убрали мусор, подкрасили. Непонятно откуда приволокли старую мебель: диван, два кресла, тумбочку, полки. В общем, навели уют.
Вели они себя по-прежнему тихо.
Я спряталась, уткнулась лицом в стену, ладонями зажала уши. Но всё равно слышала.
— Сучка! Шалава! Думаешь, я не знаю, кто твой дед был?
Рыдания Кехи приглушал шум воды.
— Ещё раз размалеванной увижу, без родителей не пущу!
Дверь женского туалета резко распахнулась (я едва успела отскочить), и в коридор выплыла грузная раскрасневшаяся тетка. Зыркнув по сторонам, она потопала по коридору, перекатывая при этом два гигантских шара под черной юбкой.
Я заглянула в туалет. Кеха сидела на полу и рыдала. Волосы, блузка на груди мокрые, по лицу черными разводами растеклась косметика. Вода в раковине по-прежнему шумит.
— Кеха…
— Я белесая! У меня ни бровей, ни ресниц! Мне мама разрешилааа… — Она поджала ноги, уткнулась грязным лицом в коленки.
— Оксаночка, — я присела рядом на корточки, — хочешь, я тебе платочек дам?
— Давай. — Кеха несколько успокоилась. Встала. — А ты чего тут? Урок же. И вообще ваш туалет этажом ниже.
— А там тетки взрослые курят.
— Боишься?
Кеха начала старательно перед треснувшим зеркалом стирать черные разводы.
— Боюсь, — призналась я.
— Ладно, иди — дела свои делай!
Я юркнула в кабинку.
— Жека, будут обижать — ты только скажи, — сказала Кеха, когда я вышла.
Она уже совсем успокоилась и даже почти привела себя в порядок, оглядывала мокрую блузку.
— А ты?
— Что я? — удивилась Кеха.
— Ты скажешь?
— А… ты про это… — Кеха умолкла. — Так она ж учительница! Ей в морду за гаражами не дашь.
— А тебе в морду можно, да? Прямо в раковину, да! Она не учительница! Она… она… — Я прикусила губу, подыскивая нужное слово. — Она — фашистка, вот кто.
* * *
1987 год только начался. Зима выдалась пушистая, теплая. Тётя Зина нас уже не забирала после школы, теперь мы шли сами. Шли обычно кругами. Это ведь так интересно идти самому, словно ты уже настоящий взрослый!
В тот день сразу после уроков мы отправились за старый громоздкий кинотеатр им. Маяковского, играли в сугробах. Наверное, где-то там я и потеряла ключи.
Пропажу заметила только под собственной дверью. Ух, как стало себя жалко! И есть охота, и ноги замерзли, а не попадешь! А как мне влетит вечером! Даже представить страшно.
Сунулась к соседям — никого. Видно, помирать мне под собственной дверью голодной смертью.
Эх!
Бухнула портфель на подоконник. От души заревела. А сама думаю: может к Машке пойти? Или к Вовке. Нет, лучше к Вовке. У него бабушка дома — она накормит да так, что пузо лопнет.
И вдруг слышу:
— Мелкая, а чего ты тут?
Я подняла голову и увидела его.
Его звали Юркой, и он был одним из них — таинственных пришельцев Пентагона.
Я ахнула!
А он стоял, смотрел на меня, улыбался.
— Ты чего домой не идешь? — Он откинул со лба длинную челку красивой музыкальной рукой.
— Ключи… — едва живая, пискнула я.
— Ясно. Идем.
Он взял меня за руку, и мы пошли на чердак.
— У нас гости! — торжественно объявил Юрка. — Просьба матом не выражаться, курить в форточку.
Обители чердака с любопытством на меня уставились. А я — на них.
— Тебя как зовут? — спросил меня Юрка.
— Жека.
— Жека? — удивился Юрка. Все рассмеялись. — Наш человек! Так, а теперь открываем фонд помощи голодающему ребенку!
Неформалы ухмыльнулись и начали рыться в карманах. Собранной мелочи как раз хватило на бутылку кефира и два рогалика.
Вскоре я сидела на старом продавленном диване, ела, болтала ногами и с воодушевлением рассказывала про свои школьные дела. Юрка слушал внимательно, не перебивал, а я думала, что он очень красивый, даже лучше Коли Щёлкина.
Я просидела с ними до самого вечера. Слушала их разговоры, их музыку, смотрела на них. Вставляли разные фразы, казавшиеся мне очень умными. Они улыбались в ответ. И мне было очень хорошо среди них.
Когда, наконец, вернулись родители с работы, и я засобиралась домой, то спросила:
— Можно ещё прийти?
— Приходи, — ответил Юрка.
— А можно завтра?
— Приходи завтра.
Я подпрыгнула от радости и помчалась вниз, прижав к груди портфель.
— Смешная девчонка! — услышала я в дверях голос Юрки.
Дома за ключи мне влетело. Мать долго, нудно кричала, что я безответственная, что мастерская далеко, что денег нет, что когда будут новые ключи, еще неизвестно. Меня стращали, что теперь я буду сидеть в подъезде, до их прихода. А я думала про Юрку, и почему-то про Кеху и ту учительницу с шарообразным задом.
* * *
На следующий день на перемене я рассказала друзьям про свое необычное знакомство. Те подивились, закидали меня вопросами.
— Они хорошие, — сказала Машка. — Просто они так самовыражаются.
Мы с уважением закивали — про самовыражение Машка знала всё: её родители работали в ТЮЗе [2].
Тут прозвенел звонок.
— Дети! — начала урок Людмила Михайловна. — Скоро вас всех торжественно примут в октябрята! Вы должны подготовить праздник. От каждого отряда по сценке.
Мы загалдели.
— В конце недели все вожатые должны сказать мне, какую сценку будете готовить. Желательно что-нибудь из жизни пионеров-героев или из Носова. А теперь математика…
* * *
Когда я пришла на чердак, то там был всего лишь один Лёнька. Он сидел на диване и щипал струны гитары, периодически тыкаясь в самоучитель.
— Ты тут? — Он совсем не удивился.
— Ага. — Я плюхнулась рядом с ним. — Ключи потеряла.
— Знаю. Мне вчера ребята рассказали.
— А когда Юрка придет?
— Ну, занятия закончатся — и придёт.
Лёнька вздохнул, перевернул страницу.
— А в какой школе он учится? — не унималась я.
— Он в университете учится.
— О! — обалдела я.
— Жек! ты бы уроками занялась! — не выдержал Лёнька.
Я достала учебники, тетради, устроилась поудобнее. Воцарилась тишина.
— Лёнь…
— Ну что ещё!
— Я видела, как Кеху учительница…
Лёнька отложил гитару.
— Эта… она что-то про Кехиного дедушку говорила. Он кто был?
Лёнька помолчал, думал: говорить или нет?
— Он был политический.
— А это как?
— Вырастешь — узнаешь, — буркнул Лёнька и снова уткнулся в самоучитель.
Чердак постепенно наполнялся людьми. Мне никто не удивлялся, даже здоровались, я улыбалась им в ответ и делала вид, что ужасно занята уроками. То и дело сетовала: как много нынче задают! Мне сочувствовали. А Лёнька упорно продолжал терзать гитару.
Вечером, уже дома, я спросила:
— А кто такие политические?
Родители разом замолчали. Посмотрели на меня на мгновенье и тут же снова спрятались: отец уткнулся в газету, а мать — в телевизор. Я ждала.
— Это преступники, — наконец, сказала мать.
— Значит, Кехин дедушка — преступник? — не поверила я.
Кто такие преступники я уже знала — прочитала у Вайнеров. Но не верилось, что у доброй, замечательной Кехи был такой дедушка!
— Преступник, — отрезала мать и отвернулась.
Решила узнать в школе. На переменке подошла к Людмиле Михайловне. Она, услышав вопрос, расцвела, начала говорить много странных, непонятных слов. Меня спас звонок.
— … Политические? — удивился моему вопросу Юрка. — А почему ты спрашиваешь?
Я рассказала про Кеху. Юрка слушал, поджав губы.
— Политические… это когда… — он задумался. — Это гамлеты.
— Гамлеты? — удивилась я.
— Понимаешь. Есть люди… неудобные. Ну… неформатные. Они не вписываются в систему. Понимаешь?
Я кивнула, хотя и не так уверенно, как бы мне хотелось.
— Вот их и сажали.
— Значит, дедушка Кехи был неформалом?
Юрка рассмеялся.
— Ну да, наверное!
Я помрачнела.
— А тебя тоже посадят, да?..
— Думаю, нет. — Юрка взлохматил меня. — Ты, кстати, уроки сделала?
— Сделала! — обрадовалась я. — А нас скоро в октябрята примут…
— Октябрята? — Юрка тоже оживился. — Это хорошо! Потом станешь пионеркой, потом комсомолкой. Будешь строить светлое будущее?
— Неа.
— Почему?
— А я маленькая ещё!
Дома я достала с полки гигантский томик Шекспира в красивом коричневом переплете с золотыми буковками. Открыла «Гамлета». Читать его оказалось сложно, но захватывающе. Читала долго, несколько дней! И Кехиного дедушку мне стало жалко.
