Максим Веселов - Дом без приведений

– Праааашу прощение публики! – МихСэрыч широко улыбнулся своей обезаруживающей ковбойской улыбкой, обвёл всех ясным и лучезарным взглядом. – Залюбовался почтенной публикой, уж так редко собираемся все вместе! Я говорю… "Да"!

Отовсюду ахнуло облегчение и негодование пополам. Китаянка едва заметно улыбнулась. Едва-едва заметно, только уголки бардовой ниточки губ чуть растянулись вверх, но через секунду её лицо снова напоминало фарфоровую статуэтку, белую и далёкую от страстей этого мира. Она потупила взор и замерла, видимо там, откуда она родом, это было естественное поведение, ибо волны гармонии неощутимыми импульсами исходили от этой маленькой застывшей прелести.

– Нуу что жжж… – господин Нерон удовлетворённо скручивал плеть. – Объявляю результаты голосования окончательными и более не обсуждаемыми. Наша коллега Лин из Поднебесной, принята в наш коллектив с испытательным сроком в пять лет. За ней закрепляется квартира номер 69-ть, основной сущностью определяется героиня из картины Генриха Ипполитовича Семирадского "Танцующая среди мечей". Всем – спасибо, все – довольны!

Публика согласно закивала головами и мордами. Потянулись к выходу, то есть к ближайшим стенам, растворяясь в них словно в плотном тумане. Лин тоже поднялась со своего места, поклонилась господину Председателю, сложив у груди ладошки, затем секретарю Общего Сбора, и, повернувшись на деревянных каблучках, отвесила глубокий поклон МихСэрычу. На них глазели. Без мысли, просто так, у всех хватало и своих новостей в квартирах, что бы ещё гоняться за интригами Общего Сбора. Но МихСэрыч всё же ощутил неловкость, ибо и ответил бы чем Лин на любезную благодарность, да вот понятия не имел, как там у них в Поднебесной принято говорить "пожалуйста". Поэтому просто похлопал девушку по плечу и, вздохнув, буркнул:

– Да ничаво…

Она снова едва заметно улыбнулась и растворилась в воздухе, оставив после себя тонкий аромат. МихСэрыч не знал этого запаха, но в уме возникли картинки рваных зелёных сопок, на фоне хорошо прорисованных серых облаков, пагоды с закрученными водостоками и лёгкий звон медных колокольцев. "…цветы и драконы…" – пропел Вертинский.

– Охухо… – раздалось в ухе и принадлежало это Маршалу Тоту, видение скукожилось и лопнуло. – А ведь что тут у нас начнётся сейчас, МихСэрыч, когда эта китайская бестия начнёт по всему подъезду голой бегать… оххухо…

– А почему голой? Старик, ты в своём ли уме-то?

– Я-то в своём, а вот ты, похоже, замечтался тут. Иди за Кешкой присматривай, котопёс несчастный.

МихСэрыч давно не обращал никакого внимания на старческий сарказм друга, но здесь явно что-то было не так, видимо, опоздание лишило его части важной для всех информации. Потому и сыр-бор затеяли, нервничали, голоса так кардинально разделились.

– В чём дело, старик?

– Ты, батенька, явно далёк от изобразительного искусства, и не вкурсе, что этот безобразник Семирадский намалевал в своей "Танцующей…" Голая она там пляшет среди ножичков! Вот тебе и весь сказ. Не дождался Толстой наш картинки, и знаешь, хорошо, что не дождался. Всё одно бы из ума выжил, что так, что этак… Тут все с ума сойдут скоро, погорим мы, как лягушки на солнце…

– Ладно пугать, старик, что мы, дикие совсем – голых баб не видели?!

– Мы-то видели. Но, разволновался народ, как видишь.

– Да ну, бред…

Маршал скептически прикусил папироску в уголку рта. Что-то недоговаривал. МихСэрыч знал друга как облупленного, поэтому решил, что тираду про "все с ума сойдут скоро", тот высказал по иному поводу, уже от себя.

– Рассказывай, старый хрыч, что надумал?

– Думку я, дружок, надумал.

– Так колись, что ты ломаешься как девка навыдане?! – МихСэрыч прикусил язык, осознав тошноту фразы в восприятии друга. – Извини, дружище, это я к слову… вырвалось.

– Дурак ты… – маршал красиво сморщил тонкий девчачий носик, и по-мужицки им сморкнул. – Я вот что думаю. Вот каким таким каком, она язык наш выучит, ать? Да знаешь ли ты, что у них там, в Поднебесной, на одно слово – четыре смысла?! Они только интонации меняют: этак мяукнет – "чайник", этак – "стакан", вот так – "любовь", а вот ентак – "смерть". А слово при том – одно! Ты думаешь, она когда-нибудь поймёт, что у нас, сколько смыслов, столько и слов?! А интонации нам, видите ли, нужны, что бы эмоции свои показать. Да у них там ваааще не знают про эмоции, типа – низший сорт, если эмоционален, одна радость должна быть, а при радости – улыбаются или смеются, и всё. Ну, плачут, так плачут. Эхх, да чаво тебе тут объясняю… Неет, брат, это мы по ихнему скоро замяукаем все…

Одри пожевала папироску, разглядывая свои загоревшие ножки, торчащие из-под символической мини-юбки. Скривилась, словно курила лимон вместо вонючего "Беломора", сплюнула себе на туфли и рассыпалась на исчезающие песчинки. Маршал явно смотрел фильм "Амели" со своим образом в главной роли и кое-что перенял от приёмов режиссёра. Вживается, маршал, похоже – подумал друг и отправился восвояси.

Тем временем. Квартира № 69.

Стас колдовал над ужином.

Ему было непривычно и сладко ощущать себя в роли повара. Хотя, за тридцать лет холостяцкой жизни он не научился готовить и предпочитал перекусывать в кафе, в данный момент восторг творца романтического ужина наполнял его сознание. Скоро должна была появиться Лиля, он зажжёт свечи и, после горячего, будет кормить её с ложечки сладким десертом, кстати говоря, купленным всё же в привычном кафе. Там они и познакомились. Прошла уже целая неделя их совместной жизни, вот и придумал Стас отпраздновать юбилей.

Все эти дни, ему каждую ночь снился момент их знакомства. Каждый раз событие прибавляло во сне пару-тройку новых штрихов, настолько правдоподобных, что Стасу становилось непонятно – эти нюансы были на самом деле, и он на них попросту не зафиксировал внимания, а теперь, в расслабленном сне они всплывают на экране его ума, или вольная фантазия романтичного сна сама пририсовывает детали. Хотелось думать, что – первое, и Стас так думал. У него был пример: будучи в Москве в Третьяковке, его поразила картина "Боярыня Морозова" у волшебника цвета Сурикова. Если просто глянуть на картину и пойти в соседний зал, то ничего и не увидишь. А вот если присесть у неё на пуфик и вглядываться в каждый отдельный предмет, долго рассматривать одну деталь, то через некоторое время заиграет всё полотно, засветится изнутри таааким цветом, которого в жизни просто не бывает. Но на картине он настолько естественен, что, выйдя из Третьяковки в вечернюю зимнюю Москву, можно увидеть, что Москва – она другая. И жизнь другая. Светящаяся неизвестным лучезарным светом изнутри предметов и событий, до краёв наполняющих холст этой жизни. Кстати, надо упомянуть, что, выходя в тот раз из Третьяковки, Стас решил приобрести на память репродукцию картины. Долго искал её в висячих залежах ватмана в музейном киоске, нашёл, глянул – нет света-цвета. Не передаёт принтер божественного свечения. Отложил "гигантскую открытку", но, дабы пустым не уходить, купил следующую за ней – неизвестного ему художника Семирадского, что-то там про "танцующую толи вдоль кинжалов, толи сабель". Попка понравилась у девушки, закрутившейся в каком-то надрывном танце. Купил как память о "Морозовой". И теперь, разглядывая висящую на стене "танцующую", вспоминал шедевр Сурикова, картину, меняющую отношение к жизни, восприятие её, и точку зрения на происходящее. Подобная метаморфоза, случилась во время встречи с Лилей. Жизнь изменила краски. И теперь каждую ночь он снова пробирался в галерею сна, что бы ещё и ещё раз внимательно разглядывать шедевр их знакомства в кафе, каждый раз замечая всё новые и новые штрихи.

А дело происходило следующим образом:

Однажды он засиделся в кафе дольше обычного: на улице лил скучный дождик и дул промозглый ветер с реки. Не лучшие времена для прогулок. Сидел, потягивал кофе, не обращая внимания на половину строк читал газету, размышляя о своём. Уже столько лет он один. Точнее – не получается у него быть вдвоём. Спасибо характеру, что как это ни сложно, но каждый раз находил в себе силы не тянуть лямку этой бессмысленной супружеской лодки, выброшенной очередным тайфуном быта на берег, а всё же в один прекрасно-ужасный момент мог сказать: "Всё, я так больше не могу жить". Немного лукавил. Раны отношений были не совместимы с жизнью вообще. Из последней уходила надежда. На счастье, на ощущение родства, на будущее. В голове надолго зависала одна единственная мысль, похожая на строчку декадента: "Этот мир не такой как ты хотел…" Но, когда Стас переживал подобное состояние в следующий и третий разы, он догадался о тенденциозности данного состояния, напоминающего скорее – психическое похмелье. Была хорошая гулянка, много пели и говорили по душам, много и бурно лобызались с охами в алькове, потом морально передрались, потом забылись тревожным сном… и вот теперь – отходняк. Что делать? Как и с любого бодуна, помогает трудотерапия, помогает секс со случайной попутчицей и душевные беседы с сочувствующим другом, которые могут закончиться уже настоящей пьянкой. А можно просто – переждать. Метафизически "лежать на диване и тупо смотреть голливудские мультики не про что". Вот он и ходил по кафешкам, тянул горькое кофе и глядел в окно или газету. Однажды даже придумал хокку: