— Все.
— И это — отличница, — разочарованно протянул Братов.
У Марины вспотели ладони.
— Разве я что-то неправильно говорила?
Братов скривился.
— Мало. Поверхностно…
— Задайте дополнительный вопрос‚ — в отчаянии предложила Марина. Если она схватит трояк — не получит стипендию. А стипендия ей очень нужна — Марина выросла в семье, где денежный вопрос был вопросом выживания.
Братов‚ глядя на ведомость‚ взял ручку‚ повертел в пальцах. Потом снова посмотрел на Марину — глаза у него были выпуклые‚ веки толстые, лицо одутловатое, а в зачесанных назад темных и жестких волосах — первая седина.
— Хорошо‚ — сказал он и задал дополнительный вопрос. У экзаменатора обязательно найдется такой вопрос‚ на который ни один студент не ответит, — «вопрос на засыпку». И Братов спросил именно «на засыпку».
Марина в смятении мямлила что-то маловразумительное и с ужасом понимала‚ что это безнадежно — ответить она не может. Трояк обеспечен, так что — прощай‚ стипендия.
Братов покачал головой и вывел оценку в ведомости.
— Вы плохо подготовились. Два!
Марина подскочила на стуле.
— Что? Два?! — Ей очень хотелось крикнуть: «Это же несправедливо!» Но она сдержалась, хоть и с трудом, — опасно студентке скандалить с профессором.
— Придете на пересдачу, — добавил Братов равнодушно. — Ко мне… — И — секретарю. — Кто там следующий?
Сразу после экзамена Марина получила в деканате разрешение пересдать двойку через два дня с одной из групп ее курса. У Марины не было времени на дополнительную подготовку, но она была уверена в своих знаниях и считала двойку либо досадной случайностью, либо непонятной неприязнью к ней профессора Братова. И еще Марина, как любой студент, рассчитывала на везение — на то, что в день ее пересдачи принимать экзамен будет не Братов.
Но не тут-то было! Братов явился на пересдачу и пригласил Марину отвечать, даже не дав ей подготовиться. Ее ответ закончился приговором Братова — «два», и новым приглашением на пересдачу, но теперь уже после сессии.
В деканате были удивлены второй двойкой отличницы Марины и даже поинтересовались, чем она разозлила Братова. Марина пожала плечами. Она ума приложить не могла, в чем провинилась перед медицинским светилом.
Следующая ее встреча с Братовым состоялась в середине июня, когда сессия была позади, а Марина, как всегда, сдала на «отлично» все экзамены. Кроме патофизиологии. Она рассчитывала, что на кафедре профессора Братова впечатлит ее успеваемость по другим предметам. Однако преподаватели кафедры категорически отказались принимать экзамен у Марины. Экзамен у нее будет принимать только завкафедрой — таков его приказ. Узнав об этом, Марина похолодела. Так в институте обычно начиналась травля неугодного студента. Кончалась она отчислением.
Новую пересдачу Братов принимал у Марины в своем кабинете. Кроме него и Марины, на экзамене сидели секретарь и еще один преподаватель. Все было, как на сессии, — билет, подготовка, ответ. Братов снова молчал, то ли слушая, то ли не слушая Марину.
Когда она замолкла, он внимательно посмотрел на нее. Марина развела руками. Сердце ее колотилось, словно после марафона.
Братов взял листочек бумаги, написал что-то и подвинул его Марине. На листке стояло: «Выходите за меня замуж». Марина схватила ручку и решительно написала: «Нет», поскольку единственное, что успело мелькнуть в ее голове: «Ах ты похотливая сволочь!..»
Братов прочел ответ, смял и сунул листок в карман халата и спокойно молвил:
— Идите. Два.
Когда она встала и на мягких, словно не своих, ногах направилась к двери, он добавил вдогонку:
— Я не буду портить ведомость и ставить отметку. Можете прийти на пересдачу еще раз. Ко мне. Завтра.
На следующий день все повторилось: билет, непродолжительная подготовка, ответ по билету, записка «Выходите за меня замуж», письменное «Нет» Марины и резюме Братова: «Идите. Два. Приходите завтра».
Она упорно приходила на пересдачу еще четыре раза. Записка, ответ и приговор Братова оставались неизменными.
Вечерами Марина размышляла сама и обсуждала с подружками — что будет, если… Вариантов было немного. Либо она и дальше говорит «нет», и тогда ее ждет позор и отчисление. И как же потом жить? Либо она говорит «да», и ее мучения кончаются. Она сдает экзамен и — что тут поделаешь, три года еще учиться — выходит замуж за профессора Братова. Она ни в кого не влюблена по уши, так что разрыв со своим нынешним кавалером-однокурсником она переживет без особых страданий. Ну а Братов… Говорят же в народе: стерпится — слюбится. Зато какие возможности откроются перед ней… В крайнем случае — разведется после окончания института.
В пятый раз Марина успела ответить только на один вопрос билета, когда перед ней на столе оказалась записка с прежним вопросом. Под «Выходите за меня замуж» Марина медленно вывела «Да» и вернула листок профессору. Тот бросил взгляд на ответ и взял зачетку. Марина увидела, что в графу отметок он аккуратно вписывает слово «отлично».
Через месяц она вышла замуж за Братова.
С тех пор ее изводил вопрос: сдала ли она в тот день экзамен или нет? Не патофизиологию — этот предмет она теперь знала лучше, чем какой-либо другой. Правильный ли выбор она сделала? Может, ничего бы и не случилось, и в конце концов Братов поставил бы ей нормальную оценку — будь она только упрямее, неуступчивей? И как сам Братов оценил ее согласие? Быть может, в тот день он получил жену, но потерял к ней уважение? А может, просто посчитал это еще одной своей победой, но теперь уже не в науке, а в личной жизни?
Не раз Марина Петровна пыталась вызвать Братова на откровенность, услышать ответы на свои вопросы, распылить мучившие ее сомнения. Но Александр Николаевич всегда либо отшучивался, либо отказывался отвечать, сославшись на занятость или усталость.
«А может, ему просто нравилось видеть, как эти черви, эти вопросы грызут меня? — рассуждала Марина Петровна. — В отместку за то, что я вышла-таки за него замуж, но так никогда и не любила его? Разве это победа? А если победа, то победа и поражение одновременно… Пиррова победа… Да, для тебя, Александр Николаевич, знать это — было не менее мучительно…»
В ординаторскую вошел озабоченный завотделением — маленького роста, плотный, бритый и коротко стриженый Андрей Андреевич. Марина Петровна, — высокая, статная, с темно-каштановыми крашеными волосами и зелеными глазами, все еще красивая, несмотря на морщины вокруг глаз и дряблую кожу на шее, — встала со стула и шагнула навстречу. Он слегка поклонился, а она протянула ему руку. Он легонько пожал ее и тотчас же сообщил:
— Я по дороге заглянул в палату Александра Николаевича. Он сразу спросил о вас. — Андрей Андреевич нахмурился. — Должен сказать вам еще кое-что. Уже после моего звонка вам у Александра Николаевича была фибрилляция… ну, что вам объяснять, вы и так знаете… словом, клиническая смерть. Ритм мы восстановили, но… теперь все может случиться в любую минуту.
Пустынным и тихим коридором с большими окнами они прошли к палате профессора Братова. В маленьком боксе за стеклянной перегородкой Марина Петровна увидела функциональную кровать, а на ней мужа — такого же высохшего, седого, с редкой взъерошенной шевелюрой, небритого, желтого, похожего на мумию, каким он выглядел все три недели обитания своего в реанимации. Вдоль стен бокса стояла медицинская аппаратура, металлический столик с медикаментами и инструментарием, у кровати — штатив с капельницей.
Они вошли. У столика возилась, чем-то позвякивала давешняя прыщавая медсестричка. На темном экране кардиомонитора прыгала белая линия, показывая сердечные сокращения. Аппарат издавал короткое пиканье, звуком отмечая ритм сердца. В боксе стоял спертый запах немытого тела, мочи, лекарств.
Александр Николаевич открыл глаза и посмотрел на Марину Петровну. Взгляд его показался Братовой склеротически бессмысленным, каким он бывает у глубоких стариков, давно впавших в маразм, но она была уверена, что мозги у него работают по-прежнему отменно.
— Мариночка, — выговорил Братов с некоторым усилием. — Рад видеть. Недолго тебе осталось… И мне тоже… Скоро отмучаемся. — И он бледно улыбнулся.
— Ты брось! — сказала Марина Петровна своим низким слегка хрипловатым голосом. — Мало ли что случается! Вытащили же, а там — и на поправку…
— Да что ты мне врешь? Какая поправка? Я же не идиот… Финита… Старость меня доконала-таки. — Голос у него больше не был сильным и надменным, как в прежние времена, а был он теперь негромкий, хрипловатый, слабенький.
Завотделением услужливо подвинул обшарпанный стульчик из металлических трубок и пластика поближе к кровати: «Марина Петровна, пожалуйста…» — и тихо заговорил с медсестрой.
