Ознакомительная версия.
Она слегка отодвигает воротник халата. Видна большая глубокая ссадина. Мажу ее йодом. Эн кричит от боли, слезы текут по ее лицу.
- Разве у троянского коня... уж скорее кобылицы может быть такая рана? - жалобно спрашивает она.
- Не знаю... - в замешательстве дую на ссадину, касаюсь губами нежной кожи...
Валентин Ильич отчаянно сражается с Серегой, у того железная семерная, и он может оставить Ильича без виста. Мы отходим с Михалычем в сторону.
- Он мне не родной! - шепчет Михалыч.
- С чего ты взял? - отвечаю на всякий случай.
Я не спрашиваю, о ком речь. Ясно, что он говорит про Женьку. Меня все это начинает раздражать. Мне не нравится, что Ильич как-то двусмысленно приобнял Женьку, мне кажется, что его воодушевление, с которым он перебирает карты как-то с этим связано. Я недоволен, что понимаю Михалыча с полуслова. Ведь не стал бы он делиться своим бредом, скажем, с Серегой? Не стал!
- У нас в роду ни у кого не было зеленых глаз и темных волос! Скажешь, он похож на меня?
- Ну, знаешь... - пытаюсь уклониться от ответа, Михалыч напряженно буравит меня взглядом. - Не обязательно же должно быть сходство с тобой. Возможно, у Эллы был кто-нибудь в родне с такой мастью.
- Чепуха! - решительно возражает он. - Никого! Это она мне отомстила! Не удивляйся! Это такая б...! Хотя не признается! Клянется и божится, что мой!
Элла - б...?! Я чуть не подавился. Чопорная, манерная Элла, высокая, статная, с томными большими грустноватыми глазами... Неудивительно, с Михалычем загрустишь! Когда она робко улыбается, открывается небольшая щель между передними зубами, что ее несколько портит. Сейчас, пожалуй, она представляет интерес, скорей, как антикварная ценность... Я ей симпатизирую и сочувствую. Наверное, из-за того, что мне кажется, будто я ее понимаю. На самом деле это, по-видимому, не так... Когда я встречаю ее изредка в подъезде без свидетелей, она довольно старательно покачивает бедрами... В этом нет ничего удивительного. Желание нравиться - в природе женщин... У Михалыча есть еще два взрослых сына. Кажется, они уже давно живут самостоятельно и имеют свои семьи. Женька очень хорош собой. Сейчас ему, наверно, двенадцать. Недавно я встретил его у подъезда. Он подошел ко мне, поздоровался и спросил:
- Вы иностранец?
- Разумеется! Швед, - пошутил я в ответ. - Как ты определил?
- Но перчаткам! Такие шикарные рыжие перчатки могут быть только у иностранных граждан!
- Что ж! Ты прав, малыш! Твоя феноменальная наблюдательность делает тебе честь! - похвалил его я тогда.
Женька всегда приветлив, вежливо здоровается. Не по годам рассудителен и задумчив. Когда есть свободная минута, при встрече всегда стараюсь с ним поговорить. Его высказывания зачастую бывают, неожиданны и весьма глубоки.
- Ты не представляешь, какие фокусы устраивает в этом плане природа-мать? - ухожу я от окончательного приговора и возвращаюсь к столу. Ильич отыграл все свои висты и довольно тасует карты.
3. Элла или скоро конец света
- Выменяла картошку на сигареты, - неожиданно говорит Элла.
В подъезде полумрак. Она держит в руках две огромные сумки, с трудом сохраняя горделивую осанку. Предлагаю помощь, она охотно доверяет мне свой груз. Мы тащимся вверх по лестнице. Лифт уже давно отключен из-за отсутствия энергии.
Элла возится с ключами. Открывает первую, обычную, обитую темным дерматином дверь. За ней вторая. Стальная, внушительная, покрытая молотковой эмалью.
- Вот это да! - выражаю я свое восхищение. - Настоящий сейф!
Элла, улыбаясь, кивает головой и приглашает зайти в квартиру. Я никогда не бывал у Михалыча дома. Обставлено все со вкусом и на широкую ногу. Старинная мебель сочетается с модерном. На стенах много картин. Поражают роскошные рамы.
- Все его? - интересуюсь я.
- Его! Его! - подтверждает Элла. Благодарит за помощь и предлагает не стесняться, проходить и смотреть творения великого мастера. Последнее произносит с недобрым сарказмом.
Я вообще-то шел на толкучку. Но любопытство берет верх. Каков же мой карточный противник вне игры? Останавливает внимание большое полотно. Три русских богатыря расположились на траве под сенью большого, как водится, дуба. На коленях, кажется, у Добрыни Никитича обнаженная женщина. С некоторой неловкостью узнаю в ней хозяйку дома.
- Мастер проникает в суть женской натуры, - язвительно комментирует Элла.
Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.
- Здорово! - произношу с чувством.
- Здорово? - переспрашивает она.
Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А в начале так спокойно, с юмором рассказывала, как торговалась на базаре.
- Ну, я, конечно, не специалист, - пытаюсь дать задний ход.
- Он - мерзавец и негодяй! - чеканя слова, говорит Элла. - Падла и сволочь!
Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.
- Вы знаете, где он сейчас? - глаза ее сверкают. - Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!
- Почему с моей? Она вовсе не моя! Она - общая! - неловко стараюсь разрядить разговор.
- Может быть, это я притащила ее в дом?! У вас что, комплекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили и теперь свобода? Война все спишет?!
"Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная... кроткая..."
- Вы знаете, что она теперь живет у нас? - наступает на меня Элла.
"Называется, сделал доброе дело! Помог поднести женщине тяжелые сумки..." - думаю я.
- Мне, пожалуй, пора! - говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.
- Нет уж, подождите! Полюбуйтесь! - неожиданно она поворачивается и задирает юбку.
Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой прекрасной ягодице. Видимо, от ремня.
- Он что, садист? - спрашиваю в растерянности. Невольно трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом..."
- Бедненькая! - осторожно притягиваю ее к себе...
Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна... в любви.
- А если Михалыч сейчас заявится? - спрашиваю вяло.
- Нет... Он придет поздно... с этой шлюхой! - отзывается она. - Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.
- Не исключено, что скоро конец света... – предполагаю глубокомысленно.
- Не исключено, - охотно соглашается она и тихо спрашивает: - Ты меня любишь?
- Да! - моментально подтверждаю я.
Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.
- Ты славный... - шепчет она. - Нет, правда, без смеха! Он что, всегда выигрывает?
- Ну, это некоторое преувеличение... - отвечаю, замявшись. - Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в среднем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда!
- Так я и знала! А мне говорил, что всегда... Мы, наверно, скоро уедем...
- Все когда-нибудь скоро уедут... Не ждать же, когда прихлопнут!
- У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще поднимет на меня руку, я его прострелю! - угрожающе говорит Элла. Глаза ее сверкают. - Показать?
Она встает. У нее все еще великолепная фигура. Чуть начинает полнеть. Возраст... Может быть, пистолет лишь предлог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?
- У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, - замечаю я.
- Нравится? - кокетливо оборачивается она. - Этот негодяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором... Но я пока не хочу!
Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка, рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящная дамская безделушка. Убить - не убьешь, но покалечить можно. Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре импозантный пожилой мужчина с девочкой-подростком. Рядом молодые люди в рубашках с коротким рукавом.
- Лолита, - комментирую я.
- Похожа? - смеется Элла. - Нет, это я с отцом. Красивый, правда?
- Правда, - соглашаюсь я. - Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке! Видна порода, видна...
- Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Прямо чудеса! Ладно, в другой раз!
Подозреваю, что его и не было никогда.
Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревожно колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на большую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у самого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Девочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...
Ознакомительная версия.
