Ознакомительная версия.
«Чем же эта девка меня вчера так разозлила? Не помню, убейте, не помню. Помню, был у Велицких, помню, как вез меня извозчик. Наверное, она принялась ко мне приставать. Да, точно, так и было. Если что заподозрят, так и отвечу. Все равно отец мне доверяет. Столько планов, столько долгов и обязательств, а я останусь без гроша. Или баржи разгружать отправит с этими грязными неотесанными мужланами. Хотя, станет ли он ее слушать? Да уж, наверное, не станет».
Беззвучно отворив дверь в комнату, Андрей столь же тихо ее закрыл, быстро разделся, бросив пальто на стул, и улегся в постель. Внизу было тихо, и он быстро уснул, не обратив внимания ни на жесткую, в его понимании перину, ни на пересохшее горло, ни на духоту — словом, на все то, что обычно доставляло ему массу неудобств. В голове царствовал хмель — и убаюкивал сладко и нежно.
Тем временем Павел Ильич, стоя за занавеской, лил на себя теплую воду из небольшого черпака и каждый раз кряхтел и охал. Вода по небольшому желобу стекала в нишу, заканчивавшуюся короткой трубкой, проходившей через стену и упиравшейся прямо в канавку, по которой дождевая вода попадала в ливневый сток. Павел Ильич очень гордился этим своим изобретением.
Проша подала ему чистое белье. Самовар посвистывал на столе. На аккуратном, будто игрушечном блюдечке лежал ароматный лимон. Павел Ильич потер руки и выдал свое коронное:
— Ну-с, приступим.
Он был добродушным и сохранял этой свой настрой даже после почти суток работы в Кронштадте, туда его чаще всего вызывали для составления отчетов по флотским делам, связанным с медицинским оснащением прошедших и готовящихся экспедиций и морских походов. Павел Ильич советовал, рекомендовал, настаивал, иногда даже ругался с выводившими его из себя чиновниками. Но дома он всегда был спокоен, сдержан, даже ласков.
— И, скажи-ка мне, Проша, куда ты подевала фонарь керосиновый? Вспоминай, голубушка моя, неужели снова оставила на улице или унесла наверх, в комнаты? Ай, а Андрюша потом жалуется, что от запаха керосина ему дурно, видите ли, подташнивает.
— Простите меня, Павел Ильич, не видывала, — сникла Прасковья.
— Верю, Проша, шучу просто. Да найдется он, стоит только поискать получше. Но без фонаря совсем, признаюсь, грустно, не по себе, когда возвращаешься в полной темноте, — Павел Ильич говорил, причмокивая, держа за щекой довольно большой кусок сахара.
Прасковья неотрывно смотрела на него, изредка поглядывая на самовар и тяжело вздыхая.
— Поди, Проша, поищи фонарь-то, да скоро светать начнет, нашу публику пора будить, — Павел Ильич с иронией называл Таню и Андрея публикой.
Прасковья по воскресеньям, разбудив детей, обычно ходила в церковь. Павел Ильич заметил, что и сейчас она ждет момента, чтобы сдать на время дела и отлучиться. Шаркающей походкой Проша направилась в переднюю, где фонарь и должен был стоять, по дороге пару раз обо что-то споткнувшись. Павел Ильич уже почти допил чай, когда до него донеслись крики и стоны Проши:
— Батюшки мои, да что же это делается? Павел Ильич, Павел Ильич! Сюда, Павел Ильич, родненький!
Павел Ильич мчался в переднюю, спотыкаясь об углы и не видя ничего в темноте.
— Сюда, Павел Ильич!
Прасковья была в гостиной: сквозь темноту Павел Ильич с трудом разглядел ее вздрагивавший силуэт и еще чей-то. Павел Ильич мигом снова очутился на кухне, схватил подсвечник со свечой и, стараясь не задуть ненароком пламя, осторожно прошел обратно в гостиную.
То, что он увидел, заставило вскрикнуть и его: Прасковья склонилась над Татьяной, лежащей на диване в неестественной, скрюченной позе. Ее руки, раскинутые в разные стороны, были бледны, как и лицо, выражавшее муку — именно муку. Павел Ильич щупал ее пульс.
— Господи, да что же это делается-то? — причитала Проша. — Жива?
— Открыть окно, быстро открыть окно! — прокричал Павел Ильич. — Беги за Александром Матвеичем, скажи, что я очень прошу его прибыть как можно скорее. Андрей! Андрей!
Андрей не отзывался. «Должно быть, нет его», — решил отец.
Александр Матвеевич, старый военный врач, был товарищем Павла Ильича по академии, он жил недалеко, в том же переулке, во флигеле. Момент до его прихода показался Павлу Ильичу вечностью: он растирал руки дочери, склонялся над ее грудью, силясь расслышать дыхание. Он был настолько сражен произошедшим, что вздрогнул, когда в комнату вбежал Александр Матвеевич, взъерошенный, в наспех наброшенном тулупе, с чемоданчиком в руках.
— Дышит, слава Богу, дышит, — заключил врач. — А ну, посвети! Тут так темно, что ничего не вижу.
Прасковья засуетилась и зажгла свечи в канделябре.
— Смотрите! — воскликнул Павел Ильич и показал пальцем на шею дочери. — Что это такое?
На шее были видны синие пятна с синевато-красной окантовкой. Сама Татьяна была настолько бледна, что будто жизнь сомневалась, стоит ли в ней оставаться, и вот-вот покинула бы ее, если бы не врач. Александр Матвеевич уложил Татьяну на диван ровно, осторожно придерживая голову.
— Господи, — крестилась Проша. — Не иначе как перста Диавола! Чур, меня, грешницу! Прости нас, грешных, Господи! Ваше благородие, да что это?
— Ее душили, это синяки. Дайте воды, быстро дайте воды!
— Воды! — добавил шепотом Павел Ильич. — Что, что с моей доченькой? Да скажите же вы, в конце концов!
— Удушье, обыкновенное удушье.
Проша принесла воды и небольшое полотенце. Александр Матвеевич смочил губы Татьяны водой, похлопал по щекам — почти сразу из ее груди вырвался глубокий вдох, она закашлялась.
— Лежи, не вставай, тебе надо лежать, золотце! Тебе надо как следует прийти в себя.
Таня повиновалась. Павел Ильич стоял за спиной и нервно тер лицо руками — от волнения он вдруг забыл, что он врач, неплохой врач, и сам не раз оказывал помощь в таких ситуациях. Но здесь — он, темнота, его собственная дочь, гнетущее ощущение неуверенности и собственного бессилия, сводящее на нет все знания, навыки и опыт.
— Выйдем, — кивнул Александр Матвеевич отцу Тани.
Прасковья захлопотала вокруг, достала откуда-то простыни и большое ватное одеяло и принялась застилать диван, чтобы уложить Таню поудобнее.
— Что произошло? — строго спросил Александр Матвеевич.
— Не знаю, честно не знаю, — подавляя в себе тревогу и излишнее волнение, ответил Павел Ильич, — я вернулся часов в шесть, наверное, между делом отправил Прошу искать потерявшийся фонарь, да вот, нашла ее, сама перепугалась до смерти. Пока вас, любезнейший друг, ждал, сам передумал столько всего! Что могло случиться и сам ума не приложу.
Проша на минуту выскочила из комнаты.
— Ты ничего не слышала? Что тут было?
— Ой, ваше благородие, я легла вчера рано, как только стемнело. Андрюша куда-то спешно уехал, кажется, к Велицким…
При упоминании Велицких Павел Ильич нахмурился.
— Значит, снова он за свое, веселился, значит. Так, что дальше?
— И слышу я сквозь сон, — принялась вспоминать Прасковья, спотыкаясь на каждом слове. — Слышу, как кто-то прокричал на улице, вернулся, значит, Андрей. Потом будто бы Таня вышла его встречать, как обычно. Ах, ваше благородие, если бы я ослушалась и тоже вышла посмотреть, что там! Ах, ваше благородие!
Проша всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и уголком шерстяного платка вытерла набежавшие слезы.
— И что, больше ты ничего не слыхивала? Уснула, значит?
— Ну, почему же не слыхивала? Слыхивала, — Прасковья приоткрыла дверь в комнату, Татьяна мирно спала. — Слыхивала, как Таня говорила кому-то, должно быть извозчику, сюда, сюда, несите сюда. Я подумала, что Андрею снова нехорошо, что ему помогают дойти до крыльца.
Александр Матвеевич строго взглянул на Павла Ильича: от этого взгляда тот сделал шаг назад и как-то съежился.
— Картина мне ясна, уважаемые. Извозчик решил воспользоваться ситуацией, тем, что Андрей не может заступиться за сестру и решил обесчестить ее, вероятно, для этого и стал душить, повалил, — спокойно заключил Александр Матвеевич. — Решил, что дитя беззащитное совсем.
Павел Ильич схватился за сердце.
— Но, надо заметить, план свой он так в исполнение не привел, — Александр Матвеевич только сейчас внимательно осмотрел себя с ног до головы в стоявшее в передней зеркало и стеснительно поправил застиранную ночную рубаху.
— Вы точно в этом уверены? — с недоверием переспросил Павел Ильич.
— Не был бы уверен, не утверждал бы, дорогой Павел Ильич, вы ведь знаете меня, — Александр Матвеевич похлопал его по плечу. — Да, этот изверг ее душил, вероятно, с изрядной силой, раз такие синяки, но самого страшного не случилось. Даже белье на ней порвал, но не до конца, остановился, что-то спугнуло его. Кстати, надо расспросить Андрея, ведь он же был рядом.
— Если и был, что… — начал Павел Ильич.
— Идемте, его разбудим, — предложила Проша и направилась из передней к лестнице, освещая путь подсвечником из гостиной. — А фонарь керосиновый, он там, на столике, напротив дивана, и керосина в нем совсем не осталось, Павел Ильич.
Ознакомительная версия.
