– Такая же модель машины, пмаешь, - говорит Алистер.
– Ну и что, бля?
– Ну, так иногда делают. Кто водит эти старые машины, они друг друга, типа, приветствуют.
Даррен ухмыляется.
– Сонные жопы.
Но в голове Алистера мелькает мысль, или что-то похожее на мысль: это как животные, редкие звери, что-то такое. Инстинктом чуют что-то близкое в незнакомце, что может означать сближение, дружбу, может быть - безопасность. Что-то типа: «Гляди! Видишь? Я не один в мире». Будто настойчивость, проекция собственного «я», отчаянный выстрел сигнальной ракеты в надежде на ответ, и вот ответ приходит, и ты напыживаешься, и все это слишком туманно, но все же радостно.
– Ой бля, я совсем укатался. Алли, хорошая ночка вчера была, а?
– А то.
– Вот бы сейчас той дряни из заначки Питера, проснуться типа. А то я так и до Уэльса не доеду - засну, бля.
– А у тя с собой нету?
– Кокса? Не-а. Был бы, я б его уже нюхал, как ты думаешь?
– А чё ты с собой не взял?
– А то, что мы не имеем права просрать это дело, братан. Прикинь, какой-нибудь легавый на Овцеёбщине нас тормознет, мож, за скорость, или за проезд на красный, или еще чё-нить, увидит наши зенки, типа, обыщет тачку. И мы спалились. Прикинь, что сделает Томми. Мы пожалеем, что на свет родились, братан.
– Верно.
– Так что я оставил всякие развлекухи дома. Придется потерпеть, пмаешь. Ехать черти-куда, со скуки подохнешь. Даже мафона нет. Хоть музон бы послушали.
– Ну нам хоть заплатят.
– Да, полста монет. Сотню, если мы его найдем, а мне чё-то не верится, бля. Черт. Пятьдесят монет я могу заработать за два часа, бля, в Алли-доке [2], на сигаретах с «ангельской пылью» [3].
Пригород Ранкорна, ряд магазинов: газетная лавочка, букмекер, прачечная, пекарня Сэйера, рыба с жареной картошкой, китайская забегаловка. Еще одна газетная лавочка в конце улицы. Даррен останавливается у пешеходного перехода, где ждет молодая женщина. Он улыбается ей, пока она переходит дорогу у них перед носом, она чуть испуганно улыбается в ответ и отводит взгляд, потому что он продолжает следить за ней, не отрывая глаз от ее зада. Хриплым голосом:
– Давай-давай, мочалка. Шевели жопой. И будьте так любезны, мадам, позвольте мне обкончать ваше дребаное личико!
Алистер смеется. Мужчина средних лет в заляпанном краской синем комбинезоне, с пакетом из пекарни Сэйера, пытается последовать за девушкой, но Даррен газует, врубает передачу, и машина вылетает наперерез мужчине, промахнувшись мимо лишь на несколько дюймов. Тот вскрикивает, бросается назад на тротуар, спотыкается о бордюр и роняет пакет, оттуда выпадает упаковка булочек и лопается.
– Да не ты, старый хрен! Подождешь, бля!
Даррен хихикает, Алистер тоже. Они проезжают мимо автостопщика, стоящего с плакатиком «Хирфорд», Даррен гудит, оба показывают автостопщику средний палец и мчатся мимо. Опять смеются.
– Хер ему. Автобусом доедет, бля.
– Угу.
– Где ваще этот гребаный Хирфорд, а?
– Нинаю. - Алистер пожимает плечами. - Мы едем на Честер.
– Ага, а потом куда?
– К Бале.
– Не, я хочу сказать, куда мы ваще едем? Где наша, типа, конечная?
– Аберистуит.
Даррен улыбается и качает головой.
– Всегда ржу, как они смешно это говорят. Как будто рот полоскают. Не знаю, как это ваще можно выговорить, все эти дурацкие названия, бля.
– Лландерфел. Риулас.
– Заткнись, а? Ты меня всего заплевал. Ты знаешь, типа, озеро Бала? Ну вот, в нем никакая не вода. Это местные жители наплевали, пытались выговорить, как называется, где они живут.
– Чё, Бала? Это ж просто.
– Да нет же. Другие места как называются, вокруг, типа.
На круговой развязке они сворачивают направо, следуя указателю на Фродшем. По рампе - на магистраль, и гладко встраиваются в ровный поток машин, идущих на юг, в Уэльс. Двигатель и желудок Алистера рокочут и ропщут дуэтом.
– Это у тя в животе, братан?
– Угу. Жрать хочу, бля, сил нет.
– Правда?
– Угу. Чисто свиняк.
– Ну, остановимся, када границу переедем, тада купим чё-нить. Там есть одна почтовая лавочка, я хотел туда заскочить поглядеть, нельзя ли с нее чё поиметь.
– Не дождусь, жрать хочу так, что дохлую собаку съел бы.
– Подождешь, бля, никуда не денешься, бля, птушта мы, бля, не собираемся останавливаться, пока, бля, не переедем границу. Чё ты себе каких-нибудь бутеров не сделал?
– Да сделал я. С мармитом [4]. На кухне забыл, бля.
– С мармитом? Бе-э-э-э. Это ж дерьмо, братан, чисто дерьмо, бля. Даже если б ты их не забыл, ты бы их не стал жрать, птушта я б их вышвырнул в окно, бля, как токо б ты их достал. Я даже запаха этой дряни терпеть не могу. Блевать тянет. Понюхай.
– Чё?
– Понюхай, говорю. Вот так пахнет твой ебаный мармит.
Это вползает в машину серная вонь Шоттоновского сталелитейного завода, что высится по левую руку над обширным болотом; обугленные, почерневшие трубы и башни торчат меж топью и грязевой равниной, словно причудливая крепость, запредельный город из снов, населенный фигурами из тления и пламени, источающими клубы чадной копоти, что вылетают из опаленных башен в контуженное небо. Узкие, близко посаженные цитадели, созданные, чтобы отцеживать из земляной и лиманной грязи что-то похожее на тех, кто через гниение и растворение, упорное и соленое, сотворил эту грязь, это дерьмо, дистиллировать, придать ощутимую форму плоти разжиженной, хлюпающей, превратить ее в удушливое подобье, дубликат, астматичный, как эти поднимающиеся, тянущиеся вверх огромные мороки из жирной испарины. Эти небоскребные, облакоподобные уступы только ночью показываются честно, как они есть - огромными огненными шарами.
– Эй, Алистер.
Нет ответа; Алистер глазеет на сталелитейный завод. Нос прижат к окну, кепка съехала назад, потому что козырек уперся в стекло. Кончик носа Алистера, касаясь окна, оставил на нем запятую из кожного сала.
Даррен чувствительно заезжает Алистеру локтем в ребра.
– Э! Какого черта?
– Я те вопрос задал, бля.
– Чё?
– Чё ест на завтрак мужик, который перетрахал кучу баб?
– Нинаю.
– Ага. - Даррен фыркает. - Я так и думал.
– Ох иди в жопу.
Даррен гогочет. Позади остаются Фродшем и Шоттон, отрезок шоссе поуже - и вот опять магистраль. Она приведет их в Честер.
Солнце осколками. Сияющие спицы света. Лучи солнца бьют в море, разбиваются и превращаются в свет моря, волносвет, водосвет. Он как волна во внешнем мире, но превращается в частицу у мя в голове, через глаза, и ёб твою мать, страшно подумать, что было б, если б я потерял глаз, а не руку; больше не видеть двойного копья солнца. Больше не мигать, не щуриться, когда оно бьет в тебя от воды, стекла или хрома.
Такой свет бывает у мя в снах. Вечно етот на миг ослепляющий свет у мя в снах. Я чувствую, он напитывает мя, этот белый свет от моря; становится частью мя - как фотоны в ядре, вокруг которого вдали крутятся электроны. Ядро - с пятипенсовик, электрон - за две мили от него. Мы - твари из света и пустоты, яркий свет у мя в глазах, пустота у мя в рукаве, и то и другое - у мя в мозгу.
Сворачиваю с портовой дороги на Пен-ир-Ангор. Вонь помойки словно удар, густой сырный смрад. Сажусь на скамью у старого дота времен Второй мировой, выкурить бычок, прежде чем идти дальше, погружаясь в этот запах.
Здесь чувствуешь некое родство, в етом свете, с етим светом. Близость, типа. Он всегда здесь, отраженный от моря, он дает те опору, какую-то определенность. Сто двадцать пять миллионов палочек и колбочек у нас в глазах, пятая часть мозга занимается только видимым миром, сетчатка - прямое продолжение мозга, палочки реагируют на тусклый свет, не умея различать цвета, а колбочки улавливают длины волн, означающие цвет, радугу, типа, ловят эту штуку, волну-частицу, летящую со скоростью 186,282 миль в секунду, и те огромные расстояния, что она покрывает, чтобы дойти до нас, непостижимое пространство, что она приносит. Что я хочу сказать, вы можете услышать или учуять луны Юпитера? Млечный Путь? Что слышно на пылающем Солнце, пахнет ли там пеплом?
Но есть способы поймать свет: узкая щель змеи, черные выпученные соты мухи, наши собственные странные студенистые шары. Свет меж нами и всем прочим, сквозь свет нам приходится глядеть на мир; как вон те горы, дальше по берегу, они кажутся мне синеватыми, потому как меж ними и мной - небо. Воздухосвет. Я гляжу на ети горы через массу синего воздуха.
Все будет в порядке. Все устаканится.
Щелчком сбрасываю окурок в залив. Чайки сварливо кидаются на него, потом, убедившись, что ето не еда, сваливают прочь с руганью. Смешные лапки болтаются, вроде ломтиков вареной ветчины. Етот ливерпудель, Колм, однажды рассказал, что нашел в заливе труп, мертвую бабу, типа. Так он про нее сказал; вся раздулась, мягкая, «как брынза, бля» - его точные слова. У чаек точно был праздник, бля. Могу себе представить, как они радовались. Колм, если честно, тоже, похоже, радовался; Колм, он любит чернуху. Походу, он просто обожает все мрачное в жизни. Я с ним давно не виделся; если честно, я его избегал, в смысле - он слишком активно вводит во искушение, да, по правде сказать, не так уж близко я с ним знаком, но все же мы должны были сталкиваться в городе время от времени, нет? А может, он свалил, как его подружка. Та безумная алкашка, Мэред. Она вроде смылась год или два назад. Кажется, все сваливают рано или поздно.
