— Разве я требую? — взволнованно запротестовал Чарли, но подошел автобус, и Ленни вскочил на подножку задней двери.
— Если что случится, обязательно напиши мне! — крикнул он.
Водитель дал сигнал, лицо Ленни скрылось за дверью, и освещенный автобус растворился в моросящей, с пятнами света темноте.
До лондонского поезда было еще полчаса. Чарли стоял под дождем, засунув руки в карманы. Ему хотелось броситься за Ленни, объяснить ему. Что объяснить? Он перебежал улицу и вошел в бар возле станционного здания. Хозяин бара был ирландец, он хорошо знал и Чарли и Ленни. Бар только что открылся, в зале было еще пусто.
— А, это ты. — Ничего не спрашивая, Майк налил ему пинту горького пива.
Чарли плюхнулся на табурет.
— Ну, какие новости в ученом мире?
— О господи, не надо! — простонал Чарли.
Ирландец растерянно заморгал, и Чарли поспешил его спросить:
— Ты зачем испохабил заведение?
Раньше зал был отделан темными деревянными панелями, выглядело это безобразно, но было уютно. Теперь со стен кричали ярчайших цветов обои и масляная краска. Чарли снова почувствовал, как подкатывает тошнота, в глазах потемнело от яркого света. Он поставил локти на стойку и крепко уперся подбородком в кулаки.
— Молодым ребятам нравится, — объяснил ирландец. — А для клиентов постарше мы оставили зал рядом как было.
— Надо повесить табличку: «Старики, сюда!», — сказал Чарли. — Тогда бы я знал, куда мне идти.
Он осторожно поднял голову и сощурился, борясь с вопящими красками стен.
— Вид у тебя не ахти, — сказал ирландец. Был он маленький добродушный толстяк, всегда чуть-чуть навеселе, и у него, как и у Чарли, было два языка. С врагами, то есть со всеми англичанами, которых он не считал своими приятелями — а к ним относились все, кто не входил в число завсегдатаев бара, — он употреблял задиристую смесь английского и ирландского, назначение которой состояло в том, чтобы в конце концов свести любой разговор к спору на политические темы — такие споры Майк обожал; с друзьями — Чарли был один из них — Майк был прост и мягок. И сейчас он сказал:
— Все занимаешься, а про отдых небось и забыл.
— Верно, Майк, забыл. Был я тут как-то у врача. Прописал он мне тонизирующее и заявил, что физически я абсолютно здоров. «Ваше физическое состояние вполне удовлетворительно», — сказал он. — Чарли передразнил «интеллигентные» интонации врача, чтобы позабавить ирландца.
Майк улыбнулся глазами, показывая, что оценил попытку Чарли, но лицо его, которому профессия предписывала веселое выражение, осталось серьезным.
— Думаешь, тебе износу не будет? Еще как будет, — невесело сказал он.
— Вот-вот, именно так и заявил доктор, — захохотал Чарли: — «Думаете, вам износу не будет?»
Табурет под ним снова качнулся, пол стал уходить из-под ног, огни на потолке задрожали и куда-то поплыли, в глазах стало темно. Ничего не видя, он закрыл их и вцепился в стоику и, сидя так, сказал шутливо:
— Столкновение двух культур, только и всего. А у меня от этого голова идет кругом.
Он открыл глаза и понял по лицу ирландца, что произнес эти слова про себя, тогда он сказал:
— Да нет, доктор был ничего и хотел мне помочь. Только знаешь, Майк, зря я все это затеял, не вытянуть мне.
— Ну и что? Не сошелся свет клином на университете.
— Знаешь, за что я тебя люблю, Майк? Ты все понимаешь.
— Подожди, я сейчас. — Майк повернулся к посетителю.
Неделю назад Чарли пришел к врачу с брошюркой, которая называлась «Учащение случаев нервного расстройства среди студентов высших учебных заведений». Он подчеркнул в ней слова: «Особенно часто страдают нервным расстройством дети рабочих и мелких служащих. Напряжение, с каким они готовятся к выпускным экзаменам, оказывается им зачастую не под силу. Кроме того, на них давит дополнительная тяжесть необходимости приспосабливаться к чуждым им стандартам среднего класса. Эти молодые люди — жертвы столкновения разных норм, разных культур, они разрываются между тем, среди чего выросли, и тем, к чему приобщает их образование». Врач, молодой человек лет тридцати, который по замыслу университетских властей должен был быть чем-то вроде старшего друга и наставника, помогающего студентам решать проблемы, связанные с занятиями и личной жизнью, а также — не упустил случая поехидничать злорадный невидимка — проблемы, являющиеся следствием столкновения двух культур, лишь мельком глянул на обложку. Он был автором брошюры, и Чарли, конечно, это знал.
— Когда у вас экзамены? — спросил врач, и невидимка немедленно прокомментировал из-за плеча: «Все сразу понял, как мама>.
— Через пять месяцев, доктор, но я не могу заниматься и совсем не сплю.
— Давно это началось?
— Постепенно накопилось, — сказал он, а злопыхатель ответил по-другому: «Когда? В тот день, как я родился на свет».
— Я, конечно, могу прописать вам успокаивающее и снотворное, только ими ведь зла не исправишь.
«Да, того зла, к которому ведет противоестественное смешение классов. Тут лекарства не помогут, и ты это хорошо знаешь. Всяк сверчок должен знать свой шесток».
— Все равно, доктор, дайте мне снотворное.
— У вас есть девушка?
— Даже две.
Доктор понимающе улыбнулся — что делать, все мы люди, все человеки, — потом сказал серьезно:
— Может быть, стоит с одной расстаться?
С кем — с заботливой мамочкой или с пылкой любовницей?
— Может быть, я так и сделаю.
— Я могу рекомендовать вам психиатра, поговорите с ним… Нет, если не хотите, конечно, не надо, — поспешно добавил он, потому что alter ego Чарли разразилось сумасшедшим смехом:
— Да что они мне скажут нового, эти шарлатаны?
Колени у Чарли подскочили, пепельница упала и покатилась по полу. Он с хохотом следил за ней взглядом и думал: «Ага, я давно подозревал, что у меня за спиной все время прячется бесенок: я к этой пепельнице не прикасался, клянусь».
Пепельница подкатилась к врачу, он остановил ее ногой, поднял и поставил на стол.
— Коль так, идти вам к ним, конечно, не стоит.
Еще бы, у них там все разложено по полочкам, на все готов ответ.
— А скажите мне, вы давно не были дома?
— С прошлого рождества. Нет, доктор, не потому, что я не скучаю о них, просто там очень трудно заниматься.
«Поди позанимайся, когда одни рядом с тобой обсуждают профсоюзные дела, другие собираются на танцы в Донкастер, а третьи смотрят под боком телевизор. Сам бы попробовал, док. Все мои силы уходят на то, чтобы чем-нибудь не расстроить их. И все равно они из-за меня постоянно расстраиваются. Милый док, когда мы, дети рабочих, поступаем в университет и выбиваемся из своего класса, страдаем не мы, страдают наши родные. Мы — цена, которой им приходится расплачиваться. И к тому же… Кстати, почему бы вам не написать об этом диссертацию, я с удовольствием прочту ее. Назовите ее, скажем, так: «К вопросу о том, как сказывается на семье рабочего или мелкого служащего получение высшего образования их сыном, само существование которого является для них постоянным напоминанием, что они всего лишь невежественные, некультурные хамы». Как, ничего темка? Я и сам, пожалуй, написал бы такую диссертацию».
— Я бы на вашем месте съездил на несколько дней домой. Не занимайтесь это время вообще. Ходите в кино, побольше спите, ешьте, а родные пусть вокруг вас хлопочут. Вот вам рецепт, закажите лекарство, а когда вернетесь, приходите ко мне.
— Спасибо, док, приду.
«Ты мужик славный, я вижу».
Когда ирландец вернулся, Чарли крутил на стойке монету и был так этим поглощен, что не заметил его. Правой рукой он запускал монету в одну сторону, левой в другую. Правая рука была его ехидное alter ego, левая — рассудочный, назидательный голос. От левой руки монетка вертелась блестящим волчком гораздо дольше.
— Ты левша?
— Немножко.
Ирландец внимательно поглядел на сосредоточенно-нахмуренное, со сжатыми губами лицо Чарли, убрал нетронутую кружку пива и налил ему двойное виски.
— Выпей, а в поезде засни.
— Спасибо тебе, Майк. Спасибо.
— Мне понравилась девушка, с которой ты тогда приезжал.
— Я с ней поссорился. Вернее, она меня выставила. И правильно сделала, что выставила.
От доктора Чарли в тот день пошел прямо к Дженни. Он в комических красках изобразил ей свой визит к доктору, но она даже не улыбнулась. Тогда он прочел ей лекцию на свою любимую тему — о непрошибаемой толстокожести представителей среднего класса, которая является их органическим свойством. Развивал он эту тему только перед Дженни. Наконец она сказала:
— Нет, тебе действительно нужно пойти к психиатру. Это же просто несправедливо.
— По отношению к кому? Ко мне?
— Нет, зачем же, ко мне. Почему я все время должна выслушивать твою истерику? Расскажи все это ему.
