– Ну, так нужно обратиться к этому самому следователю Соловьеву и спросить у него.
– Спроси. Только есть такое подозрение, что и он мало что знает…
– Как-то все это не очень понятно, – закрутил я головой. – Можно обратиться в милицию, можно – к частному сыщику. Причем здесь я?
– Как причем? – Хозяин вернулся за стол. – Тебе нужен «мерседес» или нет? А то ведь можно вернуться и к предыдущим вариантам…
– Нет, так дело не пойдет, – рискнул возразить я. – Можно, конечно, использовать меня «втемную», но только тогда весьма мала вероятность получить нужный ответ, не говоря уж о том, что вполне может всплыть именно то, о чем вы тут так старательно недоговариваете.
Минуты три Валерий Алексеевич задумчиво барабанил пальцами по столу, потом решился:
– Скажем так, – начал он. – Гражданин Ретнев, погибший четыре дня назад, три дня назад должен был отправиться в Соединенные Штаты. Мало того, он уже успел приобрести билет и имел загранпаспорт. Согласись, не такое уж трагическое положение, чтобы выбрасываться из окна? А еще этот человек должен был вывезти некоторое, скажем так, имущество. Имущество, которое ему не принадлежит. Что еще хуже, оно принадлежит не только мне… А ведь самоубийцы обычно не забирают с собой накопленные капиталы, не правда ли?
– А вы не пытались найти это самое «имущество»? Ну, там, на квартире, или…
– Во всех «или», – перебил меня Валерий Алексеевич. – Не надо считать меня дураком. То, что можно было сделать без лишних глаз, мы сделали. «Имущество» отсутствует. Я хочу знать, где оно. Сложность в том, что, начни я поиски по обычным каналам, моя заинтересованность в гражданине Ретневе вполне может всплыть наружу, а вместе с ней и факт пропажи «имущества». Тогда мои «неприятности» рискуют стать «большими неприятностями». Ты меня понял?..
Ему явно хотелось добавить «кретин», но он сдержался.
– Этот вопрос должен разрешить человек, достаточно далекий от круга моих, скажем так, знакомых… Человек, далекий даже от меня. Вопросы и любопытство которого никак на меня не проецируются…
– Маленькое уточнение, – перебил я его, почуяв, что, чем дольше он объясняет мне очевидную вещь, тем больше сомневается в моих умственных способностях. – Вас больше интересует вопрос «имущества» или гражданина Ретнева?
– Колю мне тоже жалко, – искренне вздохнул он. – Пяти дней тебе хватит?
– Я попробую.
Выйдя из дома, я запихал визитную карточку Якушина Валерия Алексеевича поглубже во внутренний карман, напялил шлем, снял мотоцикл с подножки, сел сверху и только после этого попытался понять, в какую историю ввязался.
В наличии имелся джентльмен, утерявший некое имущество. Происхождение «имущества» явно не менее сомнительно, нежели происхождение капиталов всех членов нашего правительства [2] , поэтому обращаться в милицию пострадавший не хотел. Попытка джентльмена найти пропажу самостоятельно могла привлечь внимание истинных владельцев, и тогда мой гостеприимный хозяин рискавал оказаться в столь же неприятном положении, в каком я сегодня оказался перед ним, а потому Валерий Алексеевич хотел сделать вид, что у него все чудесненько, все спокойненько и сидеть на попе ровно, – для вынюхивания требовался кто-то другой, совершенно посторонний, внимания к себе не привлекающий и, лучше всего, вообще незнакомый со всей этой кухней – а то ведь продаст тайну моего работодателя как раз тем, от кого он ее так старательно пытался скрыть. С этой точки зрения предложенный гонорар – я покосился на отливающий глянцем «мерседес» – казался вполне разумным. Сыскное агентство меньше не возьмет. К тому же, агентство за деньги в лучшем случае отчитается, но уж назад точно не отдаст, а на мне в случае неудачи зло всегда сорвать можно, да еще и должок вытрясти.
С другой стороны, мне терять тоже нечего. В худшем случае, с меня опять начнут вежливо выжимать компенсацию за аварию – с мясом и кровью. В лучшем… Когда еще такой случай представится?
Вот только, как узнать, что случилось с гражданином Ретневым? Хотя, может, следователь уже успел все раскопать? Как там его… Соловьев, что ли?
С органами расследования мне приходилось иметь дело только раз, когда я своими собственными глазами увидел, как недалеко от проспекта Славы строго одетая дама средних лет уложила на землю и повязала взрослого мужика. Оказалось, это был вор, застигнутый ею в прихожей родной квартиры. Звали женщину, помнится, Тамара Юсуповна. Вот нас троих и загребли в обшарпанное здание на Расстанной улице. Меня – для дачи свидетельских показаний.
То, что представительница слабого пола «замела» матерого рецидивиста, удивления не вызывает, – женщины наши, как известно, скаковых лошадей останавливают и по горящим избам постоянно бродят, – а вот две украденные, и потом отбитые в честном поединке шубы у пострадавшей изъяли в качестве вещественного доказательства, и она их потом полгода назад получить не могла. Вот и сдавай после этого преступников в милицию. Хлопот больше, убытки те же.
К моему счастью, следователь Соловьев оказался на месте – если, конечно, сонный ефрейтор в каморке у дверей его ни с кем не перепутал. Я быстро поднялся на второй этаж, нашел двести двенадцатый кабинет, постучал, и сразу заглянул, чтобы разведать обстановку. Внутри комнаты стояли шкаф и два стола, на одном из которых громоздилась допотопная печатная машинка, очень напоминающая «Украину». На этом чуде отечественной механики пытался работать мужчина лет тридцати, в светлой рубашке с коротким рукавом. К своим годам мужчина успел обзавестись обширной лысиной, которая блестела от крупных капель пота – то ли голова перегревалась от напряженной умственной деятельности, то ли просто человек от жары мучился. В открытое окно веяло не свежестью, а зноем, обильно сдобренным выхлопными газами, и крепко жарило полуденное солнце.
– Вы не подскажете, где найти следователя Соловьева?
– Я Соловьев, – буркнул он, не отрываясь от машинки.
– Газета «Час Пик», Стайкин Сергей Александрович. Это вы ведете дело Николая Ретнева?
– Ретнев, Ретнев… – зажмурился он. – А, помню. Не веду, а вел. Дело закрыто.
– Как закрыто? – опешил я.
– Обычно. За отсутствием состава преступления. Самоубийство.
– Но, подождите… – забеспокоился я. – Он же лежал на углу дома, туда невозможно допрыгнуть с лестницы, а крыша была закрыта.
– Мог дойти по карнизу. Был там такой. На шестнадцатом этаже, кажется.
– Зачем самоубийце ходить по карнизу?
– А хрен их разберет. Следов насилия на теле нет, предсмертная записка есть: «Не могу расстаться с родиной». В Америку он собирался линять. Барахло все продал, квартиру. По его адресу только паркет да предсмертная записка осталась. Так что все чисто.
– Постойте, – попытался я взять разговор в свои руки. – Если человек собирался лететь за границу, у него должны были быть собраны вещи, деньги, документы. Где все это?
– Слушайте, – наконец заинтересовался он. – А откуда у вас такое внимание к этому делу?
– Согласитесь, – достал я журналистское удостоверение, – не каждый день прохожим на головы люди падают. Вот читатели и любопытствуют, что и как.
– Его вещами тоже читатели интересуются?
– Вы же сами сказали, что нашли его квартиру пустой, – напомнил я. – Концы с концами не сходятся.
– Это уже не его квартира. – Вспыхнувший было в глазах следователя огонек погас так же быстро, как и появился, и он опять сосредоточился на печатной машинке. – Барахло он вполне мог сдать в камеру хранения, или еще где оставить. Всплывет потом, как невостребованное имущество.
– И вы не пытались узнать, где оно, почему он по карнизу гулять отправился?
– Слушай, парень, – не выдержал следователь. – На мне двадцать девять дел висит. Если буду обсасывать каждое, как леденец, на них десяти лет не хватит. Передай своим читателям, что у одного из эмигрантов от радости крыша съехала, и он к светлому будущему своим ходом полетел. Есть еще вопросы? Нет? Тогда иди отсюда. Без тебя головной боли хватает.
На улице удалось найти немножко прохлады только в тени деревьев Волковского кладбища. Я сел на скамейку перед входом, откинулся на спинку и закрыл глаза.
Итак, узнать все «на халяву» не удалось. Теперь нужно придумать, что делать дальше.
Про журналистские расследования мне самому не раз приходилось читать романы и смотреть фильмы. Вот только там никогда не объяснялось, каким образом эти лихие рыцари пера ухитряются не опухнуть с голоду, по месяцу гоняясь за каждой строчкой, если за машинописную страницу в газете платят два доллара. И то только после опубликования. На всякий случай уточню, что материалы размером больше двух-трех страниц не принимаются, и даже знаменитое «расследование», так понравившееся Валерию Алексеевичу, пришлось втискивать в пять листиков формата А-4 – да и такую исключительную роскошь позволили лишь ради убойного содержания. Итого: десять баксов. А данные я собирал почти четыре дня.
