Ознакомительная версия.
Вечером, лежа у себя дома на диване, смотрел телевизор и приходил в ужас от теленовостей. В небе над Грецией полчаса летел «Боинг» с мертвым экипажем и пассажирами. Произошла разгерметизации салона — и они все погибли. А в Крыму на станицу напала стая бешеных волков. Такое может быть только перед концом света. Точно «допельдон» — это день перед концом света! И Бог предупреждает меня об этом…
С этими мыслями и засыпаю…
День, после которого будет все хорошо!
Проснулся рано. Снова рано. И, тем не менее, это пробуждение было куда лучше, чем вчера. Голова не болела. Мысли светлые-светлые. Правда, потребовалось время, чтобы вспомнить мое новое слово. Еще бы! Ведь нестерпимо чесалась спина, причем в таком месте, что рукой никак не достать. Пришлось скользить по кровати, как змея. Спугнул Барсика. Он заорал и убежал на кухню. Вернулся. Я хотел погладить его. Эта сволочь вцепилась в мою руку, так что заорал я. Видимо, мой боевой котик подумал, что рука — это змея. Кожу не прокусил, хотя вмятины и царапины оставил заметные.
«Допельдон?» Это слово всплыло в голове само собой, и я снова начал думать, что это такое? Восемь утра. По телевизору новости снова начинаются с трагедии в Греции. Теперь уже дикторы говорят, что кто-то пытался управлять самолетом до последней минуты. Значит, была надежда. Значит, вчера был не последний день. Манипуляторы! Если бы вчера был последний день, то какой смысл давать надежду? Значит, это не последний день. Это радует!
По ТВ снова говорят про МАКС. Корреспондент говорит, что многие фигуры высшего пилотажа даже еще не имеют названия. Улыбаюсь. Одна фигура уже точно имеет. Сальто назад на самолете — это допельдон. Правда, об этом еще никто не знает.
Иду на кухню, ставлю чайник. В туалете умываюсь. Сковыриваю болячку на родинке. Марина вчера говорила, что у меня плохо сворачивается кровь. Ничего подобного. Хорошо! Я болячку постоянно сдираю. Родинка на подбородке — это моя большая проблема. Постоянно режу ее, как бреюсь.
Открываю кран. Оп-па! Дали горячую воду. Нет ничего приятнее, чем умываться в горячей воде. Даже мыло по-другому пахнет.
Завтракаю. Бутерброд с маслом и чашка кофе. Я пью, правда, не «Допельдон», но тоже ничего. На улице светит солнце. Голову пронзает фантастическая мысль.
Точно! Допельдон — это день, после которого все будет хорошо! Проверено. Дали горячую воду. Хорошо. Кот покусал — не очень хорошо. Зато после его укусов я проснулся окончательно. Так что это тоже можно считать, что все хорошо. И дальше тоже все будет хорошо. Обязательно!
Иду на работу. Честно говоря, делать мне это не очень хочется. И не потому, что всем всегда с утра не хочется идти на работу. Я свою работу как раз очень люблю. Но сегодня я должен с утра отнести в Управление культуры одну бумажку, на которой от имени липового директора фирмы должно быть написано, что у них бухгалтер в отпуске, поэтому он не может предоставить сейчас документы в полном объеме для участия в конкурсе на муниципальный контракт. Но если все будет хорошо, то есть если их фирма выиграет конкурс, то обязательно предоставит все документы.
Полный бред и, что самое неприятное, ложь, но таковы правила конкурса. Для того, чтобы конкурс был признан состоявшимся, надо, чтобы в нем участвовало две фирмы. Чтобы две фирмы предоставили полный пакет документов. Ну, там, устав, бухгалтерский баланс. Моя и чужая. Я не против. Но где взять эту другую фирму? Почему я должен искать эту гребанную фирму, фактически себе конкурента, чтобы получить деньги, которые нам нужны для того, чтобы купить оборудование для городского музея?
Нет, конечно, я не против на этом заработать, чего греха таить. Но почему нужна вторая фирма? Почему я завишу от нее, как от тени той грешной женщины? Это черт значит что? Это полный допельдон! О! Снова всплыло это слово и снова с негативом. Бумажку отнес. Ну вот! Я же говорил, что все будет хорошо. Все будет допельдон! Позитив!
Бумажка эта, письмо от несуществующего директора, была заклеена в конверт, и открыть ее никто не мог до оглашения результатов конкурса. Поэтому я просто протянул его Людмиле Андреевне, председателю комиссии. Она приняла конверт и принялась аккуратно подшивать его в папку, где уже были собраны другие запечатанные конверты. Не глядя на меня, сказала: «Ну что ж, в обед состоится заседание комиссии, конверты вскроем — и посмотрим что там!» Правда, при этом подняла на меня глаза странно-странно и посмотрела. Но ничего не сказала. А что она могла сказать? Я просто курьер, который принес конверт. Я к этой фирме никакого отношения не имею. У меня же полный порядок.
На улице нестерпимо палило солнце, над городом с шумом проносились боевые истребители, готовясь к завтрашнему шоу, а я шел по раскаленному городу и уговаривал себя, что все хорошо, все будет хорошо. Все будет допельдон! Нет. Все же мое слово имеет явно позитивный оттенок. Допельдон — это все будет хорошо!
В обед позвонила Людмила Андреевна и, будто из пулемета, сообщила мне, что в конверте документов не оказалось. А то я не знал об этом.
— И что теперь? — спрашиваю.
— А ничего, — отвечает Людмила Андреевна, — представитель казначейства сказала, что если не будет этих документов, то конкурс будет признан несостоявшимся!
— И что? — туплю я.
— Что? Что? Если хотите получить свои деньги, то принеси мне завтра все недостающие документы.
— Ну а у нас-то все нормально? — единственно, что нахожу спросить я.
— У Вас все нормально. Но ты меня понял? В казначействе согласились подождать один день.
Понял, что тут непонятного.
За один день, вернее уже за вторую половину жаркого и липкого, как сковородка, летнего дня, я должен найти документы фирмы, которой не существует. Фактически, я должен создать эту фирму из ничего, должен вытащить ее из небытия.
Кто на такое способен? Только волшебник! О, точно! Допельдон — это имя того самого волшебника. И пусть этот волшебник будет добрым. Потому что, если он будет злым, я просто не знаю, что будет. Нам так нужны эти деньги. Просто, как воздух. Если бы у меня на заднице была шерсть, я начал бы ее с заклинаниями выдергивать, стараясь походить на старика Хоттабыча. Но, как говориться, чего нет, того нет.
Поэтому я сажусь у окна и тупо смотрю в него. В нашем музее очень интересные окна. В них видна дорога и тротуар, а ничто так не приводит в спокойствие, как вид на постоянный поток транспорта и вечно куда-то спешащих пешеходов. Уже понятно, что никаких документов мне не найти. А значит можно расслабиться — и получать удовольствие.
Мое утешение появляется в виде серой «восьмерки», которая останавливается прямо под окнами музея. Из салона выходит Марина. О, в этот момент я так ее люблю! Она выслушивает мои горькие стенания, тяжело вздыхает и произносит: «Ладно, поехали, я купила новый фильм, «Мама, не горюй» называется…»
Стоит ли говорить, что мы не досмотрели его до конца и что этой ночью я снова остался у нее.
День начался в 8:45. Со страшного грохота, от которого тряслись стены и стекла. Казалось, что Илья-пророк на своей боевой колеснице завис над самой крыше и принялся колотить своим мечом в щит. Собственно говоря, так оно и было. Грохот стоял такой, что в ушах заложило. Допельдон! Это другое имя бога! Это и есть он самый!
На самом деле начался МАКС, международный авиакосмической салон. Все-таки начался. И этот грохот — звук авиашоу — теперь будет стоять над головой всю неделю. В душе ощущение какого-то праздника и чего-то грандиозного. И я, тут же уставившись в потолок, начинаю придумывать для своего слова новое значение.
Сегодня хочется, чтобы оно было какое-то значительное и красивое. Такое, как тело моей принцессы, которое чуть-чуть выглядывает из-под одеяла. Я лежу на подушке и, не поднимая головы, могу видеть только краешек ее бедра, крутого, как горы Болгарии. Явно, «Допельдон» — это новый аромат духов, это озеро высоко в горах с необыкновенной минеральной водой, а может быть, это новый сорт французского сыра.
Почему сыра? — Не знаю. Наверное, вкусно. Как аромат ее сонного тела. Это удивительно, но Марина до сих пор не проснулась. Она обладает удивительным свойством. Когда она спит, она абсолютно ничего не слышит. Абсолютно. Один раз мы поехали компанией отдыхать на природу. Марина легла спать — и проспала почти сутки. Никто не мог ее разбудить: ни мои поцелуи, ни ее подруга. Никто. Спала, как медвежонок в берлоге, свернувшись калачиком. Вот и сейчас, спит и ничего не слышит.
А я так не могу. Если я сплю в чужом месте, то все слышу. Меня даже раздражает звук выключенного телевизора. Не включенного, а выключенного. Такой нудный и тонкий. Тоньше, чем зудение комара. Грохот колесницы уже давно затих, и я начинаю различать звук зудящего телевизора. Он начинает действовать мне на нервы.
Ознакомительная версия.
