— С другой стороны, — со вздохом заметил Кржижановский, — нельзя отрицать, что у жи... у евреев имеется опасная склонность к созданию собственных групп и группочек... Вот, например, бундовцы: они недовольны и просят федерации.
— А! Они всегда чем-нибудь недовольны и чего-нибудь просят, — сказал Ленин: он понятия не имел, кто такие бундовцы, однако же по природной сметливости понял Кржижановского совершенно правильно. — А хоть один русский у вас есть? — поинтересовался он.
— Сколько угодно. Вот, например...
Владимир Ильич поглядел в ту сторону, куда указывал его собеседник. Там сидели двое молодых людей ярко выраженного славянского типа: один носил очки и вид имел добродушный, второй был смазлив, вертляв, кудряв и очков не носил. Очкастый внимательно слушал оратора и строчил в блокноте, а вертлявый, радостно облизываясь, безостановочно уплетал пирожки с повидлом.
— Лева Розенфельд и Гриша Радомысльский...
— Розенфельд? — не поверил Ленин. — Да он чистый рязанец...
— Настоящие фамилии этих юношей — Каменев и Зиновьев. Но Гриша, — Кржижановский показал на кудрявого, — решил, что «Радомысльский» звучит изящнее.
— Звучит идиотски, — не согласился Ленин. — Сразу видно, что фамилия выдуманная. Всякий раз, как мне приходилось... — начал он и осекся.
— У каждого свой вкус. — Кржижановский снова пожал плечами. — Гриша — сын сапожника, мещанская среда определила его эстетические представления; он и ногти маникюрит... А Лева стал называться Розенфельдом.
— Зачем?!
— Возможно, чтобы не выделяться на общем фоне. Они с Гришей неразлучники. Куда один, туда и другой.
Недоверчиво хмыкнув, Ленин указал на красивого мрачного брюнета с щегольскими усами и бородкой.
— А это что за дон Базилио?
— Это доктор Богданов, то бишь Малиновский... — Глеб Максимилианович вдруг наклонился к собеседнику и проговорил шепотом: — Удивительный человек! Намеревается жить вечно.
— Славное намерение, — оживляясь еще больше, сказал Ленин. Положительно, ему начинало здесь нравиться. «Что за паноптикум! Жить вечно! Должно быть, хочет торговать каким-нибудь патентованным снадобьем. И вид представительный. Можно войти в долю».
— Могу ли, в свою очередь, осведомиться о роде ваших занятий? — учтиво спросил Кржижановский.
Он наконец спохватился, что неосторожно разболтал совершенно незнакомому человеку массу секретной информации. Но с конспирацией у социал-демократов в ту пору дело было поставлено еще из рук вон скверно: они были люди интеллигентные, воровские уловки и хитрости им претили. Главное же, новый знакомец располагал к себе столь стремительно, что заподозрить в нем дурные намерения не смог бы и самый угрюмый подпольщик. «Но эти качества как раз и нужны шпиону! — в ужасе подумал Кржижановский. — Что делать? Попросить вывести его из зала? Поздно. Да и непохож. Слишком откровенен для шпика. Тот не стал бы выспрашивать так прямо... Да и какие в Лондоне шпионы? Это не Брюссель. А человек такой приятный, живо всем интересуется... Нам нужны новые люди. И Богданов говорит, что вливание свежей крови оживляет».
— Да так... Имею небольшой гешефт, — туманно ответил Ленин. Три источника, три составных части его личного бюджета — биржевые спекуляции, карточная игра и посредничество в рискованных сделках — были не таковы, чтобы о них болтать. — Коммерция и отчасти юриспруденция.
— Понимаю, понимаю, — благодушно сказал Кржижановский. Его симпатия к новому знакомому еще возросла. Он с уважением относился к деловым людям и считал, что в партии их очень недостает. — А я, знаете, интересуюсь электричеством. У меня множество проектов — но, к сожалению, российское правительство...
— Да уж, с нашими тютями каши не сваришь. Электричество, говорите? Я тоже обожаю электричество. Думаю, это архиперспективно. Электричество и синематограф — вот те силы, что смогут встряхнуть нашу Русь-матушку и поставить ее с ног на голову... то есть на ноги.
— Вы совершенно правы! — сказал Кржижановский, растаяв окончательно.
Ораторы меж тем сменяли один другого; Ленин пытался слушать их речи, но толком ничего не мог понять. Устав, Программа... Он признавал, что хорошо написанный Устав — когда, к примеру, речь идет об учреждении товарищества на паях — может иметь принципиальное значение при распределении прибылей; но программа? К чему она? «И чего все-таки они хотят? — думал он. — Царя-батюшку укокошить? Одного уж укокошили... И что толку? В сухом остатке мы имеем то, что имеем: болвана Николашу и сволочь Витте, который так задушил свободное предпринимательство, что пришлось улепетывать из России... (На самом деле Ленин бежал из России, спасаясь от долговой ямы и обманутых кредиторов, но выдумал благовидный предлог и сам в него поверил.) Революция, революция... какая, к чортовой бабушке, революция? Это у нас-то? И неужто эти милые, но пустопорожние болтуны сумеют провернуть такое дельце? Одних взяток сколько потребуется... Да есть ли средь них хоть один практический человек, кроме шарлатана доктора и моего электрического соседа?»
— Скажите, Максимилианыч... А какого это Троцкого они все чехвостят? Что он натворил? Удрал с кассой?
— Ах, это... — смутился Кржижановский. — Видите ли, г-н... товарищ Ленин — можно я так буду вас называть?
— Да ради бога, — сказал Ленин. — Можно просто Ильич. Я к этому привык.
— Вообще-то рядовым членам партии об этом не известно, но... В действительности никакого Троцкого не существует... Эта личность возникла несколько лет назад из случайной обмолвки. Но потом оказалось, что Троцкий очень полезен. Он, знаете ли, способствует сплочению других членов партии в различных дискуссиях. Ему дают отпор, его ставят на место; потом, иногда у руководителей бывает необходимость запустить в массы для обкатки какую-нибудь идею, которую не совсем прилично озвучить самим... Это — жупел, символ, если хотите...
— Понимаю. Мальчик для битья.
— Это вы грубовато выразились... Хотя... Я вижу в вас необыкновенно умного человека. Вы не желаете примкнуть к нашему движению?
— А вы можете это устроить?
— Думаю, да... Я пользуюсь некоторым авторитетом у товарищей.
— Сколько вы за это хотите?
— Прошу прощения?..
— Ну, какой процент я должен буду отстегнуть? — доверительно шепнул Ленин.
— Боюсь, товарищ Ленин, вы не совсем поняли суть нашего движения. Это не коммерческое предприятие.
— В таком случае зачем мне к нему примыкать?
— Воля ваша-с, — ответил Кржижановский сухо. Он был обижен.
Тем временем очередной выступающий, сорвав жиденькие аплодисменты, покинул эстраду, но никто на его место не вышел: сидели перешептываясь и явно ждали чего-то или кого-то.
— А заправляет этой лавочкою кто? — спросил Ленин Кржижановского. — Директор, председатель или как там у вас называется...
— Партия — не лавочка... Есть секретариат... Хотя по сути вы, конечно, правы, — сказал честный Глеб Максимилианович: он уже простил Ленину его цинизм. (На Ильича просто невозможно было долго сердиться.) — Секретариат секретариатом, а в действительности бразды правления держит один человек. Его сейчас ждут: он должен выступить. Он порою задерживается. Очень, очень занятой человек. Конспиратор. На днях в очередной раз совершил дерзкий побег с каторги. На нем все держится.
— Еврей?
— Ни в коем случае. Вроде бы поляк, как и ваш покорный слуга... Говорят, происходит из очень древнего, аристократического рода. Кажется, он был монахом... Никто в точности не знает. Он весь — сплошная загадка. Кстати, это он придумал, как нам использовать Троцкого... Необыкновенного ума человек.
Внезапно свет погас, и быстрое ледяное дуновение пронеслось по залу; когда мгновение спустя вновь стало светло, на возвышении, служившем эстрадою, стоял высокий худой человек, одетый в черную крылатку. Он был нервен и гибок, как хищная кошка; аскетически строгое, бледное лицо его с острой русой бородкою было красиво почти женственною красотой, и прежде всего обращали на себя внимание удивительные глаза — прозрачно-зеленые, ледяные, с узким змеиным зрачком. Ленин усмехнулся, но все же не мог не оценить этого театрального появления. «Сразу видно прирожденного вождя, — подумал он. — Ну-тка, ну-тка, послушаем шляхтича...»
Человек в черном еще с полминуты стоял молча и глядел на зал, словно гипнотизируя его; потом лицо его вдруг сделалось мирным, почти обыденным, и он сказал с интонацией почти будничной:
— Буду краток. — Тонко вырезанные ноздри его трепетали; тень от ресниц ложилась на скулы; зрачки пульсировали, то сужаясь в иглу, то расширяясь так, что затапливали почти всю нежно-зеленую радужку. («Кокаинист», — безошибочно определил Ленин: в своих скитаниях он навидался всяких оригиналов.) — На повестке вопрос о партийной дисциплине. — Он говорил с легким, но неприятным польским пришепетыванием.
