— Вот зараза. Ну хорошо, — сказал Эдуард. — Спасибо.
— Я тебе одолжение сделала, — напомнила Надежда. — Большое одолжение. Ты передо мной в долгу, рейнджер.
— Понятное дело, — откликнулся Эдуард. — Только почему именно на Садовую нужно было меня вызывать? Могла и в обычное место. Я в отпуске со вчерашнего дня, чего мне мотаться туда-сюда. А ты при делах, вот и прокатилась бы за счет рабочего времени. Подумаешь — таинственность какая, неожиданные решения. Не Надежда, а легендарный Шелест.
— Не ворчи.
— Так, стало быть, колосс за тобой в комнату пошел?
— Представь себе. Дикость.
— И не хотел выходить?
— Не хотел.
— А почему же все-таки вышел?
— Я ему объяснила, что хочу побыть десять минут одна. Попрощаться с домом, ставшим мне родным.
— И он понял?
— Понял. Но не вышел.
— А когда вышел?
— Когда я пообещала ему отдаться. Прямо в моей комнате. После того, как побуду одна.
— И он согласился?
— А как ты думаешь?
— Ты со всеми нынче туда идешь?
— Да.
Эдуард покачал головой, улыбаясь.
— Да, не сдобровать колоссу. Представляю, что ты с ним сделаешь. Бедный парень.
— Ничего, жить будет. Так ты понял, что мне должен?
— Понял.
— Поскольку это все я сделала по твоей же просьбе.
— Да понял я, понял! Не наваливайся так на человека! И будешь ты царицей мира. Так, стало быть, сегодня вечером Тепедия прекращает существование?
— Ну, это не сразу. Волокита, бюрократия. Ты сам в отпуск напросился, или тебя главный надоумил? Чтобы, стало быть, не быть причастным?
— Сам. Но я думаю, он понял. И не возразил.
— Да. Ну, все, я поскакала.
Джинсы, сапожки, короткая куртка, густой макияж — Надежда любила этот образ, полу-студенческий, полу-богемный. Эдуард постоял еще некоторое время на углу, а затем перешел улицу и потопал мерным шагом к Думе. Там он еще некоторое время постоял, надвинув кепку на самые глаза.
Таксист попался неразговорчивый, и это было хорошо. Разговаривать Эдуарду не хотелось. Скрипнули тормоза. Эдуард показал таксисту удостоверение.
— Вот что, — сказал он веско. — Сейчас ты вылезешь и пойдешь обратно к Невскому пешком. Вот тебе несколько дукатов, но не вздумай напиться. Машину я оставлю… хмм… ну, скажем, на углу Загородного и Звенигородской. Через два часа. Ключи в булочной, там рядом, у Витьки, спросишь.
— Вы что же… — напуганный таксист широко открыл глаза. — Вы…
— Парень, мне некогда. Но даю тебе слово, что машина именно там и будет, и ключи тоже. Через два часа. Все, иди. Я при исполнении. Да иди же!
Аделина опоздала на пятьдесят секунд. К счастью, такси, в которое она могла ошибочно сесть, проехало мимо ее дома на десять секунд раньше. Эдуард, рискуя, мигнул фарами. Аделина не подняла руку — дура. Он затормозил, и она села на заднее сидение.
— Разъезжая… — сказала она, прокашлялась, и снова сказала, — Разъезжая, номер…
Так и знал. Именно к Стеньке. На стрежен. Не зря Надежда старалась, не зря я старался — именно к Стеньке она и бежит. Ну, что ж. Стенька так Стенька.
Просто из принципа Эдуард вырулил сперва на Невский, и доехал до Литейного, и свернул направо.
— Можешь говорить, — сказал он.
— Что происходит? — спросила она. — В чем дело?
— Дело в том, что отца твоего сегодня вечером арестуют. Не волнуйся, ничего страшного. Отпустят, но не сразу. Но отпустят. А вот если бы тебя нашли у него в доме после ареста, то…
— То — что?
— Многое могло бы произойти. Понятно?
— Эдька…
— Да?
— Это похоже на мистификацию.
— Такие вещи всегда похожи на мистификацию.
— Ты не придумал ли это все? Ирка — она знакомая твоя?
— А тебе не показалось поведение твоего отца странным?
— Показалось.
— Ну вот видишь.
— У меня завтра репетиция.
— Мне очень жаль.
— Мне необходимо там быть.
— Сколько тебе лет, а, Линка?
— Что?
— Сколько тебе лет?
— Ты прекрасно знаешь, сколько мне лет.
— Знаю. Сорок три.
— Дурак.
— Двадцать семь. А мне сколько, как ты думаешь?
— Эдька, перестань!
— Сколько? Скажи.
— Ну, двадцать пять. Дальше что?
— А Стеньке сколько?
— Ну ты и подонок!
— Нет, сколько лет Стеньке?
— Подлец.
— Двадцать два или двадцать три. Забавно, а?
— Ты…
— Нет, это я просто разговор поддерживаю.
Они слегка поскандалили.
Он подождал, пока она войдет в неоклассический известняк, четырехэтажное здание, не из самых приятных.
Машину он честно оставил где обещал. Он вообще ценил в себе это — верность слову. Сказал — значит сделает. И пешком пошел к Балтийскому Вокзалу.
Времени оставалось — минут сорок.
Сразу несколько женщин разных возрастов с вожделением посмотрели на красивого, крепко сложенного, хорошо одетого молодого шатена, по-хозяйски непринужденно садящегося в новый внедорожник. Эдуард захлопнул дверь, завел мотор, и уже направился было к Нарвским Воротам, но вдруг, сжав зубы, круто свернул вправо и полетел по Загородному на северо-восток. Никуда это не годится, думал он, что-то я не то делаю, как-то все это… Что скажет Ольшевский? Уволит к свиньям. Только этого не хватало. Как меня можно уволить? Разве что ногами вперед. Эх. Отодвинься к поребрику, дура толстая… би-би!.. ну вот, теперь еще трамвай тут встал.
Пристроив внедорожник у самой парадной, он выскочил, оправил пиджак, и толкнул дверь. Интерком есть, замка нет — замечательный дом, люблю такие дома. Только один такой и остался в квартале.
Взбежав на третий этаж, он стукнул в дверь четыре раза — требовательно.
Открыл сам Стенька, растрепанный, заспанный, в одних трусах. Тощий. Нательный крестик частично скрывали неопрятные волосы на груди. От Стеньки несло потом.
— Здравствуй, солнце ясное, — сказал Эдуард, покривившись. — Где Аделина? Есть очень срочный разговор.
— Аделина? Не заходила сегодня, — сонно ворочая языком доложил Стенька.
— Что ты врешь, парень, — раздраженно заметил Эдуард. — Мне не до шуток.
— Нет ее.
Эдуард отстранил Стеньку левой рукой и вошел в квартиру. В лицо ударил запах грязной одежды, затхлого табачного дыма, какой-то дешевой еды, кошачьей мочи, и прочая, и прочая. Квартиру населяли, помимо Стеньки, суровый среднего возраста гитарист из Перми, тощая художница, и, кажется, школьный учитель, а может быть, продавец наркотиков, маскирующийся под школьного учителя. Эдуард решительным шагом прошел в комнату Стеньки. Одежда на полу, на комоде, на стульях. Книги на всех горизонтальных поверхностях. Пылища. Окурки — не стенькины, Стенька не курит. Пыльный телевизор. На стене плохая фотография церкви в Кижах. Грязные оконные стекла. Пусто. Эдуард заглянул в ванную, за затем по очереди — в комнаты учителя (никого), гитариста (спит на полу рядом с матрацем, ноги босые и грязные), художницы (сидит в одной майке, выставив тощие щиколотки, чего-то малюет цветными карандашами, вскинула брови, криво улыбнулась).
— Вы бы, э… — сказал Стенька, возникший за спиной Эдуарда.
— Ничего не понимаю, — сказал Эдуард. — Где же она?
В этот момент телефон у него в кармане затрезвонил мелодию из оперы французского композитора Жоржа Бизе «Кармен». Эдуард выхватил телефон, как выхватывают из связки ручную гранату. Стенька отскочил в сторону.
— Да?
— Как проходит отпуск, господин Чехов?
— Хорошо проходит, господин Ольшевский.
— Сегодня, говорят, дождь будет. А завтра хорошая погода. На рыбалку поедете?
— Да, наверное.
— Ну, желаю приятно провести время.
— До свидания, господин Ольшевский.
Сунув телефон в карман, Эдуард вздохнул слегка, с облегчением. Отсрочка на день. Он повернулся к Стеньке.
— Мальчики, хотите, я вас нарисую? — предложила художница.
— Рисовать надо уметь, — заметил Эдуард, делая Стеньке знак — выйдем.
Они прошли в стенькину комнату.
— Прибрал бы ты, что ли.
— Приберу, — откликнулся Стенька, зевая нервно.
— Она тебе не говорила, куда пойдет?
— Кто?
— Аделина.
— Когда?
— Давеча. Вот только что. Она здесь была.
— Да не было ее здесь!
Нет, не врет Стенька. То бишь — зашла в парадное, подождала, пока он, Эдуард, уедет, и снова вышла. Но зачем? Вроде бы достаточно напугали ее. Или нет? И где ее теперь искать? По подругам ездить? Или звонить? Звонить нельзя!
— Слушай, Стенька, а позвони-ка ей.
— Кому?
— Аделине.
— Она не любит. Ну да ладно. Давайте телефон.
— А, да, я забыл, у тебя нет мобильника. Ладно, одевайся, выйдем, на улице позвонишь.
— Мне нужно идти.
— Позвонишь и пойдешь. Я тебя не держу.
Из-за матраса выскочила радостная кошка, неся за хвост обезумевшую от страха мышь, и побежала в коридор — играть. Стенька, вздохнув, поднял с пола штаны.
