Следящие за орлами были главным ритуальным обществом бакьюшей. Глава общества, Патиестева, и все его члены были прямыми потомками тех беженцев и беженок, что прошли некогда по краю гибели. Даже теперь в облике этих людей сквозило что-то особое. Словно сознание того, что народ едва не канул в небытие, наделило их большим, чем у их родичей, чувством смирения и — как это ни парадоксально — большим чувством гордости. Оба эти качества видны были в таком человеке, как старый Патиестева. Он был суров и, казалось, постиг жизнь шире, глубже всех. Та погибельная давняя година обратила бакьюшей в провидцев, прорицателей, наделила их чувством трагизма — отсюда у бакьюшей такая осанка и столько достоинства. Они — ведуны; они — вызыватели дождя и охотники за орлами.
Об орлах он и вовсе не думал. С рассвета был в пути — спускался с горы, где в тот год объезжал лошадь для фермера Джона Реймонда. Среди утра он вышел на край котловины Валье Гранде — Большой Долины, — расположенной высоко на западных склонах хребта. Этот гигантский вулканический кратер — словно правое око земли, широко глядящее на солнце. Из всех известных ему мест только Большая Долина способна отобразить собою горделивый простор неба. Среди темных горных пиков она как чаша, копящая огромную грозу, дымчатую, синеватую, тронутую густой умброй. Панорама этой чаши величава; ширь распахнута неимоверная. Выйдя сюда, он всякий раз останавливался, застывал на месте — у него захватывало дух. Здесь мир будто осиян чудесным светом, предметы все вымыты и отодвинуты вдаль. Под утренним солнцем Большую Долину пестрили тени облаков, и волнами зыбилась в ней зимняя трава. Всегда здесь облака — громадные, четко очерченные и сияющие в чистом воздухе. Но главное здесь — размах далей. Он почти неохватен для глаза, и красота его необычайна. Такое раздолье порождает иллюзию, будто мир становится тебе понятен, а где эта победная иллюзия, там всегда восхищенье и бодрость. Он взглянул на ребристый камень, бугрящийся на краю котловины, и за камнем не увидел ничего; лишь смутнело с расстояния миль ровное дно долины голубовато-зеленым зыбким фоном. Прищурясь, он различил скопление пятнышек — это скот пасся у речки, на дальних лугах.
И тут он увидел орлов; две птицы плыли в самой глубине котловины, поднимаясь по диагонали к нему. Он не сразу разглядел, какой они породы, — стоял, следя за ними, за их далеким беззвучным полетом, своенравным и вольным среди яркого утра. Взреяв наискосок по небосводу, они приблизились; он, присев за камнем, не сводил с них глаз в онемелом, счастливом возбуждении.
Это были беркуты, орел и орлица, в брачном полете. Они кружили, кувыркались, парили на холодных и чистых восходящих воздушных потоках — и были прекрасны. Они кидались вниз, реяли, несомые воздухом, сближались по дугам, почти сшибаясь и клекоча от радости. Орлица была зрелая и крупная, размах ее широких крыльев превосходил рост человека. Полет ее был плавен, эта плавность скрадывала быстроту, а в кругах и разворотах была пышность, весомость. Но тяжелое тело ее было обтекаемо, и управляла она им легко. В когтях она несла гремучую змею; змея висела, вытянувшись вяло по линии полета и блестя на солнце. Вот орлица распахнула крылья и хвост веером и, затормозив, остановилась на мгновение, распростертая, подобная видению в лазури, а орел пронесся мимо и дальше: и обернулся к ней на вираже. Взмахивая крылами, она набрала высоту, уходя вкось от края котловины и уменьшаясь в небе, — и выпустила змею из когтей. Та медленно начала падать, переворачиваясь, изгибаясь обрывком серебряной нити на широком фоне земли. Орлица осталась парить в вышине на воздушном потоке, и перья на груди ее и шее отливали медью против солнца. Орел же круто повернул, расправил крылья. Он был моложе орлицы и почти вполовину меньше. Он был стремительней, жестче в движениях. Дав мертвой змее снизиться, он внезапно собрался и камнем — вернее, вихревой полосой — ринулся вслед. Не изменив ничуть ни скорости, ни направленья полета, он ударил, змею в голову, хлестнув длинным ее туловищем, как бичом, и с разгона взмыл с нею вверх по широкой маятниковой дуге. На вершине взмаха он в свой черед выпустил змею, но орлица пренебрегла добычей. Она взреяла ввысь над равниной, обращаясь в точку, теряясь в дымке дальнего кряжа. Орел полетел за орлицей, и Авель, напрягая глаза, следил, как они, сделав еще вираж, пошли вниз — и скрылись.
А теперь как быть? Присоединиться к Следящим за орлами? Подходил конец ноября, и общество готовилось подняться в горы. Несколько дней Авель раздумывал, полный странной тоски; затем пошел к старому Патиестеве и рассказал об увиденном. «Пожалуй, надо бы вам взять меня с собой», — сказал Авель. Старый вождь закрыл глаза и долго размышлял. Потом сказал: «Пожалуй, взять надо».
Назавтра Следящие — а с ними и Авель — отправились пешком на север вдоль каньона и дальше, вверх по лесистым склонам, чтобы пробыть в горах положенный срок дней, останавливаясь для молений и жертвоприношений. Ранним утром они вышли из леса на край Большой Долины. В утреннем свете земля покато спускалась и уходила вдаль, насколько хватал глаз. Горы отодвинулись, по ровному дну чаши зыбилась серая трава. Люди начали спуск в котловину; к середине утра они достигли донных лугов. Было ясно и холодно, и воздух был тонок, остер, как осколок стекла. Охотникам требовалась приманка, и, рассыпавшись цепью, они образовали круг. И начали не спеша сходиться к центру, хлопая в ладоши и негромко вскрикивая. Из травы навстречу стали выскакивать зайцы и кидаться в просветы цепи. На первых порах, покуда цепь была редкой, многим удалось уйти, но кольцо постепенно смыкалось, и оставшиеся зайцы скучились в середке, затаились в зарослях. То один, то другой заяц пробовал прорваться, и ближайший к беглецу охотник швырял в него свое оружие — небольшую гнутую дубинку. Следящие за орлами бросали эти дубинки со смертоносной меткостью, и, когда охотники сошлись на расстоянье футов, лишь очень немногие зайцы смогли уцелеть.
Авель шел, пригнувшись к земле, держа дубинку наизготове в дрожащей от напряжения руке. Крупный зайчина скакнул из травы, пронесясь мимо Авеля. Приземлился и нырнул опять — чуть не на тридцать футов. Авель с разворота шнырнул дубинку. Она скользящим ударом настигла зайца на третьем прыжке, и тот сник в воздухе, тяжело упал на землю.
Хлопки и крики кончились, сердце Авеля стучало, на коже стыл пот. Теперь, когда зайцы валялись без движения на земле, он чувствовал что-то вроде раскаяния или разочарования. Он поднял одного из травы — заяц был неостывший, обмякший, и глаза его заволокло фарфоровым глянцем смерти; затем поднял своего большого, — тот был не мертв, а только оглушен, оцепенел от страха. Авель ощутил руками его теплую живую тяжесть; в заячьем теле звенела жизнь, упружила тугая, жилистая сила.
Связав добычу, уложив зайцев в мешок, он надергал высокой травы, нарезал в кустарнике вечнозеленых веток и стянул ремнем, чтоб нести за плечами. Пошел к речке и вымыл голову — очистился. Когда приготовления были кончены, он помахал охотникам рукой и в одиночестве зашагал к скалам. Взойдя на нижнее плато, он передохнул, окинул взглядом долину. Солнце стоило высоко, и повсюду вокруг был ровный белесый сухой свет, был зимний блеск на облаках и вершинах. Вдали низко кружила ворона. Выше, на большом белом скальном уступе горы, он увидел дом орлиной охоты — и направился туда. Это была сложенная из камня круглая башенка с ямой вместо пола и сверху открытая. Рядом с ней был алтарь — каменная плита с небольшим углублением. В это углубление он положил свое молитвенное приношенье. Войдя в башню, он сделал из веток решетчатую кровлю, прикрыл жердинки травой. Оставил только небольшой просвет в центре. Просунув зайцев снизу в этот просвет, он разместил их на ветках. Сквозь маскировочный заслон он видел небо, но только прямо над собой; да и солнце мешало глядеть. Он запел, негромко и гортанно восклицая время от времени, — призывая орлов.
А орлы плыли по небу в южном направлении, высоко над Большой Долиной. Они были едва различимы. С высоты полета беркутам видно было, как земля внизу идет на обе стороны к длинным, изогнутым отрогам хребта, как на юг уходит расширяющийся коридор лесистых скатов и каньона, а там пустыня и дальний край земли, очерченный дугой горизонта. Увидев зайцев, оба беркута свернули с курса и на вираже пошли вниз, набирая скорость. Авель только-только их заметил, а они уже шли низко, налетая на башню справа и слева с бешеной быстротой. Орел черкнул над плоскостью скалы, вспугивая зайцев, и сбавил скорость, а орлица со свистом ринулась, чтобы схватить бегущую жертву. Но что это? — зайцы остались на месте. Пролетев с маху над ловушкой, орлица заклекотала. Разгневанно бросила свое тело назад. Круто повернув, огромно шумя крыльями, кинулась в ярости на приманку. Авель увидел ее в самый этот момент. Мелькнула ее лапа, и коготь вспорол живого зайца вдоль. Тот сжался, дернулся; вторая лапа смяла ему череп. И в этот миг, когда центр тяжести птицы был на уровне веток, Авель схватил ее. Потащил ее за лапы вниз изо всех сил. Она рванулась прочь, забив крыльями по жердинам, — и он чуть не выпустил ее из рук; но в следующую минуту она была уже внизу, в темноте каменного колодца, на нее был накинут мешок, и она не вырывалась больше.
