Много лет спустя я встретил одного из тех, кто вместе со мной постигал банковскую премудрость. Дело было в поезде, в купе царила та доверительная атмосфера, что возникает между пользователями сезонных проездных билетов. «Я вас знаю», – заявил мой спутник. Несмотря на быстротечность моей карьеры, служащие компании до сих пор рассказывают обо мне анекдоты. Хранитель воспоминаний сходил на следующей станции, но он оставил мне телефон (который я, конечно же, потерял) с тем, чтобы при случае поделиться со мной полной историей моих похождений, коим он был свидетель.
Что ж, продолжим анализ
Резюме: что же принес мне арест, выпавший на день рождения? Что там у нас в памяти? Попробуйте-ка забыть, как распахиваются двери кутузки и полицейские, сидящие в участке, по очереди подходят поглазеть на вас, бросая при этом «ага, он самый»; эти замечания жалят вас – они впиваются в душу как занозы, в них сквозит неприкрытое презрение, презрение, воистину ледяное.
Я встретил нескольких интересных людей. Не верите? Среди них был штукатур, вытатуировавший на своем мужском достоинстве полный список игроков английской футбольной команды, завоевавшей в 1966 году Кубок мира. Эту информацию он выложил мне по собственному почину, буквально через несколько минут после знакомства. Свой рассказ он перемежал жалобами на то, что его совершенно незаслуженно арестовали за пьянство и нарушение порядка в общественном месте. «Кто, я? Пьян? Да кого угодно спросите – я выпил-то всего ничего, восемь кружек, ну, еще пару рюмок, чтобы залакировать это дело!»
Думаю, регалии вроде этой его штуки значат что-нибудь лишь тогда, когда окружающие о них знают. Я поинтересовался, зачем ему это нужно. «Ты – или болельщик, или...» – таков был ответ.
Я также встретил Зака, одного из гениальнейших и удачливейших контрабандистов нашего времени. Имя его не слишком известно широкой общественности, что лишь подтверждает неограниченные возможности Зака. В перемещении каких только ценностей не принимал он участие! Что только не провозил через границу: от безделушек до такой нелегальщины! Он оперировал суммами, которые иные страны были бы рады иметь в качестве валового национального дохода. Можете догадаться, что в участке он оказался лишь в силу дружеского расположения к полиции, интересующейся фактом превышения скорости на Майл-Энд-роуд.
Все еще на том же месте
Наконец-то. Когда я, невинный как младенец, лежу без сознания, полиция врывается в дом, чего-то от меня хочет, а сейчас, когда я сознательно преступаю черту закона, им лень оторвать задницу от стула и помешать мне выехать из страны.
Поехали.
* * *
Передо мной раскинулся Бордо – город Монтеня.
Из кафе открывается довольно неплохой вид. Любой городок или город своей атмосферой обязан людям, которых вы в нем знаете. И пусть Монтень уже четыреста с лишним лет не высовывает на улицу носа (всему виной смерть), я не могу думать о Бордо иначе как о городе, где обязанности мэра когда-то исполнял философ. Монтень – первый из великих компиляторов, которых мы знаем сегодня (хотя, с некоторыми оговорками, в этом же ряду можно назвать Афинея). Первый энциклопедист, взявший на себя труд обозреть дерзания человеческие.
Он был первым, пропустившим сквозь себя все знания человечества (будем точны – знания своей эпохи), дабы понять, каковы те ответы, к которым будут возвращаться столетия спустя. Как взломать код и извлечь на свет саму структуру.
Сидя посреди своей громадной библиотеки, где-то около 1560 года, он задался вопросом: «Что я знаю?» Его метод анализа: избрать вопрос, а затем нанизывать на него, как мясо на шампур, соображения, почерпнутые у лучших мыслителей и комментаторов, приправив все это собственными наблюдениями и опытом. Доктор База Данных. Следователь, допрашивающий историю и писания мужей ученых. И давший не один ответ, а все ответы разом.
Я прибавляю, но не исправляю. Все, что вы скажете, будет занесено в протокол и использовано в качестве свидетельских показаний. Разумный метод, господин владелец огромного замка и бескрайнего виноградника! Как-нибудь я нанесу вам краткий визит.
Задача, стоявшая перед Монтенем, была под силу только Гераклу мысли, но это была решаемая задача. Ныне вы можете потратить всю свою жизнь, выясняя, с чего начать. Мне довелось слышать, как некий университетский библиотекарь с тоской в голосе говорил, что давно назрела необходимость в милой такой, славной диктатуре, которая бы вновь ввела практику книгосожжения. Покажите мне эпоху или регион, чья сокровищница знаний закрыта дверью, которую я не могу распахнуть пинком, буде мне захочется узнать о соответствующих обычаях, озарениях и помыслах. Идет ли речь о зороастрийских священнослужителях или о паразитах в кишечнике какого-нибудь землеройкокрота сычуаньского, я отслежу по книгам все, что мне нужно, стоит лишь потребовать: «А ну-ка, давайте сюда вашу информацию, распахните-ка этот кладезь бездны». Мое видение мира шире, глубже, объемнее, чем у Монтеня. И что же – тридцать лет жизни осядут пылью в переходах университетской библиотеки, потраченные впустую. Наступающий этап знания можно сравнить с городом, жизнь которого вышла из-под контроля администрации и, того гляди, аукнется катастрофой. И даже наши базы данных, эти пастушьи псы, сгоняющие факты в ограды интеллектуальных овчарен, уже не способны с этим справиться. Мир переполнен. Стеллажи, заполненные невостребованными книгами, вопиют к читателю. Стеллажи, стеллажи, стеллажи. Лес стеллажей. Или – гектары и гектары вырубленных лесов, упрятанные внутрь зданий.
Что мы знаем?
Я бегло осматриваю Бордо. Бегло – как и подобает странствующему философу-перипатетику. Двигаться от центра к периферии – давняя философская традиция. Двигаться, комфортно развалившись в кресле.
Все мы нуждаемся в образце для подражания, или по крайней мере все мы таковой ищем. Нам нужен кто-то, живший на этом свете до нас, по чьим следам мы могли бы ступать, повторяя его судьбу – или хотя бы веря в это. Монтень – мой лидер в забеге, который называется жизнь. Всякий мыслитель подбирает себе спортивную команду, укомплектовав ее состав звездами прошлого: по большей части это делается для того, чтобы их можно было безнаказанно третировать; всякий мыслитель ищет себе собрата по книжной полке. Даже почтенный М. въехал в историю философии на Сексте Эмпирике. Прелесть данной традиции в том, что покойные философы никогда не откажутся протанцевать с вами тур-другой вальса.
Монтень не будет презрительно кривить губы, покуда я устраиваюсь поудобнее. Не спросит: а это еще что за толстый лысый трутень? (Тем паче что он и сам-то весьма рано расстался с волосяным покровом на голове.) Он не станет допытываться, какую строчку я занимаю в мировом рейтинге философов, не будет протестовать, покуда я сижу за его столом. Во всем есть свои отрицательные стороны, и быть покойным автором каких-то там сочинений тоже несладко: вы открыты круглые сутки. Вход бесплатный. Любой может запросто к вам заявиться, обронить пару идиотских или унизительных замечаний – и попробуй такого выгони. Самовольный захват текста. Я по-свойски обнимаю Мишеля за шею, изображаю ухмылку и нажимаю на спуск фотоаппарата. Вспышка! Вжик! Фотография на память.
Вопрос (гамлетовский)
Кстати, о вопросах: люди постоянно о чем-нибудь меня спрашивают. Не то что бы вопросы их впрямую относились к моим занятиям, нет, но, узнав, что философия – моя профессия, они, похоже, начинают относиться ко мне так, будто у меня есть специальный мешок, где сложены ответы на все вопросы бытия, и любой жаждущий может получить из моих рук бесплатную панацею. Ну чисто дети, выпрашивающие подарок у Санта-Клауса.
Люди обращаются ко мне, словно я – из тех Сивилл, которые дают советы трепетным читательницам женских журналов. Мне с ходу выкладывают всю подноготную: душевные муки, неоплаченные счета, неразрешимые проблемы, эмоциональная неустойчивость... Существует расхожее мнение (только не среди философов), что есть некий склад ума, способный избавить вас от несчастий. Все чаще и чаще я задаюсь вопросом: есть ли от философии хоть какой прок? Столько столетий прошло – и что же философия, сиречь человеческое знание, может сказать в свое оправдание? Несколько лет отделяет нас от Великой Двойки. 2000 год – самое время подвести итог.
Таким вот образом я предаюсь праздным размышлениям, сидя на солнышке со стаканом «Zédé», окруженный хлебными крошками, которые отмечают путь, пройденный двумя сандвичами с колбасой, прежде чем они сгинули в моем желудке. Нынешнее мое положение, возможно, почти не отличается от ситуации отцов основателей этого древнего предприятия. Солнечный свет, стакан вина, немного праздного досуга.
