— Эй.
— Эй.
— Ты не возражаешь, что будешь делать [то-то и то-то] и говорить [то-то и то-то], хотя ты на самом деле ничего такого не делала и не говорила?
— Да нет, не возражаю.
Так все и вышло. Однако стоит заметить, что основная сцена с Мередит в Главе V не содержит никаких домыслов. Можете спросить ее сами. Она живет в Южной Калифорнии.
В других случаях замена имен оговаривается в самом тексте книги. Идем дальше:
МЕСТА И ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: Прежде всего, в некоторых случаях было изменено место действия. В Главе V таких случаев целых два. Разговор с Дженной, при котором рассказчик сообщает ей, что Тоф выстрелил из пистолета в школе, а потом скрылся, на самом деле произошел не в этот вечер и не в этом месте, а на заднем сиденье автомобиля ночью накануне нового, 1996-го, года. Позднее в той же главе рассказчик с вышеупомянутой Мередит попадает в переделку с несколькими юношами на побережье в Сан-Франциско. Это событие, во всем остальном абсолютно достоверное, на самом деле произошло в Лос-Анджелесе. Кроме того, в этой главе, как и в нескольких других, пришлось прибегнуть к хронологической компрессии. В основном эти случаи оговорены в тексте книги, но здесь мы повторим еще раз: в последней трети книги многие события кажутся произошедшими в короткий промежуток времени. Многие действительно произошли за совсем короткий промежуток, а многие — нет. С другой стороны, следует отметить, что ряд глав (I, II, IV и VII) вообще не содержат хронологической компрессии.
ПРИМЕЧАНИЕ О ШКОЛЕ «КОЛУМБИНА»: Книга была написана, а диалоги, воспроизведенные в ней, произнесены за много лет до страшных событий, произошедших в этой школе и других местах[1]. Никакой иронии по отношению к таким вещам, намеренной или ненамеренной, здесь нет.
ИЗЪЯТИЯ: Было выпущено несколько совершенно отличных любовных сцен — по требованию тех, кто ныне состоят в браке или в связи. Кроме того, был выброшен потрясающий кусок — на 100 % достоверный, — в котором участвует большая часть главных героев книги и кит. Ниже в данном издании будут отражены изъятия некоторого количества предложений, абзацев и фрагментов.
В частности:
Стр. 42. Мы лежим на кровати, и проходит всего несколько долгих часов, когда спят и Бет, и Тоф, и моя мать. Большую часть этого времени я не сплю. Я люблю темный промежуток ночи между полуночью и половиной пятого, когда все пустеет, а потолки становятся тверже и выше. Пока остальные спят, я могу дышать и мыслить, в каком-то смысле могу остановить время, могу представить себе — всегда об этом мечтал — что, пока все застыли, деловито тружусь над ними, делаю то, что нужно сделать, подобно эльфам, которые мастерят ботинки, когда дети спят.
Я лежу, утонув в янтарной комнате, и думаю, сморит ли меня под утро. Думаю, полагаю, у меня получится поспать часов где-нибудь с пяти до десяти, пока не придут медсестры и не начнут подметать и наводить порядок, — поэтому я удовольствуюсь тем, что не сплю.
Но мне не дает жить кушетка с тонким матрасом и прут, который впивается мне в спину, впивается в позвоночник, разрезает его пополам. Тоф ворочается и брыкается. А с другого конца комнаты — ее неровное дыхание.
Стр. 144. Ну что тут скажешь? К нам приехал Билл, мы втроем едем через Бэй-Бридж и разговариваем о работе биржевого брокера. Оказывается, после того как Тоф провел выходные на Манхэттен-Бич с Биллом и двумя его соседями по квартире, брокерами, он тоже захотел стать брокером. Билл настолько загорелся этой идеей, что с трудом сдерживается, чтобы не купить ему пару подтяжек и тикер размером со стартер.
— Мы решили, что раз у Тофа хорошо с математикой, ну и вообще, он мог бы сделать отличную карьеру…
Я чуть не съехал с моста.
Стр. 226. А зачем понадобились эти строительные леса?
Понимаете, я люблю строительные леса. Так же, как и сами здания. Особенно если эти леса обладают собственной красотой.
Стр. 238. Алкоголизм и смерть делают тебя всеядным — одновременно безрассудным и боязливым, аморальным, отчаянным.
Вы серьезно в это верите?
Иногда. Конечно. Да. Или нет.
Стр. 249 …Впрочем, знаете, когда я был в старших классах, я нарисовал несколько портретов членов моей семьи. Сначала Тофа — с фотографии, которую сам и сделал. У нас было задание — чтобы рисунок получился точным, его надо было снимать по квадратам, наложив сетку, и картина — темперой — вышла точь-в-точь. С остальными рисунками, которые делались без подложенных фотографий с сеткой, вышло иначе. Я нарисовал Билла, но он получился слишком неживым, глаза слишком темными, а волосы будто свалялись, как у Цезаря, и совсем не такие, как на самом деле. Портрет Бет, нарисованный с фотографии, где она была в платье для выпускного, тоже не удался: получилась кроваво-красная кожа под розовой тафтой, и я сразу его выкинул. Был еще рисунок матери и отца со старого слайда, где они в пасмурный день плывут на лодке. Большую часть снимка занимала мать, смотревшая прямо в объектив, а отец виднелся из-за ее плеча, на носу лодки, и смотрел в сторону, не замечая или притворяясь, что не замечает, как его снимают. Эту картинку я тоже запорол: не сумел ухватить сходства. Когда бы они все ни смотрели на свои портреты, они их начинали ненавидеть. Билл пришел в ярость, когда его портрет был выставлен в публичной библиотеке.
— Это вообще законно? — вопрошал он нашего отца, юриста. — Он имеет право так делать? Я там похож на чудовище! — И это было правдой. На него он и походил. Поэтому когда на первом курсе колледжа Рики Сторр просил меня нарисовать портрет его отца, я колебался: слишком много разочарований от осознания ограниченности своих возможностей, неспособности изобразить кого-либо без ужасных, грубых искажений. Но я все-таки ответил Рики «да» из уважения: я был взволнован тем, что он возложил на меня миссию по увековечению памяти отца. Поэтому Рики дал мне официальную черно-белую фотографию, и я несколько недель тоненькими кисточками рисовал. Когда портрет был готов, сходство мне показалось неоспоримым. Я сказал Рики, чтобы он зашел в художественную студию, потому что все готово. В один из ближайших дней он пообедал пораньше и пришел. Я, светясь от гордости, развернул к нему портрет, готовый, что и он сейчас тоже просияет.
Наступила тишина. Потом он сказал:
— Ой. Ой. Я думал, выйдет по-другому. Думал… что по-другому.
И ушел, а портрет остался мне.
Стр. 250. Всякий раз проезжая мимо кладбища, мы цокали языками и поражались, не веря своим глазам. Особенно если это были большие кладбища, битком набитые, непристойные — серые, почти без деревьев, напоминающие какие-то чудовищные пепельницы. Когда мы проезжали, Тоф вообще не смотрел в окошко, а я смотрел только для того, чтобы укрепиться в своем решении: я никогда не окажусь в таком месте и никогда никого не похороню в таком месте — для кого вообще эти могилы? кого они способны упокоить? — ни за что не допущу, чтобы меня похоронили в таком месте; лучше уж я исчезну без остатка или…
Я представлял себе, как меня не станет. Когда я узнаю, что мне осталось совсем немного, — к примеру, я действительно заражусь СПИДом, что я вполне допускаю, ведь если кто им и заразится, то это буду я, почему нет, — так вот, когда настанет время, я просто уйду: попрощаюсь, уйду и брошусь в жерло вулкана.
Мест, подходящих для того, чтобы кого-нибудь хоронить, вообще не бывает, но эти муниципальные кладбища, да и вообще любые кладбища — и те, что у больших шоссе, и те, что в центре города, со всеми этими телами и соответствующими камнями, — они ведь жутко примитивные и вульгарные, нет? Яма, ящик и камень на траве. А мы поэтизируем этот процесс, считаем его подобающим и волнующим, прекрасным в своей простоте: стоять у ямы и опускать туда ящик. Поверить не могу. Варварство и грубость.
Впрочем, должен сказать, что один раз я видел место, которое показалось мне подходящим. Я прогуливался — сказал бы «путешествовал», если бы занимались хоть чем-то, кроме прогулки, а раз мы всего лишь прогуливались, то и не буду говорить «путешествовал», хотя людей подмывает произнести это слово каждый раз, когда они на природе, а у дороги есть хотя бы минимальный уклон, — в лесу по Капаре, притоку Амазонки. Нам оплатили эту поездку, там были еще журналисты — два человека из журнала «Рептилии» и группа герпетологов, круглолицых американцев-специалистов по змеям; у них были фотоаппараты, и мы пробирались через лес по тропинке, которая петляла и поднималась вверх, и высматривали ящериц и боа-констрикторов. Примерно после сорока пяти минут хождения по темному пятнистому лесу деревья вдруг закончились, и мы оказались на возвышенности, на ровном месте над рекой, откуда открывался обзор миль на сто, не меньше. Садилось солнце, и огромное амазонское небо было выкрашено густыми разводами синего и оранжевого, перемешанных в таком беспорядке, словно кто-то размазал краски руками. Внизу медленно текла река цвета карамели; позади, насколько хватало взгляда, был лес, джунгли, царство капусты брокколи. А прямо перед нами оказалось штук двадцать простых белых крестов, на которых не было ничего похожего на надписи. Кладбище, где хоронили местных селян.
