– Я хочу именно этого сыщика, – твердо произнесла она.
III
Когда Соня появилась на фирме, все взгляды немедленно обратились на нее. За годы обучения менеджменту в университетских аудиториях, где женская составляющая была разрежена, как на воздух на высокогорье, специалисты по финансам привыкли выражать свои желания несколько грубовато. Не то чтобы это было совсем уж неприятно, но Соня довольно быстро устала от чересчур бурного внимания. Она придумала себе жениха, но этого оказалось мало; мужчина для другого мужчины – всегда только линия Мажино. Тогда она сказала, что летом у нее помолвка. Официальный дух, исходивший от слова “помолвка", решил дело; с тех пор она попала в унылую категорию уже занятых женщин. Набеги ухажеров, подобно волнам, разбивались о брачную скалу. Большинство мужчин по-прежнему относились к ней с симпатией (она боялась, что будет наоборот), некоторые даже с повышенной. Соня поняла одну вещь: известие, что она помолвлена, оправдало в их глазах собственную неспособность ее соблазнить. Никто не остался обиженным. Все вздохнули с облегчением.
Все, кроме одного.
В первые дни Жан-Жак, казалось, совсем не замечал новую, юную и красивую стажерку. Сам того не желая, он выделился из толпы, притом блистательно. Соня была удивлена: не тем, что она ему безразлична, безразличием тут и не пахло, но тем, что он явно конфузился. Сталкиваясь с ним в коридорах, она ощущала в нем смущенное возбуждение: его словно силком тащили в кино на любимый фильм. При встрече с Соней Жан-Жак нередко косил. То, что другие мужчины ощущали как душевную боль, он переживал физически; его левый глаз хотел видеть Соню, его правый глаз видеть Соню не хотел. А поскольку в его лице было что-то от выборов 1981 года[3], побеждал всегда левый.
Узнав, что у нее есть жених, он позволил себе нервический смешок. Ему казалось, что он ей нравится. Какое-то неясное чувство, вроде смутного влечения. Но нет, влечение ему не приснилось. Всякий раз, когда Эдуард устраивал свои нудные возлияния, а Жан-Жак в урочный час уходил домой, ему чудилось, что она провожает его взглядом. Легкий поворот головы, быстрый, почти немыслимый в своей убедительной женственности. Она к нему неравнодушна. Женщины никогда не поворачивают голову без задней мысли.
Значит, вялость обаятельна. И, чтобы соблазнить женщину, не обязательно вносить сумбур в спокойную жизнь. Жан-Жак в расцвете своей смирной слабости стал привлекательным. Пожалуй, мы становимся привлекательными ровно в тот момент, когда сама мысль об обольщении кажется такой же невозможной, как идея переехать в Тулон.
Но не видать бы Жан-Жаку прелестей Сони, если бы не советник, получавший на фирме за свое ничегонеделание немалые деньги. Нет на свете бесполезных людей; даже самым никчемным из нас позволительно думать, что где-то любовники сомкнули объятия благодаря их некомпетентности. Итак, этот советник, не зная, что бы еще присоветовать шефу, предложил издать приказ: отныне по пятницам все должны приходить на работу в неформальной одежде. Во многих компаниях уже практикуют эту комфортную туфту. Шеф на своем первом этаже, похоже, пришел в восторг от подобной находки и объявил о нововведении таким тоном, словно решил всем повысить зарплату. У Жан-Жака этот абсурдный ритуал сразу вызвал раздражение. Он так долго боролся за свой ответственный пост. Ему было непонятно, почему он, вполне обеспеченный человек, должен одеваться как подросток во имя какой-то неформальности. Этот шабаш либерализма возвращал его к тем неспокойным временам, когда он еще не занимал достойного места в обществе. Выходило так, будто по пятницам он опять на временном договоре. В такие дни Жан-Жак не выходил из кабинета – именно потому, что был не при галстуке. Обычно в тех редких случаях, когда ему нужно было о чем-то попросить Соню, он вставал и шел к ней. У него никогда не было чувства субординации. Он сам делал себе кофе и ходил к тем, с кем надо было переговорить, даже к мелким сошкам под самой крышей. По пятницам все было иначе: он осмеливался вызывать Соню. В результате скудоумие советника в сочетании с муками служащего не при галстуке дало выход опустошительной буре чувств.
Поясним.
– Вы меня звали? – спросила Соня, стоя на пороге. Вот именно она, эта промежуточность, ни внутри, ни снаружи, и породила смятение. Соня не вошла в кабинет, но и не то чтобы осталась за дверью, отнюдь нет. Она держалась посередине, а когда женщина зависает в срединной неопределенности, она подчеркивает свою чувственность. Неустойчивость географических координат невольно заставляет грезить о приключениях. Вот потому-то Жак-Жак и не устоял. Позволил себе вырастить из простого влечения неодолимое желание. Он вызывал ее еще несколько раз; просто так, проверить ее способность к перемещению в пространстве. Ее манера не входить в кабинет создавала почти адюльтерную атмосферу. Она как-то очень эротично соотносилась с дверьми.
Жан-Жак пообедал с Эдуардом. Тот заказал шампанского – отметить событие. Наконец-то они поговорят о женщинах, скрепят мужскую дружбу. Эдуард, как зубр в женских делах, хотел было все устроить. Но Жан-Жак его отговорил. Ему просто нужен совет; раз тот только и делает, что соблазняет всяких девиц, он должен знать, как заводится женский механизм. Эдуард был польщен. Для начала он подтвердил: да, он тоже заметил, что Соня к Жан-Жаку неравнодушна. А если влечение обоюдное, победа уже наполовину в кармане. Он перейдет в атаку – и никаких гвоздей. В загвоздку, впрочем, они уперлись сразу: Соня была помолвлена. Но Эдуард философски заметил:
– Ну да, а ты зато женат!
– И что?
– Когда оба не свободны, то не считается. Как минус на минус. Выходит, как будто вы оба холостые.
– Да ну?
– Ну да, статистика утверждает, что большинство супружеских измен случается между женатыми.
– …
Есть же люди, которые целые теории строят насчет нашей неспособности хранить верность. Разговор был ему неприятен. В отличие от друга, он не испытывал ни малейшего желания распространяться о своих чувствах. Ему казалось, что говорить о женщине значит умалять ее красоту. Ему хотелось сохранить всю Соню в себе, сделаться скупым рыцарем, скупым на упоминания о ней, и пусть она мирно спит в швейцарском банке его любви.
Ни тот ни другая не были готовы сделать первый шаг. В молодости Жан-Жак никогда не смущался, заговаривая с женщиной. Неловкость появилась за годы семейной жизни. За годы отказа от уловок чувственности. Навыки обольщения утрачиваются так быстро! В браке он не только не расцвел, но и засушил свой дар слова. Пока в один прекрасный день, поддавшись внезапному, по-русски странному порыву, он вдруг решительным шагом не направился прямо к Соне. И не спросил в лоб:
– Так вы помолвлены?
– Нет, я наврала, – моментально ответила она.
Вечером они шли рядом по какой-то малозначительной улочке.
Мысли Сони были просты: “Этот мужчина мне нравится". Вот и все, что нужно знать. Все наши влечения – чистая блажь. У Жан-Жака на лбу было написано, что он женат; он словно родился женатым. Нет, он не рассказывал о жене и дочке, как некоторые комики, полагающие, будто семейное благополучие возбуждает депрессивных девиц. Возможно, ей нравилось, как он на нее смотрит. Завороженно-почтительно. Ему довольно было их коротких прогулок. Они находились в латентном периоде, и период этот мог затянуться надолго. Когда желание настолько сильно, оно порой странным образом гасит возбуждение; потенциальные любовники, раздавленные влечением, легко превращаются в тени любви. В конце концов Соня предложила:
– Лучше нам поскорее переспать. Тогда мы расслабимся.
– …
Он согласился. Она сказала, что живет на бульваре имени великого венесуэльского борца за независимость. Но трепетному Жан-Жаку независимость была ни к чему, и он предложил встретиться завтра вечером в отеле.
Почувствовав себя желанным в глазах женщины, он старался выглядеть на все сто. Поднимался пешком по лестницам и делал у себя в кабинете шесть подходов по двадцать отжиманий в день. По спине бегали подростковые мурашки. Вид обнаженного тела Сони (она разделась очень быстро) преисполнил его простодушного счастья, словно во времена первых влюбленностей. В голове буянил синтаксис. Подлежащее, сказуемое, дополнение. Соня была блондинка. Соня была красивая. У Сони были уши. Все казалось простым и ясным. Он восемь лет не смотрел на обнаженное тело новой женщины, ему уже восемь лет не открывались женские плечи и живот, женские колени и бедра. Он был Христофором Колумбом. А тело Сони после восьми лет моногамии и оскудения чувств – его Америкой.
А в виду Америки всегда чувствуешь себя каким-то мелким.
После любви они выкурили по сигарете.
А выкурив по сигарете, занялись любовью.
Шли дни, а с ними уходил и холодный пот. Надо было обустраивать свою любовь. Адюльтер романтичным не бывает. Неподалеку от офиса находился не вполне опрятный, но вполне уединенный отель (законные супруги со временем ищут нечто прямо противоположное). Швейцар выглядел надежным и несколько раз, чтобы их не смущать, делал вид, что с ними незнаком. В подобной ситуации всегда приятнее иметь дело с забывчивым швейцаром. В конце концов Жан-Жак решил снять номер на месяц, что сообщало их положению известную стабильность. Иногда Соня оставалась там ночевать, одна; говорила, “чтобы спать с твоим запахом". У Жан-Жака такое не укладывалось в голове. Но в опьянении нежданного счастья к нему отчасти вернулось чувство юмора, и он ответил:
