Но и в узких кругах, среди эмиграции, Набоков не пользовался единодушной поддержкой. Если его талант был замечен и оценен И. Буниным, В. Ходасевичем, а также переехавшим жить на Запад в 1931 году Е. Замятиным, то поэт Георгий Иванов, критик Г. Адамович и многие другие, включая Г. Струве, отзывались о нем сдержанно или резко отрицательно. Не лучше приняли прозу Набокова и в Америке 40-х годов: ее заметили, но не более.
Только благодаря «Лолите» Набоков стал всемирно известным писателем. Замысел будущей книги проницательный читатель найдет уже в романе «Дар» (1937). Примерный сюжет вложен в уста пошлейшего Бориса Ивановича Щеголева, который делится им с героем романа, молодым литератором: «Эх, кабы у меня было времячко, я бы такой роман накатал… Из настоящей жизни. Вот представьте себе такую историю: старый пес, — но еще в соку, с огнем, с жаждой счастья, — знакомится с вдовицей, а у нее дочка, совсем еще девочка, — знаете, когда еще ничего не оформилось, а уже ходит так, что с ума сойти… И вот, недолго Думая, он, видите ли, на вдовице женится. Хорошо-с. Вот, зажили втроем. Тут можно без конца описывать — соблазн, вечную пыточку, зуд, безумную надежду… А? Чувствуете трагедию Достоевского?»
Сам Набоков, то ли по забывчивости, то ли намеренно путая карты, впоследствии уверял, что впервые замысел «Лолиты» возник у него в конце 1939 — начале 1940 года. Тогда же был написан на схожий сюжет небольшой рассказ, который перед отъездом в Америку Набоков читал в узком кругу друзей, потом рассказ пропал и только недавно был опубликован на Западе. Во всяком случае, начиная с 1949 года Набоков упорно трудится над «Лолитой», что видно по его переписке с американским литературоведом Э. Уилсоном, и возлагает на нее большие надежды, хотя работа идет нелегко, и даже известен эпизод (может быть, выдумка самого автора, играющего «в Гоголя»): Набоков несет выбрасывать рукопись на помойку, но его чуткая жена спасает ее от уничтожения.
Работа над «Лолитой» велась параллельно работе над переводом на английский язык «Евгения Онегина» и подробными комментариями к нему (1950–1957), что побудило некоторых исследователей искать параллели между двумя романами: письмо Татьяны к Онегину и — матери Лолиты к Г. Г.; верность Лолиты своему глухому мужу в духе верности Татьяны, и т. д. Благополучно завершенная рукопись книги легла на столы четырех крупнейших американских издателей, которые единодушно отвергли ее. Тогда, весной 1955 года, литературный агент Набокова отправил «Лолиту» в Париж, в небольшое англоязычное издательство «Олимпия-пресс», известное в ту пору своими публикациями запрещенных в англоязычном мире произведений Генри Миллера, Маркиза де Сада и других «эротических» авторов; продукция издательства предназначалась в основном для английских и американских туристов.
Издательство вызвалось опубликовать «Лолиту», хотя сознавало, что книга «слишком совершенна», чтобы иметь коммерческий успех. Так поначалу и вышло: публикация в сентябре 1955 года прошла незамеченной, книга не распродавалась.
И вдруг — скандал. Дело в том, что известный английский писатель, католик Грэм Грин на страницах «Санди тайме» назвал «Лолиту» одной из трех лучших книг 1955 года. На это немедленно последовала реплика «Санди экспресс», в которой некий пылкий публицист объявил «Лолиту» «откровенной, невоздержанной порнографией».
За этим последовал издательский скандал во Франции, парламентский скандал в Англии… В результате «Лолита», изданная наконец в Америке, возглавляла список общенациональных бестселлеров в течение нескольких месяцев, пока ее не сменил… «Доктор Живаго».
У нас я знаю, по меньшей мере, три крайних прочтения «Лолиты». Одно — «прокурорское»: еще совсем недавно «Лолита» была опасной книгой, ее «хранение и распространение» расценивалось как криминал. Другое — консервативно «культурологическое»: один популярный культуролог поведал мне, что при чтении «Лолиты» у него поднялась температура (консерватизм и культурология, видно, несовместимы). Третье — «постсексуально-революционное»: в молодежной компании мне объяснили, что «Лолиту» невозможно прочесть до конца — настолько она надуманна и скучна: разве интересна 12-летняя девочка со своими детскими глупостями? Как можно всерьез ею увлечься?
Многие западные критики, я имею в виду серьезных критиков, в момент издания книги нашли тему романа «шокирующей», и она в самом деле такова. Вопрос об эстетике шока, к которой прибегает писатель для самовыражения, до сих пор недостаточно осмыслен. В XIX веке читательская публика была «скандализирована» «Госпожой Бовари». Адюльтер был пугалом века. Против Флобера начались судебные преследования. Теперь все это кажется странным. В тексте флоберовского романа уже давно проступила очевидная правда иного, отнюдь не эпатажного, измерения: на грозовом фоне шокирующей ситуации воссоздан портрет целой эпохи. Набоков едва ли стремился идти за Флобером, хотя очень высоко ценил «Госпожу Бовари». Ему нужен был не образ эпохи, а внутренняя драма человека, портрет «постороннего». Если у Камю в одноименном романе герой убивает человека, не испытывая при этом особых угрызений совести, то Г. Г. по-своему «забывает» об общепринятой морали. Вопрос стоит, однако, не о падении нравственности, хотя об этом тоже следует задуматься, а о вырождении любви.
В мире, где правит пошлость, маленькая Лолита (тоже «тронутая» пошлостью) остается тем заповедным оазисом любви (больше никого любить невозможно!), к которому в отчаянии тянется трагический и преступный герой. Набоков, словно в шекспировской трагедии, оставил нам на конец гору трупов. Умерли или погибли все: Аннабела, мать Лолиты, Валерия, Куильти, Лолита, сам Г. Г… Когда прошел шок, на Западе немало писалось о том, что «Лолита» — смешная книга, полная сатирических и юмористических деталей. На самом деле, жутко смешная.
Владимир Набоков
Предисловие
«Лолита, Исповедь Светлокожего Вдовца»: таково было двойное название, под которым автор настоящей заметки получил странный текст, возглавляемый ею. Сам «Гумберт Гумберт» умер в тюрьме, от закупорки сердечной аорты, 16-го ноября 1952 г., за несколько дней до начала судебного разбирательства своего дела. Его защитник, мой родственник и добрый друг Клэренс Кларк (в настоящее время адвокат, приписанный к Колумбийскому Окружному Суду), попросил меня проредактировать манускрипт, основываясь на завещании своего клиента, один пункт коего уполномочивал моего почтенного кузена принять по своему усмотрению все меры, относящиеся до подготовки «Лолиты» к печати. На решение г-на Кларка, быть может, повлиял тот факт, что избранный им редактор как раз только что удостоился премии имени Полинга за скромный труд («Можно ли сочувствовать чувствам?»), в котором подвергались обсуждению некоторые патологические состояния и извращения.
Мое задание оказалось проще, чем мы с ним предполагали. Если не считать исправления явных описок, да тщательного изъятия некоторых цепких деталей, которые, несмотря на старания самого «Г. Г.» еще уцелели в тексте, как некие вехи и памятники (указатели мест и людей, которых приличие требовало обойти молчанием, а человеколюбие — пощадить), можно считать, что эти примечательные записки представлены в неприкосновенности. Причудливый псевдоним их автора — его собственное измышление; и само собой разумеется, что эта маска — сквозь которую как будто горят два гипнотических глаза — должна была остаться на месте согласно желанию ее носителя. Меж тем как «Гейз» всего лишь рифмует с настоящей фамилией героини, ее первое имя слишком тесно вплетается в сокровеннейшую ткань книги, чтобы его можно было заменить; впрочем (как читатель сам убедится), в этом и нет фактической необходимости. Любопытствующие могут найти сведения об убийстве, совершенном «Г. Г.», в газетах за сентябрь-октябрь 1952 г.; его причины и цель продолжали бы оставаться тайной, если бы настоящие мемуары не попали в световой круг моей настольной лампы.
В угоду старомодным читателям, интересующимся дальнейшей судьбой «живых образцов» за горизонтом «правдивой повести», могу привести некоторые указания, полученные от г-на «Виндмюллера» из «Рамздэля», который пожелал остаться неназванным, дабы «длинная тень прискорбной и грязной истории» не дотянулась до того городка, в котором он имеет честь проживать. Его дочь «Луиза» сейчас студентка-второкурсница. «Мона Даль» учится в университете в Париже. «Рита» недавно вышла замуж за хозяина гостиницы во Флориде. Жена «Ричарда Скиллера» умерла от родов, разрешившись мертвой девочкой, 25-го декабря 1952 г., в далеком северо-западном поселении Серой Звезде. Г-жа Вивиан Дамор-Блок (Дамор — по сцене, Блок — по одному из первых мужей) написала биографию бывшего товарища под каламбурным заглавием «Кумир мой», которая скоро должна выйти в свет; критики, уже ознакомившиеся с манускриптом, говорят, что это лучшая ее вещь. Сторожа кладбищ, так или иначе упомянутых в мемуарах «Г. Г.», не сообщают, встает ли кто из могилы.
