Ознакомительная версия.
Небольшое озеро Петров Ключ пряталось в лесу недалеко от посёлка, который и сам издавна носил то же, никому не понятное имя. Какой Пётр? От чего ключ? Неведомо никому, да никому и неинтересно, потому что краеведов в поселке Петров Ключ не водилось. Рыбаков было много, но все они рыбачили на Вуоксе[3], где и лодки имелись, и простор, и прочие рыбацкие услады. Про озеро же Петров Ключ ходила по посёлку нехорошая слава. С каким-то даже сказочным, можно сказать, душком. Вслух-то, если прямиком спросить, каждый скажет: дурь всё! — однако, кроме Сёмки, бомжа Парамона да совсем маленьких ребятишек, никто из посёлка на Ключе не ловит и купаться даже в самую жару не идёт. Хотя рыба-то в Ключе есть. И вся чёрная. «Дьявольская!» — так бабка говорила. Ну, так в ухе-то или там на сковородке не разберёшь — дьявольская она или ещё какая… Вкусная — и всё!
А озеро — самое обычное, только вода тёмная какая-то. К Тарасихе прошлым летом племянник-студент с невестой приезжал, так они на этом озере круглый день пропадали. Сёмка из-за кустов подсматривал, как они с невестой меж собой. Интере-есно! Однажды племянник Сёмку поймал, но бить почему-то не стал, смеялся только. Он и про рыб чёрных объяснил, что, мол, они к чёрной воде приспособились естественным отбором, чтоб их в воде не видно было.
А ещё говорят, будто у этого озера дна нет. Вранье всё! Глубокое оно, это точно, и вода холоднющая, у Сёмки, когда нырял, два раза ногу сводило, едва выплыл, но дно-то — есть! Правда, илистое оно и ногу не поставишь, засосёт сразу… Ещё вот кувшинки почему-то на Петровом Ключе не растут. На всех озерах окрест и в заводях на Вуоксе — каждый год хоть косой коси, на летней макушке прямо не вода, а ковёр в жёлтую и зелёную горошку, а в Петровом Ключе — ни одной, как запретил кто. Так, может, им в воде что не подходит… Сёмка выцепил взглядом лукавое покачивание поплавка и, мигом забыв обо всём, напрягся в ожидании добычи. Вдруг словно какое-то бесшумное крыло махнуло над водой, и плотвичка, взблеснув в глубине, исчезла. Веером рассыпалась стайка мальков, и истошно закричала какая-то птица в подлеске. Сёмка вздрогнул, едва не выронив удочку, выругался, повертел шеей из стороны в сторону, ёрзая по замасленной горловине старого ватника, и только после догадался взглянуть вверх…
В оранжево-розовом, лиловеющем по краям вечернем небе прямо над Сёмкиной головой образовалось огромное серое пятно. Словно какой-то гигантский ребёнок вырезал ножницами круглую дырку в листе цветного картона. В дырке же… Смотреть в дырку было нестерпимо страшно, но Сёмка пересилил себя, покрепче обхватил руками колени и глянул ещё раз. И понял: в первый раз всё увидел неверно. Не было никакой дырки в небе, а был огромный пепельный шар, который уже висел не прямо над озером, а словно в стороне, дальше от посёлка. А сейчас ещё дальше… Шар как будто бы передвигался прыжками, возникая на новом месте и пропадая во время каждого следующего прыжка. Всё это происходило совершенно бесшумно, если не считать того, что в подлеске заходились в истошном крике уже несколько разных птиц, а в небольшой заводи раздался совершенно невозможный по осени лягушачий «квак». Сёмка почувствовал, что сейчас у него в голове что-то лопнет.
— Ой-ё-о-о! — завыл Сёмка. — Вот…………………такой, чтоб им……………….!!!
К сожалению, все Сёмкины слова нельзя напечатать в книге, потому что разговаривать нормальным русским языком Сёмка почти не умел. То есть обычные русские слова Сёмка, конечно, знал, но использовал их мало и так густо разбавлял свои высказывания словами неприличными, что понять его непривычному к такой речи человеку было непросто. Никакой особой Сёмкиной вины в этом не было, потому что точно так же, как он, говорили почти все мужики в посёлке и все Сёмкины приятели. На нормальном русском языке говорить приходилось только в школе, но там Сёмка в отличниках сроду не числился и потому всё больше молчал.
Крик вернул в Сёмкин организм какие-то силы, непонятное оцепенение прошло, и мальчик снова обрёл способность двигаться. Вскочил, уронив удочку, и, опрокинув ведро, рывками, втягивая голову в плечи, огляделся, решая, куда бежать.
Тем временем серый шар вернулся и снова завис над озером. Через несколько секунд Сёмка понял, что расстояние между шаром и поверхностью воды медленно сокращается, то есть шар опускается. Захлопнув отвалившуюся челюсть и больно прикусив язык, Сёмка начал осторожно отступать к лесу, нащупывая ногой тропу и опасаясь повернуться к озеру спиной. Зайдя за куст краснотала[4], развернулся и понёсся что есть мочи в сторону посёлка. Разом сбил дыхание, но остановиться не мог, не смел, бежал, судорожно разевая рот и до боли распяливая рёбра, придерживая рукой колющий бок. Только в виду посёлка, уже спустившись с некрутого пригорка, встал, согнувшись, и перевел дыхание, почти с нежностью слушая привычный брех собак и грай ворон, устраивающихся на ночёвку. Видели ли в посёлке шар?
Тропинка огибала огороды и с северной стороны выводила прямо на главную деревенскую улицу, но Сёмка боялся так сильно, что идти вдоль посёлка не стал и метнулся домой прямо через жерди и огород бабки Насти. Полкан, здоровенный бабки Настин кобель, рванулся было разодрать Сёмке штаны, но вечер был ранний и цепь с пса ещё не сняли. Полкан продышался от врезавшегося в горло ошейника, обиженно гавкнул, тряхнул мохнатыми ушами и ушёл в будку с отчётливым выражением на чемоданистой морде: «разве можно работать в таких условиях?!»
А Сёмка влетел в родные сени, распахнул дверь, вдохнул знакомый затхлый домашний запах и обессиленно прислонился к дверному косяку. Мать у стола шинковала капусту, брат с сестрой возились с какими-то обломками игрушек на продавленном диване.
— Ну чего, рыбки-то принёс? — спросила мать, не поднимая головы. Сёмка молчал, и женщина опустила нож и взглянула на старшего сына. Сёмкино лицо было не бледным даже, а каким-то желтым, как будто бы вся кровь из него куда-то разом подевалась. Губы отчётливо голубели, глаза были как тряпочные пуговицы, а полы распахнутого ватника взлетали с каждым шумным вздохом.
— Сыну!.. Что?! — растерялась мать.
Она знала сына. Знала, что Сёмка может за себя постоять, неприятностей своих в дом не несёт, обижать его в посёлке вроде бы некому… И что же теперь?!
— Ничо, мам, ничо… — негромко сказал Сёмка и сполз спиной по притолоке, присел на корточки. Малыши на диване прекратили вырывать друг у друга обломки, притихли. Из спальни выглянула Люша, сестра матери. В руках у неё был носок, который она штопала.
— Василий! Василий!!! — заполошно[5] крикнула мать, бросаясь в боковую каморку, где на топчане лежал отец семейства, как всегда, в дребезину пьяный.
Сёмкины посиневшие губы перекосила невольная усмешка — тоже мне, нашла мать поддержку. Легче с чурбаком во дворе поговорить…
— Ничо, мам, ничо, Люша, нормально, — повторил Сёмка, с трудом поднимаясь на ватных ногах. Встал и как-то разом понял, что никому и ничего про серый шар на Петровом Ключе не расскажет. Никому и ничего.
Перекинув дужку пустого помойного ведра через локоть и зажав сигарету между пальцами, Витёк нащупал спички в кармане пуховика и прислонился к перилам. Прикурил, затянулся, и тут же в горле запершило, снова подступил знакомый уже кашель. Витёк несколько раз быстро и неглубоко вздохнул и решительно зашагал наверх, по пролёту, ведущему к чердачной заколоченной двери. Там уж его точно никто не увидит и не услышит.
Когда-то у входа на чердак горела лампочка, но сейчас от неё остался патрон и венчик поблескивающих осколков. Вздохнув ещё раз, Витёк поставил ведро на ступеньку и аккуратно присел на вытертый коврик, который соседка принесла для беременной кошки, поселившейся весной в их подъезде. Не успев разродиться, кошка куда-то исчезла, а коврик так и остался лежать.
Снова приладив сигарету, Витёк осторожно втянул теплый, ароматный дым, и на этот раз ему удалось не закашляться.
— Ага, получилось, — сам себе сказал Витёк и тут же почувствовал, что сзади кто-то стоит. Разом вспомнились жуткие бандитские истории, которыми пугали мама, телевизор и одноклассники.
«А вдруг маньяк?!» — по спине под свитером потекла неизвестно откуда взявшаяся струйка пота. Почему-то представилось, как он, Витёк, уходит от маньяка кувырком вперёд, вниз по лестнице. — «Ну, тогда-то точно конец», — мелькнула рассудительная мысль.
— Зачем ты куришь, если тебе это не нравится? — прозвучал сзади тоненький девчоночий голосок.
От облегчения и злости Витёк едва не выругался, но сдержался. Хотел было обернуться и одновременно вскочить на ноги, как делал кто-то из телевизионных героев. Не получилось. В результате оказался на четвереньках, да ещё и проклятое ведро опрокинулось и покатилось по ступенькам вниз.
Ознакомительная версия.
