Родилась я где-то в верховьях. Это было давно, еще до войны — я и не помню, как наше селение называется; да там, по-моему, и не было ничего особенного; иногда, правда, вспоминается какая-то хижина, крытая пальмовыми ветками, и множество бегающих вокруг кур, и то, как мать носила меня на спине, завернув в кусок ткани; а еще я помню, что пахло там совсем иначе, чем в городе, — это был лесной запах, запах влажной земли, деревьев, тростника и маниоки, варившейся в котлах. Возможно, желание вновь почуять этот лесной запах и привело меня в итоге на остров Гиппопотама. И хотя оттуда довольно далеко каждый день ходить в город, зато так приятно вечером, засыпая, слушать, как поет река и ей вторят лягушки и готовящиеся ко сну птицы.
Больше на этом острове почти никто не бывает, разве что рыбаки. Считается, что он окутан какими-то злыми чарами. Папа Плезанс, например, утверждает, что дух последнего убитого там бегемота ждет своего часа, чтобы отомстить. А Мама Жанна говорит, что магия на острове поселилась потому, что во время войны там случались разные нехорошие вещи. Впрочем, она на этот счет особенно не распространяется, а значит, там и впрямь творилось что-то плохое, потому что обычно Мама Жанна готова обсуждать хоть каждую ножку сороконожки по отдельности. Впрочем, война была давным-давно, по крайней мере, года три назад, и теперь, по-моему, на острове очень даже тихо и хорошо. Хотя многие по-прежнему обходят его стороной, потому что о нем ходит немало всяких слухов, связанных с духами и колдунами. Сама я ни одного духа, ни колдуна там ни разу не видела. И Папа Плезанс тоже, а он там каждый день бывает, приплывает туда на своей пироге. Зато возле острова водятся отличные усачи,[6] и я очень рада, что все остальные этого места сторонятся. Больше всего я люблю, чтобы в мою жизнь никто не встревал.
На берегу, по ту сторону рукава, у Мамы Жанны есть хижина, где она живет со своей дочерью, Мамой Ким, и внучкой, Малышкой Бланш. Раньше с ними жил еще муж Мамы Ким, но теперь он там не живет. С этим связана какая-то темная история — какие-то разборки между мужчинами и женщинами. Мама Жанна мне что-то такое рассказывала, но мне, в общем-то, на такие дела плевать. У Папы Плезанса тоже есть хижина и при ней огородик — несколько грядок с овощами; а под большим манговым деревом он устроил себе мастерскую. Папа Плезанс приходится нашему Усачу дядей. Он делает пироги — точнее, раньше делал, пока война не началась; пироги у него получались очень красивые и легкие на ходу; воду они разрезали совершенно беззвучно. Папа Плезанс и меня научил управлять пирогой на быстрине; показал, как оседлать поток и как работать кормовым веслом, чтобы не перевернуть легкое суденышко. Сам он уплывает порой очень далеко, к самым водопадам, и свои верши иной раз ставит среди тех жутких подводных камней, которые мы прозвали Кусачками. Иногда мне приходится ему помогать, хотя это ужасно скучно — совсем не то, что сплавляться верхом на стремнине. И потом, Папа Плезанс никогда мне ничего за работу не платит, так что я при первой же возможности стараюсь ускользнуть от него и сама поднимаюсь вверх по реке, куда мне нужно.
Сегодня я пришла в «Les Rapides» рано, всего через час после рассвета. Остальные, конечно, еще не явились, и я уселась на берегу, поджидая ребят. Жуя кусок горького бамбукового побега, я высматривала в воде рыбу-дьявола. Вокруг не было ни души, лишь какой-то старик торчал посреди реки на своей пироге, да несколько птиц летали, почти касаясь бурой воды. Я прождала, наверное, не меньше часа, когда, наконец, пришел Мартышка со своим резиновым кругом. Собственно, я уже начинала догадываться, что грядут неприятности, а тут еще и заметила, что Мартышка этак искоса на меня поглядывает с этой своей противной усмешечкой, которая всегда свидетельствует о том, что за пазухой он спрятал какую-то гадость, но его самого это не касается. Мартышка всегда мне завидовал, это я давно знаю. Может, потому, что я гораздо лучше плаваю, а может, из-за того, что у меня-то ноги длинные и прямые, а он со своей изуродованной стопой сильно хромает, прямо-таки припадает к земле при ходьбе.
— А где остальные? — спросила я.
— Скоро придут, — ответил он и похвастался: — А Папа Плезанс всех нас позвал к себе и накормил завтраком — печеными колобками!
Вот это и впрямь удивительно! Старый Папа Плезанс никогда никого просто так завтраком кормить не станет. Интересно, что ему понадобилось? И почему это он всех моих друзей позавтракать пригласил, а мне позволил одной пойти к «Les Rapides»?
— Папа говорит, что ты только зря время теряешь, — сказал Мартышка, потом достал недоеденный колобок и с аппетитом за него принялся. — Он говорит, что на реке надо деньги делать.
— Что? То есть с ним рыбачить? Пусть ему помогают те, кто как следует плавать не умеет!
Мартышка явно разозлился и, зловредно прищурившись, сказал:
— А еще Папа говорит, чтобы ты у него под ногами больше не болталась. Он и Усачу это сказал. Сказал, что теперь ты у него будешь работать. А в «Les Rapides» чтоб больше ходить не смела.
Я просто ушам своим не верила.
— Да кто он такой, твой Папа Плезанс? Он что, родня мне? Кто он такой, чтобы мне приказывать! — возмутилась я. — Нечего ему за меня решать, что мне делать и чего не делать! Я не обязана даром на него работать только потому, что он дядя Усача!
— Так он Усачу сказал, — упрямо повторил Мартышка, — а я тебе передал.
— Нет уж, это мое дело! — заявила я и услышала, как предательски дрогнул мой голос.
— Ничего не твое, — тут же возразил Мартышка. — Место у «Les Rapides» принадлежат команде Усача.
Я промолчала, пытаясь разобраться, чем мне все это грозит. Мартышка между тем доедал свой колобок, по-прежнему поглядывая на меня со своей противной усмешкой — наверное, думал, что я заплачу или что-то в этом духе. Только я такого удовольствия ему не доставила.
— Ты же просто у Генерала на посылках! — высокомерно заявила я. — А где он сам-то?
Мартышка мотнул головой куда-то в сторону дробильщиков щебня.
— Только ты лучше туда не ходи, Нгок, — предупредил он, заметив, что я встала и двинулась по тропе. — Тебе там не поздоровится.
— Может, попробуешь меня остановить? — бросила я через плечо.
Он только плечами пожал и, прихрамывая, потащился следом, хотя и держался на расстоянии.
— Вот увидишь! — снова сказал он, но я сделала вид, что ничего не слышу.
Остальные действительно собрались у плоских скал, где бьют щебень. Однако Усач на меня даже не взглянул, а Голливудский Красавчик развлекался тем, что «пек блины» плоскими камешками в бухточке для купания и притворялся крутым.
— Мартышка говорит, будто вы больше не хотите, чтоб я с вами ходила к «Les Rapides»! — с ходу выпалила я, не дожидаясь, пока Усач сам сподобится со мной заговорить.
Усач ничего мне не ответил, даже глаз на меня не поднял, что-то внимательно рассматривая у себя под ногами.
— Что, язык проглотил? — спросила я.
Он пробормотал что-то невнятное — вроде того, что ему надоело иметь дело с малолетними девчонками.
— Ну и пожалуйста! Только перекаты не тебе одному принадлежат! — возмущенно крикнула я, снова заметив, как предательски дрогнул голос — то ли от сдерживаемых слез, то ли от бешеной ярости; я и впрямь была зла, как рыба-дьявол. — Если я захочу тут плавать, так ты меня не остановишь!
Однако он мог меня остановить и прекрасно это понимал. Трое мальчишек против меня одной… И потом, на суше-то все они гораздо сильнее меня, даже трус Мартышка со своей кривой ногой. Сильнее и старше. Но я уже закусила удила. Пусть только попробуют меня тронуть! Вряд ли у них смелости хватит! Я осторожно прикоснулась кончиками пальцев к своему амулету — зубу рыбы-дьявола, который всегда носила на шее, — и взмолилась про себя: «Рыба-дьявол, вдохни в меня немножко своей души, дай мне сил и смелости!»
— Уходи отсюда. Ступай домой, — велел мне Усач.
— Ты что, все-таки хочешь мне помешать? Ну, попробуй! — И вдруг мне в голову пришла совершенно неожиданная мысль, свежая и сильная, точно голос Бога. Впрочем, может, Бога, а может, и рыбы-дьявола; только «голос» этот я слышала настолько отчетливо, что у меня даже дыхание перехватило. И представив это себе, я вдруг начала смеяться, прямо-таки задыхалась от смеха, и мальчишки, по-моему, решили, что я совсем спятила.
— Ты чего это ржешь, Нгок? — несколько смущенно поинтересовался Голливудский Красавчик. Уж ему-то было чего стыдиться: не далее как на прошлой неделе я собственными глазами видела, как он попытался доплыть до Глотки, но слишком сильно забрал в сторону, описывая дугу, и в результате налетел на Черепаху, так что течение ткнуло его мордой прямо в ил. Усач, конечно, плавает гораздо лучше, ну а Мартышка никогда даже и не пытается отплывать далеко от берега, не говоря уж о том, чтобы оседлать стремнину. Я прекрасно понимала, что в воде легко одержу победу над любым из них, любого перегоню, даже Усача — особенно если день будет хороший, а на шее у меня будет висеть зуб рыбы-дьявола, который всегда приносит мне удачу.
