Юха Бьёрке был одиноким волком, сторонившимся деревенских. По слухам, причиной его отшельничества стал несчастный случай на охоте в начале девяностых, когда Юха по ошибке застрелил собственного брата. Полиция дело не возбуждала, но мать Юху так и не простила, к тому же многие утверждали, что он сделал это нарочно, из зависти. Все это было еще до рождения Лиама, и наверняка он знал только, что Юха сторонится людей, а люди сторонятся его.
Из-за кустов выбежала собака, принюхалась и ощетинилась. Из пасти вырвалось сдавленное рычание, хотя гостей она уже знала.
Габриэль сплюнул в траву:
— Так бы и пристрелил эту чертову псину.
Собака бежала впереди, пока они шли до дома, но хвостом не крутила, как делают нормальные собаки.
— Иди первым, — сказал Габриэль. — Ты ему больше нравишься.
Лиам почувствовал, как напрягается тело. Визиты к Юхе, хоть и нечастые, всегда выбивали его из равновесия. Обычно он ограничивался тем, что протягивал руку с товаром и брал деньги, — нечего языком чесать. Но даже этого хватало, чтоб в животе у него все переворачивалось.
То же испытывал и Габриэль. Он притих и, следуя за Лиамом, едва волочил ноги. Они тут были на чужой территории, и если что — помощи не жди. Да и сам Юха… люди, утратившие всё, всегда внушают страх.
Лиам постучал в дверь, и череп оленя, криво прибитый к двери, затрясся. Собака сердито сопела у их ног. В доме послышалось шарканье ног по деревянному полу. Дверь приоткрылась, и сквозь образовавшуюся щель они увидели тень.
Юха высунул голову и прищурился от солнечного света. По возрасту он им в отцы годился, лет сорок — пятьдесят, но худое жилистое тело больше подошло бы подростку. Длинные волосы собраны в небрежный хвост, лицо в морщинах.
Не говоря ни слова, Юха взял пакет у Лиама и поднес к носу, чтобы удостовериться в качестве, прежде чем протянуть деньги. Одного взгляда на купюры было достаточно, чтобы понять: их слишком мало. Лиама это удивило. Юха Бьёрке был не из тех, кто мухлевал с оплатой.
— Тут только половина.
Глаза Юхи странно сверкнули.
— Что?
— Тут только половина. Где остальные?
Юха с гибкостью кошки нырнул в темноту. Одну руку он держал за спиной, словно прятал что-то. Нож? Сердце Лиама пропустило удар.
— Войдите ненадолго, — крикнул Юха из полумрака. — Поговорить надо.
Лиам сунул купюры в карман и посмотрел на Габриэля. Тот был белее полотна. Что-то новенькое, Юха никогда не приглашал их зайти. Обычно, получив желаемое, он гнал гостей прочь, будто они собаки бездомные. А не зайдешь — кто его знает, что он отчебучит.
От порога было видно, что в камине горит огонь. В отблесках пламени поблескивали охотничья ружья, развешенные на стене. На каминной полке расставлены черепушки зверей с разинутыми пастями.
— Ну чего замерли? Проходите. Я не кусаюсь, — усмехнулся Юха.
Пару секунд они постояли в тишине, которую нарушал только треск пламени в камине и ветер в елях за спиной. Юха скалился в улыбке. Наконец Лиам набрал воздуха в легкие и прошел в дом. В тесной комнатке было жарко натоплено и воняло. Глаза тщетно пытались различить предметы мебели. Ощущение было такое, словно они оказались в пещере первобытного человека.
Лив была на улице наедине с рассветом. Утренние лучи проникали между голых берез и рисовали красные раны на черном полотне леса. Повернувшись к дому спиной, она старалась на него не оглядываться. Пар изо рта поднимался завесой. Она не слышала, как зажглась лампа, не слышала, как ее позвали по имени. Только когда тощая собака вылезла из кустов и начала вертеться под ногами, Лив воткнула топор в колоду и обернулась.
Видар стоял на веранде. Вместо глаз — темные щели.
— Иди есть! — гаркнул он и исчез в доме.
Лив отряхнула куртку и, еле передвигая ноги, пошла к дому.
Мужчины, отец и сын, уже были на кухне. Пахло кофе. Пальцы Видара скрючивало за ночь, и по утрам он едва был способен поднести чашку ко рту. Симон аккуратно отрезал ему ломоть хлеба и намазал маслом.
— Ты принял лекарство, дедушка?
Видар молча жевал. Он и слышать не хотел про лекарства. И если б Симон не выкладывал перед ним каждое утро радугу из таблеток, он бы и принимать их не стал.
— Не запивай лекарство кофе, а то будет изжога.
— Ноешь хуже старухи, — скривился Видар, но послушно проглотил все таблетки — одну за другой — и в благодарность даже похлопал внука по плечу. Симон опустил глаза. Лив давно гадала, откуда в сыне эта доброта, это душевное тепло. Уж точно не от нее.
Она поднялась к себе переодеться. Дверь в комнату Симона была приоткрыта. Одеяло сползло с кровати на пол, везде были разбросаны одежда и книжки, которым не хватало места на полках. Плотные шторы задернуты, освещал комнату только экран работающего компьютера. Лив купила его сыну, ослушавшись Видара, и гаджет стал ее мальчишке лучшим другом. В компьютере была целая жизнь, ей уж точно неведомая.
Стоя в дверях, она вдыхала запах грязных носков и чувствовала, как растет тревога. С чего бы это? Прислушалась — оба еще на кухне, толкнула дверь и вошла внутрь. Колени хрустнули, когда она нагнулась за одеялом. Над полом взлетела пыль. Что-то блеснуло под кроватью. Лив пригляделась. Бутылка без этикетки. От нее так сильно разило спиртным, что можно было не открывать. Самогон, да такой крепкий, что слезу вышибает. Видар гнал как раз такой.
— Ты что здесь забыла? Чего роешься в моих вещах?
В дверях стоял Симон, лицо красное от гнева. Лив выпрямилась с бутылкой в руках.
— Я всего лишь хотела заправить твою кровать. И нашла вот это.
— Это не мое. Это для приятеля.
Они оба знали, что он врет. Не было у него никаких приятелей. Но Лив не могла произнести это вслух.
Отряхнув бутылку от пыли, она поставила ее на стол. Мысли метались в голове. Ему уже семнадцать, глупо закатывать скандал. Может, это даже хороший знак, что у сына появились подростковые секреты.
— Какого приятеля? — все-таки спросила она.
— Не твое дело.
Они долго смотрели друг на друга. У Симона между бровей появилась складка. Как у Видара. Но все равно в нем она видела себя. Вызов, желание все изменить, обрести свободу. Если бы не он, она бы сейчас тут не стояла, в доме, где когда-то родилась. Она была бы далеко отсюда. Может, сын всегда это подозревал, и потому они все больше отдалялись друг от друга. Что, если он попал в плохую компанию из тех, что пьют и дерутся? Или пьет в одиночку за компьютером. Оба варианта не радовали.
Симон потянулся за рюкзаком. Злость его прошла.
— Я опоздаю в школу, — сказал он.
Лив кивнула.
— Поговорим вечером.
— Я не хочу, чтобы ты заходила в мою комнату, когда меня нет.
— Уже ухожу.
Симон дождался, пока она выйдет, и демонстративно запер дверь, прежде чем спуститься вниз. Лив тоже спустилась. Она смотрела на его затылок и вспоминала, как тыкалась лицом в нежную шейку, вдыхая младенческий запах. О всех ночах, когда она клала руку на спину между лопаток, чтобы убедиться: дышит, кроха. Это было так давно, в другой жизни.
Из окна кухни они со стариком смотрели, как Симон идет на автобусную остановку. Провожали его долговязую фигуру взглядом до самого леса.
— Мне кажется, он завел подружку, — сказал Видар.
— Вот как?
— Я носом чую. Он пахнет по-другому.
— Да? А я ничего не заметила.
Видар положил кусочек сахара между зубов, поднес блюдечко с кофе ко рту и бросил на Лив многозначительный взгляд.
— Яблочко от яблони недалеко падает. Помяни мои слова. Скоро начнет пропадать по ночам, как когда-то его мамаша.
В берлоге Юхи дышать было нечем. Лиам с Габриэлем примостились за шатким столом, пока хозяин кружил по комнате, вздымая облака пыли и трухи с пола. Дым из камина жег глаза. Взгляд Юхи метался между братьями.
— Вы должны меня извинить, — сказал он, — я отвык от людей.
Лиам пытался не выдать тревоги. Посмотрел на Габриэля, но тот вроде пришел в себя. С любопытством изучал комнату и охотничьи трофеи. В стол был воткнут нож, вокруг которого растеклось пятно застывшей крови. Единственное окно завешено звериной шкурой. Было жарко и душно.
