Рейкьявик, в последний час легкая дымка и мелкая изморось
Я стою на стоянке автовокзала и жду, пока наш водитель спустит с крыши мой чемодан вместе другим багажом. Темнеет, и магазины уже закрыты, но я знаю, что недалеко витрина магазина, торгующего английскими книгами. После поездки в автобусе я дрожу от холода, повязываю на шею платок и застегиваю пальто.
Мой автобусный попутчик встает радом и сообщает, что он вместе с друзьями, один из которых обладатель кита, руководит Обществом по украшению Рейкьявика. Цель общества — украсить город и привить жителям вкус и хорошие манеры, и в качестве первого шага оно уже несколько лет организует конкурс красоты, сначала он проходил в парке развлечений «Тиволи в Ватнсмирине», а теперь его перенесли в помещение.
— Нельзя было каждый год откладывать конкурс из-за дождей. Кроме того, дамы без конца простужались на улице.
— …Дело в том, — слышу я его голос, — что мы ищем незамужних девушек, которых природа одарила стройной фигурой и красивым лицом, для участия в конкурсе. Я не могу пройти мимо красоты и поэтому хочу пригласить вас поучаствовать в конкурсе «Мисс Исландия».
Я смотрю на своего собеседника.
— Спасибо, конечно, но вынуждена отказаться.
Он не сдается:
— Каждая ваша черта красива, как исландский летний день…
Он роется в кармане пиджака, достает визитку и протягивает мне. На ней имя и телефон. «Коммерсант» — значится после имени.
— Вдруг вы передумаете.
Он медлит.
— Вы чертовски красивая в этих клетчатых лосинах.
«Мокко»
Иду с чемоданом в подвальную квартиру на Кьяртансгата. На площади четырехсторонняя башня с часами. На часах почти семь. На одной стороне изображение улыбающейся женщины в голубом платье без рукавов и с широкой юбкой, в руках держит пачку стирального порошка Persil. На деревянной скамейке с металлическими ручками сидят две женщины в коричневых шерстяных пальто, неподалеку чайка клюет хлебные крошки.
Иду по Банкастрайти, там машина за машиной, роскошные американские тачки разных цветов с кожаными сиденьями.
Парни сигналят и медленно подкатывают ко мне, высовываются из окна, во рту сигарета, волосы уложены бриолином, совсем еще дети. Книжных магазинов даже больше, чем я себе представляла; иду мимо табачной лавки, магазинов одежды и обуви. Чтобы сбежать от машин, сворачиваю в переулок. Там «Мокко», кафе, куда приходят выпить кофе столичные поэты, интеллигенты-неудачники, как их называют мои земляки. Не выпуская чемодана из рук, останавливаюсь у окна и всматриваюсь в густой дым; интерьер темный, и лиц поэтов я не различаю.
Места «Саги о людях из Лососьей Долины»
Рядом со звонком вижу имена — Лидур и Исэй, а под ними подписано «Звонок сломан». У входа в подвал стоит раздолбанная коляска, ограда обвалилась, у дома маленькая запущенная лужайка.
На мой стук подруга распахивает дверь и улыбается до ушей. На ней зеленая юбка, волосы подстрижены, на голове красный ободок.
Она прижимает меня к себе и втягивает внутрь.
— Я все лето ждала твоего приезда, — говорит она.
На ковре сидит ребенок и складывает два кубика. Подруга хватает малыша с пола и торопится с ним ко мне. Он явно недоволен тем, что его оторвали от кубиков. Мать вынимает изо рта младенца соску, целует его в мокрую щеку и знакомит нас. За соской тянется слюна.
— Могу я представить тебе Торгерд? Торгерд, это Гекла, моя лучшая подруга.
Она протягивает мне ребенка. Живая копия ее мужа.
Малышка барахтается у меня на руках и плюется.
Забрав ее, подруга сажает малютку на пол, затем снова обнимает меня и хочет показать квартиру.
— Как же я рада тебя видеть, Гекла. Расскажи, что ты сейчас читаешь. Я совсем не могу читать. Атак хочется. Хорошо еще, если удается прочесть пару стихов. А то сразу засыпаю. Завела читательский билет в городской библиотеке, но не на кого оставить ребенка, чтобы сходить за книгами.
Малышка тем временем утратила интерес к кубикам и хочет уползти с ковра. Пробует удержаться на ногах, вцепившись в торшер. Она опрокидывается, но моя подруга успевает подхватить дочь и засунуть ей в рот соску. Однако девочка тут же ее выплевывает.
— Ох, нелегкая это работа — одной сидеть с маленьким ребенком, Гекла. Мы проводим вместе всю неделю, денно и нощно, пока Лидур строит мосты на востоке. Я и не представляла, что быть матерью так прекрасно. Рождение ребенка — лучшее, что случилось со мной в жизни. Я так счастлива. И ни в чем не нуждаюсь. Твои письма очень поддерживают меня. Я так одинока. Иногда мне кажется, что я плохая мать. Думаю о чем-то другом, пока Торгерд не удается меня растормошить. Я очень боюсь, что с ней что-нибудь случится. От ребенка нельзя отвернуться ни на минуту. Даже когда складываешь пеленки. Она может что-нибудь засунуть себе в рот. Лучшее время суток — это когда Торгерд по утрам спит в коляске во дворе, а я пью кофе и читаю газету. Опрокидываю по чашке каждый день. Ничего смертельного. Как же я жду, когда Торгерд подрастет и мы с ней сможем обсуждать книги. Как мы с тобой когда-то. Но до этого еще двенадцать лет. Торгерд простыла и капризничает, и спит со мной, но когда Лидур дома, он хочет, чтобы она спала в своей комнате. Мы ставим Элли Вильхьяльмс и танцуем. Он думает уйти из дорожного управления. Мы копим деньги на участок земли. Лидур хочет построить там гараж, тогда он сможет начать собственное дело по изготовлению мягкой мебели или открыть багетную мастерскую. Он говорит, что также можно хорошо подняться, набивая чучела птиц. Если только он не пойдет работать на цементный завод, тогда мы отсюда уедем. В прошлом месяце в подвале поселилась еще одна семья. Лидур помогал им переносить секретер. Имущества у них было совсем немного. Жену я видела только мельком. Думаю, что она наша ровесница, у них четверо детей. Младший одного возраста с моей Торгерд. Они въехали уже пять недель назад, а на окнах в гостиной все еще нет занавесок. Сегодня ночью я пошла на кухню выпить стакан молока, и когда стояла у окна и смотрела в темноту, то заметила, что эта женщина тоже стоит у окна своей кухни и смотрит в темноту. Мне показалось, она была очень расстроена. Я смотрела на свое отражение в стекле, а она в свое, две бодрствующие женщины, и в какой-то момент два лица слились, и я увидела ее на своей кухне, а себя на ее. Представляешь, до какого абсурда я дошла? Единственный человек, с которым я разговариваю за день, — продавец рыбы. Вернее, их два. Близнецы, работают посменно. Я узнала это вчера, когда они были в магазине одновременно и стояли рядом. Их трудно было различить. И тогда я поняла, почему иногда продавец в шутку называет меня своей любовью, а иногда нет, просто это два разных продавца. Они заворачивают рыбу в газету. И я прошу, чтобы это были стихи или рассказ, а не некролог или сообщения о смерти. Придя вчера домой, я развернула пикшу, один лист намок, и читать было очень трудно, а на втором я обнаружила два стихотворения, авторы которых целыми днями сидят в «Мокко». Прости, что я так много говорю. Ты ведь пойдешь в «Мокко» и в другие кафе, где собираются поэты? Я хожу мимо с коляской и вижу, как они наливают в кофейные чашки из бутылочки в коричневом бумажном пакете. И официантки смотрят на это сквозь пальцы. А что будет, если я зайду в этот смог с Торгерд на руках и закажу чашку кофе? Или заявлюсь с коляской на выставку абстракционистов?
— Попробуй.
Она мотает головой.
— Это ты, Гекла, носишь лосины и ходишь только тебе ведомыми тропами.
Ребенок устал, кладет голову подруге на плечо, и она несколько раз кружит по комнате с ним на руках. Потом говорит, что быстренько уложит дочь, а я тем временем могу осмотреться.
На это много времени не требуется.
В маленькой гостиной только зеленый плюшевый диван и сервант у стены с вязанной крючком скатертью и тремя фотографиями в позолоченных рамках: свадебное фото подруги с начесанными и уложенными волосами, фото младенца и, наконец, наша с ней фотография. Я наклоняюсь ближе и рассматриваю нас. Мы стоим, улыбаясь, у каменной стены загона для овец, я в комбинезоне и свитере, на ногах высокие резиновые сапоги брата Эрна, на три размера больше моего, только вернулась с поисков двух овечек, за которыми целый день гонялась по ущелью. Подруга на поиски не ходила, она осталась в шатре для пикника помогать представительницам женской организации намазывать лепешки, жарить хворост и варить какао в тридцатилитровой кастрюле. У нее коричневые локоны, она в юбке и вязаной кофте на пуговицах, положила голову мне на плечо. А кто снимал, уж не Йон Джон ли?
