2. Как Буэнавентура появился на Острове
Буэнавентура высадился с корабля «Святая Дева Ковадонгская», имея за плечами ровно двадцать три года и ни единого сентаво в кармане. Он был круглым сиротой с пятнадцати лет, и воспитывали его две пожилые тетушки, старые девы, которых он оставил в Испании. Он был видным юношей. Высокого роста – сто восемьдесят сантиметров, – с бронзовой от загара кожей и такими синими глазами, что так и хотелось нырнуть в их глубину всякий раз, когда он на вас смотрел. Кинтин, когда мы еще были женихом и невестой, рассказывал мне историю его появления на Острове и потом, через много лет, иногда повторял ее нашим детям, чтобы те знали, кто они такие и откуда родом.
Пересекая Атлантику, Буэнавентура все спрашивал себя, что же это за остров такой – Пуэрто-Рико? Кое-что об истории Карибских островов он прочитал еще до того, как снялся с якоря в Кадисе, но о многом узнал из первых рук – от тех, кто путешествовал по тамошним местам. К тому времени испано-американская война уже девятнадцать лет как закончилась, однако была еще свежа в памяти многих испанцев. Буэнавентура знал, что Испания не на жизнь, а на смерть дралась за Кубу, самую прекрасную жемчужину Короны. В 1763 году, после окончания Семилетней войны, Испания поменяла Кубу, которая была тогда в руках англичан, на Флориду. Столетие спустя тысячи испанцев сложили головы в Пунта-Брава, Дос-Риос и Камагуэе во время кровавой битвы с кубинцами, поднявшими революционный мятеж. Кубу Испания потеряла, так что оставалось плыть только в Пуэрто-Рико. «Может, остров такой невзрачный, что не было и смысла за него драться? – так думал Буэнавентура. – Или Испания к концу войны с американцами так выдохлась, что уже не было сил бороться?»
Буэнавентура прибыл в порт Сан-Хуана 4 июля 1917 года. Как раз в те дни президент Вильсон собирался подписать закон Джонса и для этого послал гонцов за золотым пером дона Луиса Муньоса Риверы, Чрезвычайного уполномоченного в Вашингтоне, – но тот только что скончался. Луис Муньос Ривера был любимым поэтом Острова и сумел с помощью разных сложных фокусов благорасположить к себе иностранцев в американском Конгрессе, а сам при этом пришпоривал кобылу островной независимости.
Как раз когда «Святая Дева Ковадонгская» приближалась к порту, начинались – и с большим шумом – празднества в честь этого великого события: принятия закона Джонса. Теперь каждый пуэрториканец имел право на американский паспорт, этот могущественный талисман, вызывавший зависть всех иностранцев, потому что он открывал двери в широкий мир. С момента высадки американцев в Гуанике в 1898 году мы знали, что можем передвигаться только внутри ограниченного сегмента. Испания предоставила нам автономию за полгода до своего поражения в испано-американской войне, однако пуэрториканцы не сумели воспользоваться своими гражданскими правами. До того мы путешествовали с испанскими паспортами, которые по окончании войны стали недействительными.
«Быть гражданами никакой страны – наверняка не слишком приятно, – размышлял Буэнавентура, разглядывая из-под палубного навеса окруженный внушительными стенами красивый город, который медленно приближался к нему. – И что самое плохое, еще и не поехать никуда». Он слышал, говорили, будто большая часть населения Острова – иммигранты, люди с Канарских и Балеарских островов, из Каталонии, а также французы и корсиканцы. Иные приехали из Венесуэлы и с близлежащих островов, гонимые очередной войной за независимость, неизбежно несущей разорение, если не смерть, нормальным людям. Пуэрториканцы привыкли перемещаться с острова на остров, с континента на континент, будто птицы, для которых естественная форма существования – перелет с одного места на другое. Теперь любое путешествие для них означало целый комплекс сложных уловок, чрезвычайно затратную коммерческую сделку, и то, что у них не было паспорта, становилось причиной быстрого обнищания.
Буэнавентура понаблюдал, как погружается в воду якорь, похожий на стрелу, пущенную в морские глубины. Жить пленником на территории в двести семьдесят квадратных километров – площадь Острова согласно атласу, с которым он сверился, отплывая из Испании, – это, должно быть, ужасно. Именно так и жили пуэрториканцы последние девятнадцать лет. Поэтому-то весть о том, что они получают американское гражданство, а также паспорт с золотым орлом на обложке вызвала такое невероятно шумное ликование. Отныне паспорт будет служить им волшебным щитом; они смогут поехать в любую страну мира, пусть даже в самую опасную или в самую экзотическую; они имеют право требовать политического убежища в посольстве Соединенных Штатах, и посол обязан им помогать в любой ситуации.
Буэнавентура сошел на берег с корабля «Святая Дева Ковадонгская», когда утро было уже в разгаре, и направился в Пунтилью, местечко, примыкавшее к порту Сан-Хуана на самом берегу бухты. Как раз там, где испанские торговцы держали свои магазины. Тетя Кончита написала ему адрес дона Мигеля Сантиэстебана на бумажке, которую Буэнавентура аккуратно сложил и спрятал в карман брюк. Донья Эстер, жена дона Мигеля, приходилась подругой тетушкам Анхелите и Кончите. Супружеская чета Сантиэстебанов эмигрировала из Эстремадуры тридцать лет назад, и дела у них шли неплохо. Дон Мигель занимался торговлей и, судя по его письму, мог предоставить юноше пристанище у себя в магазине на несколько дней, пока тот не найдет работу.
Буэнавентура нашел наконец дом дона Мигеля, но двери были закрыты. Он постучал кулаком в парадную дверь, но никто не отозвался. Тогда он подошел к жандарму, обходившему дозором квартал, и представился дальним родственником хозяина, приехавшим из Эстремадуры. Жандарм смерил его взглядом с головы до ног и убедился, что он говорит правду: пиджак из толстого серого габардина и грубые крестьянские башмаки были тому залогом – ни один житель Острова, будучи в здравом уме, такое не наденет. Он открыл дверь магазина и разрешил оставить там пожитки. Буэнавентура поблагодарил его, надел шляпу, купленную в Кордове, и бодро зашагал по улице туда, где празднование было в самом разгаре.
Стояла дьявольская жара, и обезумевшие пеликаны погибали, пикируя сверху в воды бухты, подобные расплавленному металлу. Буэнавентура прошел вдоль берега до самого порта, где полюбовался на «Миссисипи» и «Вирджинию», паровые суда ньюйоркско-пуэрториканской судостроительной компании, украшенные гирляндами флажков, которые весело развевались на ветру. Он дошел до здания Федерального почтамта и осмотрел розовый особняк, принадлежавший таможне. Это было роскошное здание с витиеватой лепниной цвета гуайабы, идущей вдоль крыши, и таким же лепным фризом из грейпфрутов и ананасов, которые гирляндами свисали с оконных рам.
Рядом с таможней располагалось здание Национального банка в стиле греческих храмов с коринфскими колоннами. Под сенью огромного индийского лавра, который рос посреди площади, прямо с разноцветных тележек торговали какими-то бутербродами, по-видимому очень вкусными, поскольку очередь за ними растянулась до самого здания почтамта. Буэнавентура спросил, что такое hot dog, и, когда ему сказали, что это означает «горячая собака», рассмеялся. Он купил один бутерброд и съел. Что-то между итальянской салями и немецкой колбасой; однако, с таким названием, кто знает, из чего это может быть. Несколько торговцев продавали пиво, привезенное в бочках, но Буэнавентуре оно не понравилось, потому что было тепловатым. Он бы что угодно дал за стаканчик красного вина из Вальдевердехи и в конце концов согласился на стакан вина из сахарного тростника, которое показалось ему очень вкусным.
Он шел вверх по улице Танка и чувствовал, что голубоватая брусчатка у него под ногами ходит ходуном, будто морской прибой. Он направился к ближайшему проспекту, по которому, как он слышал, пройдет парад в честь дня Четвертого июля. Огромная толпа собралась, чтобы не пропустить такое зрелище. Какая-то сеньора в накрахмаленном белоснежном головном уборе с вышитым красным крестом подошла к нему и протянула американский флажок.
