Каштан Хёла становится достопримечательностью, фермеры зовут его «страж-древом». По воскресеньям, выезжая на пикники, по нему ориентируются семьи. Местные пользуются им, давая наставления путешественникам, как одиноким маяком в поле зерна. Ферма процветает. Теперь есть первоначальный капитал, чтобы расти и расширяться. Отец умер, братья разъехались по своим делам, и Джон Хёл волен покупать все машины, какие пожелает. В сарае с оборудованием появляются жатки, веялки и сноповязалки. Джон едет в Чарльз-сити, чтобы посмотреть на первые двухцилиндровые тракторы на бензине. Когда начинают проводить телефонные линии, он сразу подписывается, хотя стоит это целое состояние, и никто в семье не понимает, какой толк будет от такой штуки.
Сын иммигранта поддается болезни бесконечных улучшений еще до того, как от нее появляется эффективное лечение. Он покупает себе фотоаппарат «Кодак Брауни № 2». «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное». Ему приходится посылать пленки на проявку и печать аж в Де-Мойн, и на снимки он тратит гораздо больше двух долларов, что стоила камера. Джон фотографирует жену, та с помятой улыбкой, одетая в ситцевое платье, позирует рядом с новым механическим катком для белья. Он фотографирует, как дети управляют тяжеловозными лошадьми с провислой спиной, тянущими зерноуборочные комбайны. Он фотографирует семью на Пасху, в их лучших нарядах, женщины вплетены в чепчики, мужчины придушены галстуками-бабочками. Когда открыточных видов Айовы уже не остается, Джон обращает камеру на своего ровесника, Каштан Хёлов.
Пару лет назад он купил младшей дочке на день рождения зоопраксископ, но девочке быстро стало скучно, и теперь Джон играет с ним сам. Все его мысли занимают стайки хлопающих крыльями гусей и парад вставших на дыбы мустангов, оживающих на глазах, когда начинает вращаться стеклянный барабан. Ему в голову приходит блестящий план, как будто он сам его придумал. Джон решает всю свою оставшуюся жизнь снимать дерево и так посмотреть, как оно будет выглядеть, ускоренное до ритма человеческих желаний.
В техническом магазине он покупает треногу. Потом устанавливает разбитый точильный камень на пригорок рядом с домом. И в первый день весны 1903 года Джон ставит «Кодак Брауни» на позицию и снимает страж-каштан, уже пускающий листочки. Спустя ровно месяц на том же самом месте, в то же самое время он делает еще один полноразмерный портрет. После чего каждое двадцать первое число каждого месяца он стоит на этом пригорке. Съемки превращаются в ревностный ритуал, даже в дождь, снег или испепеляющий зной, это литургия Хёла, прославляющая Церковь распространяющегося бога растительности. Жена безжалостно его дразнит, как и дети. «Он все ждет, что дерево выкинет какой-нибудь трюк».
Когда Джон собирает двенадцать черно-белых снимков первого года и перелистывает их большим пальцем, то им особо нечего предложить. В одно мгновение дерево словно ниоткуда выпускает листья. В следующее — разворачивает их навстречу сгущающемуся свету. В остальном, ветви просто вытягиваются. Но фермеры — люди терпеливые, испытанные жестокими временами года, и если бы их не преследовали мысли о грядущих поколениях, они бы навряд ли продолжали пахать землю каждую весну. Джон Хёл снова восходит на пригорок 21 марта 1904 года, как будто у него тоже в запасе пара сотен лет, чтобы задокументировать то, что время прячет у всех на виду.
В ДВЕНАДЦАТИ СОТНЯХ МИЛЬ К ВОСТОКУ, в городе, где мать Джона шила одежду, а отец строил корабли, происходит катастрофа, о которой поначалу никто даже не узнает. Убийца попадает на землю из Азии, вместе с китайскими каштанами, предназначенными для изысканных садов. Дерево в Зоологическом саду Бронкса дает осенние цвета в июле. Листья сворачиваются, сгорают до коричного оттенка. На разбухшей коре проступают кольца оранжевых пятен. Древесина поддается от малейшего нажатия.
Всего за год оранжевые пятна поражают каштаны по всему Бронксу — плоды паразита, который уже убил своего хозяина. Каждая язва выпускает тысячи спор, разлетающихся по ветру и вместе с дождем. Городские садовники начинают контратаку. Они срезают зараженные ветки и сжигают их. Опрыскивают деревья известью и медным купоросом из цистерн на лошадиной тяге. Но всего лишь распространяют споры дальше на лезвиях тех самых топоров, которыми срубают жертв. Исследователь из Ботанического сада Нью-Йорка опознает убийцу: это грибок, еще неизвестный человеку. Он публикует результаты и оставляет город на потребу летнему зною. Когда же возвращается несколько недель спустя, ни один каштан уже не спасти.
Смерть мчится по Коннектикуту и Массачусетсу, преодолевая по дюжине миль в год. Деревья падают сотнями тысяч. Страна, пораженная, смотрит, как пропадают бесценные каштаны Новой Англии. Дерево кожевенной отрасли, шпал, вагонов, телеграфных столбов, топлива, заборов, домов, сараев, столов, изысканной мебели, роялей, ящиков, целлюлозы, бесконечной тени и еды — самое урожайное дерево в стране — исчезает без следа.
Пенсильвания пытается устроить заслон шириной в сотни миль через весь штат. В Виргинии, на северном крае самых густых каштановых лесов, люди обращаются к Богу, требуют очищения, чтобы отринуть грех, повлекший чуму. Совершенные каштаны Америки, экономический оплот целых сообществ, гибкая красная древесина Востока, которую можно использовать в промышленности тремя сотнями разных способов, каждое четвертое дерево в лесу, простирающемся на два миллиона акров, от Мэна до Залива, — все это обречено на смерть.
НОВОСТИ О ЧУМЕ не добираются до западной Айовы. Джон при любой погоде возвращается на пригорок двадцать первого числа каждого месяца. Каштан Хёлов все сильнее вздымает листья вверх. «Он что-то задумал, — думает фермер, это его единственная попытка мыслить философски. — У него есть какой-то план».
В ночь перед пятьдесят шестым днем рождения Джон просыпается в два часа и шарит рукой по кровати, словно что-то ищет. Жена спрашивает, все ли в порядке. Сжав зубы, он отвечает: «Пройдет». И умирает через восемь минут.
Ферма переходит к двум первым сыновьям. Старший, Карл, хочет списать безвозвратные издержки фоторитуала. Младшему, Фрэнку, нужно оправдать десятилетие нелепых исследований отца о том, как дерево растит свою крону, а потому он упрямо их продолжает. Через сто с лишним кадров в самом старом, коротком, медленном и амбициозном фильме, когда-либо снятом в Айове, начинает проступать цель каштана. При перелистывании фотографий можно заметить, как их герой тянется к чему-то в небе, похлопывает его. Возможно, к другому каштану. Или к большему свету. Оправдание каштана.
Когда Америка наконец присоединяется к мировому пожару, Фрэнка Хёла отправляют во Францию вместе со Вторым кавалерийским полком. Он берет с девятилетнего Фрэнка-младшего обещание фотографировать дерево до его возвращения. Это год долгих обещаний. Нехватку воображения мальчик компенсирует обязательностью.
Чистая удача вытаскивает Фрэнка-старшего из котла в Сен-Мийеле только для того, чтобы стереть в порошок под минометным огнем в Аргонском лесу. От Хёла остается так мало, что нечего положить в гроб и похоронить. Семья собирает временную капсулу из его кепок, трубок и часов и закапывает ее на фамильном участке, под деревом, которое он так недолго фотографировал каждый месяц.
* * *
ЕСЛИ БЫ У БОГА БЫЛ «БРАУНИ», он, возможно, снял бы еще один анимированный короткий ролик: в нем чума застыла бы на мгновение, прежде чем рухнуть на Аппалачи, в сердце каштановой страны. Каштаны севера были величественны. Но южные деревья — это боги. Огромные каштановые рощи тянутся на много миль. В Каролинах кряжи древнее Америки вырастают на десять футов в ширину и на сто двадцать футов в высоту. Целые леса цветут белыми облаками. Десятки горных поселков построены из этой прекрасной прямослойной древесины. Из одного дерева получается почти четырнадцать тысяч досок. Орехи, толстым слоем лежащие на земле, кормят целые округи, год за урожайным годом.
