Ознакомительная версия.
«Всюду эта политкорректность, – подумал Степа. – Скоро ни одну вещь нельзя будет назвать своим именем».
Оглушительно заиграла песня Меркьюри «Show must go on», и заработал поворотный круг. Бонд, раскорякой стоя в «Астон-Мартине», уплыл за кулисы, въехав прямо в нарисованный на них белый лотос. Представление кончилось.
Раздался шквал аплодисментов. Степа не хлопнул в ладоши ни разу – пьеса показалась ему отвратительной. Бонд всегда был для него героем занимательного комикса и симпатичным малым. Было загадкой, почему Сракандаев и многие другие до такой степени радовались его унижению, что аплодировали стоя. Кроме того, Степа не знал, как объяснить висевшую над сценой надпись «United Queerdom» – то ли это дурацкий гэг, то ли ножка буквы «n» потерялась в складках ткани, и стало казаться, что это «r».
«Может быть, – думал Степа, – это порыв квасного патриотизма, вызванный тем, что англичане не выдают нам чеченских эмиссаров? Компенсация за десятилетия национального позора и деградации? Или, наоборот, зрители узнали в прозрачной метафоре судьбу русского человека, посвятившего жизнь Отчизне?»
Видимо, последнее было ближе всего к истине – протискиваясь к выходу вслед за Сракандаевым, Степа ловил обрывки чужих разговоров:
– Все, как у нас... Человек всю жизнь горбатится на страну, а что потом имеет? Это самое и имеет...
– Да, есть параллели. Только у них все как-то цивилизованней... Опять же, Гольфстрим...
«Но при чем тут Бонд? – думал Степа. – Глупо, пошло и глупо. Правильно кто-то говорил, что вся наша культура – просто плесень на трубе. Которая существует только потому, что нефть нагревают. Причем нагревают ее совсем не для того, чтобы расцветала плесень. Просто так ее быстрее прокачивать... Что за люди... Впрочем, это же гей-драматургия. Чего еще ждать от пидарасов...»
Тут он вспомнил, что за человек он сам, почему он в этом зале и зачем у него в портфеле лежит мистический жезл смерти. По его спине прошел холодок. «Спокойно, 0034, – подумал он, – спокойно. Поздняк метаться. Live and let die».[35]
Сракандаев отправился в ночной клуб «Перекресток», который располагался прямо напротив театра. С ним остались два богемных персонажа (один в штанах, раскрашенных под шкуру жирафа, второй в свитере с изображением Лары Крофт) и молоденький морячок в бушлате, непонятно как прибившийся к их компании. В клубе их ждали – навстречу вышел администратор, который провел их внутрь.
Степу не ждал никто, и ему в первый раз за много лет пришлось встать в очередь. Он мерз в ней около часа, поглядывая на загадочно мигающее зеленым неоном слово «Перекресток» и непонятное «anno homini MMIII», вырезанное на бронзовой пластине над дверью. Наконец его впустили.
Рядом со входом был металлодетектор вроде тех, что стоят в аэропорту. Увидев Степу, фэйс – контролеры немедленно попросили его пройти через штангу. Как только машина зажужжала, к нему подошел старший охранник, похожий на испитого Клинта Иствуда, и повел его в комнату для персонала. Обшарив Степу ручным металлоискателем (пришлось даже задрать рясу), Клинт Иствуд велел открыть портфель.
Сунув туда руку, он достал банку сардин, осмотрел ее и положил назад. Затем вынул «Добротолюбие» и пролистал его, задержавшись над одной из страниц почти на полминуты. Следом его худые нервные руки извлекли из портфеля священный лингам победы. Клинт Иствуд провел по нему пальцем, а потом поднял глаза на Степу.
Весь стыд, доступный человеку по этому поводу, был уже пережит Степой в поезде. К тому же он помнил, что лучшая оборона – это наступление.
– У меня еще один есть, – сказал он и пристально поглядел охраннику в глаза. – Хошь потрогать? Только осторожно, он весь в мозолях...
Клинт Иствуд отвел взгляд и положил лингам на место.
– Вопросов нет, батюшка, – сказал он, подавая портфель Степе. – Желаю счастливого отдыха.
Побродив по переполненному залу, Степа нашел одноместный столик недалеко от сцены.
Интерьер клуба напоминал аквариум. В полутьме горело несколько разноцветных софитов; мимо столиков проплывали официантки в платьях, на которых были вышиты большие пучеглазые рыбы. Степа обратил внимание на одну странную особенность – все официантки были женщинами, а среди посетителей их не было видно совсем. Со сцены помигивали разноцветными огнями какие-то электронные музыкальные ящики. Сракандаева с друзьями в зале не было.
– Что будете пить? – спросила официантка.
Это было кстати. Степа открыл меню и пробежал взглядом по столбику цен. Напротив «3.40 у.е.» стоял коктейль «Б-52». Пять и два в сумме давало семь. Совсем неплохо, подумал Степа.
– Принесите «Б-52»... А это что у вас такое рядом – «Б-2»?
– Это наш фирменный коктейль.
– А чего дорогой такой? Двадцать пять у.е.?
Официантка пожала плечами.
– Хорошо, – сказал Степа, прикинув, что двойка с пятеркой в сумме тоже дают семь, – несите тоже.
Оставалось одно – ждать. Подумав, Степа вынул из кармана мобильный и набрал Простислава. Тот долго не подходил к телефону – наверно, спал. Наконец трубка проквакала:
– Але! Кто это?
– Привет, Простислав, – сказал Степа. – Срочное дело. Можешь выставить мне за это пятьсот долларов.
– Что такое?
– Короче, я сейчас нахожусь в одном... Скажем так, в одной серьезной ситуации. Нужно срочно погадать. А самому мне здесь неудобно. Сделай, а?
– Ладно, – удивленно сказал Простислав. – А что за ситуация такая?
– Вот как раз это я и хочу узнать, – ответил Степа. – Нужен четкий однозначный ответ.
– Перезвони минут через десять, – сказал Простислав. – Посмотрим, куда оно, родимое, движется.
Степа спрятал мобильный в карман и взялся за принесенный коктейль.
Прошло несколько минут, и в зале появились спутники Сракандаева. Жираф и Лара Крофт волокли под руки ошеломленного морячка в расстегнутом бушлате. У бедняги был такой вид, словно он побывал в песне про «Варяга», где его сначала несколько раз вывели на палубу, которой нет, а потом включили ослепительный свет, дали тысячу долларов и велели про все забыть.
Степе показалось, что они, как привидения, появились прямо из зеркальной стены. Потом он понял, что одна из ее секций была дверью. Жираф с Ларой протащили морячка через весь зал, охранник раскрыл входную дверь, и троица исчезла на улице.
Сракандаев теперь был один – где-то там, за зеркальной дверью.
Час пробил.
Степа почувствовал, как ладони покрываются холодным потом. Он вытер их о скатерть и помахал официантке:
– Можно счет?
Официантка положила на стол серый листочек. Степа по привычке просеял цифры глазами и увидел под милым «3,40» равнодушное «25,0».
– Девушка, – сказал он, – вы мне вместе с «Б-52» этот «Б-2» посчитали, а я его даже не видел.
– Все правильно, – сказала официантка. – Это фирменный коктейль-невидимка. Виден только в счете. Технология «стелс», слышали?
Как это часто бывало в последнее время, Степа не понял, издеваются над ним или все следует принимать за чистую монету. Он не знал здешних порядков. Возможно, это было фирменным розыгрышем для новичков. А могло быть и так, что экономические тенденции цифрового века и впрямь проложили себе дорогу в мир алкогольной рецептуры. В конце концов, у себя в банке он готовил похожие коктейли, только с большим числом нулей. Стоило ли удивляться?
Степа протянул девушке две двадцатидолларовые бумажки.
– Сдачи не надо, – сказал он. – На ремонт аэродрома. А что у вас вон там?
Он кивнул на зеркальную дверь, откуда за минуту перед этим появились спутники Сракандаева.
– Кабинеты, – ответила официантка. – Но сейчас все три заняты.
Подождав, пока она уйдет, Степа вынул мобильный и снова набрал Простислава.
– Это я, – сказал он, закрывая трубку ладонью, чтобы не мешал шум. – Как, посмотрел?
– Посмотрел, – трудным голосом ответил Простислав. – Дело-то важное? Отменить нельзя?
– Чего? – спросил Степа. – Не томи.
– Мрачно. Двадцать девятая. «Повторная опасность».
– Так, – стоически сказал Степа. – Понятно. А позиция какая?
– У нас сегодня че, понедельник? Значит, первая, – ответил Простислав. – Слабая черта. Предсказание такое – «Войдешь в пещеру в бездне». Так что ты ето, фонариком запасись. И кошками. Только не теми, которые мяукают, а теми, которые цепляются, хе-хе-хе...
Степа несколько секунд молчал, потом, не попрощавшись, сложил телефон и спрятал его в карман.
«А чего ты хотел-то, – сказал у него в голове чей-то голос. – Человека грохнуть – серьезное дело...»
«Нет, – ответил другой голос, – при чем тут – человека. Это же не человек. Это «сорок три». И решать все надо сегодня или никогда. Нам на одной земле не жить. Как Зюзе и Чубайке. То есть им-то как раз нормально. А вот нам действительно – рядом не жить...»
Над сценой зажглись софиты, и ударила ритмичная музыка. Музыкантов видно не было, и Степа понял, что играет фонограмма. В небольшом пространстве между музыкальными ящиками появился мужчина в черной шляпе-федоре и строгом лиловом платье с низким вырезом на груди. Степа узнал Бориса Маросеева. Он первый раз видел звезду так близко. Боря был бледен. Под его глазом размещался большой синяк, видный даже сквозь грим. По цвету синяк был идеально в тон платью. Сняв с головы шляпу, Боря прижал ее к груди и поклонился. Зал приветственно загудел.
Ознакомительная версия.
