К «Итальянцу» это вроде бы не относится. На Северо-Западном фронте действовала испанская «Голубая дивизия», но итальянские части не появлялись. Да и Светлов сам назвал совершенно другое место действия:
Я, убивший тебя под Моздоком…
И все же не исключено, что в данном случае тоже сыграли роль непосредственные впечатления, что и в этом стихотворении было нечто «дневниковое». Конечно, для исследователя творчества Михаила Светлова эта деталь вряд ли очень важна. Но я пишу не работу о светловской поэзии (может быть, когда-нибудь мне удастся ее написать), а воспоминания о поэте.
2 октября 1942 года в газете «На разгром врага» было напечатано стихотворение Светлова «Бесстрашному», посвященное зенитчику Макару Грому, который не растерялся, когда на него стали пикировать шесть бомбардировщиков, и сбил одного из них:
Фашистам путь пересекая,
Вступает Гром в неравный бой.
Фамилия его такая,
Характер у него такой…
Говоря на фронтовом литературном совещании об этом стихотворении, Александр Александрович Фадеев упрекнул Светлова за то, что он ограничился «обыгрыванием» фамилии, не раскрыв характера героя. Думаю, что Александр Александрович был не совсем прав (в целом он высоко оценил работу Светлова в нашей газете). Даже просто назвать имя героя, назвать его так, чтобы оно врезалось в память читателей, чтобы с ним былр! связаны определенные события, определенный подвиг,- значило сделать хорошее, нужное и достойное дело… Не только потому, что это было наградой герою. В годы войны, с первых ее месяцев, когда людей, казалось бы, меньше всего должна была интересовать поэзия, они потянулись к ней сильнее, чем когда бы то ни было. У миллионов людей возникла потребность, чтобы каждый героический поступок, каждый герой сразу получили как бы и поэтическое утверждение. Такие стихи-величания вырезались из газеты на память не только теми, кому они посвящались, но и многими другими.
Мне слышится ответ на фадеевский упрек в «Застольной армейской» Светлова, в обращенной к будущему концовке этого стихотворения, опубликованного в нашей газете 5 марта 1943 года:
…И улыбнутся лица милые,
И вспомним мы свои дела,
Как нас Победа по фамилии
На подвиг каждого звала.
Но я отклонился в сторону от того, о чем хотел рассказать. После появления стихов Светлова о Макаре Громе мы уже не упускали из виду этого зенитчика. Вскоре он дал новый повод вспомнить о нем, сбив еще несколько самолетов, и я посвятил ему большой очерк. В этом очерке, появившемся 31 октября 1942 года, рассказывалось о всем боевом пути Грома, начиная с того дня, как он, еще в качестве командира расчета станкового пулемета, защищал в Донбассе родную Горловку. Первый уничтоженный им враг был итальянский лейтенант. В сумке убитого оказалась его фотография, снятая еще в Италии: с фотографии смотрел улыбающийся юноша. Этот-то снимок с надписью Грома: «Убил 11 ноября 1941 года» я и показал Светлову. Он спросил:
– Ты хочешь использовать это в очерке?
– Хочу.
– В смысле: убей его?
Я удивленно посмотрел на Мишу. Он сказал:
– Убить его, конечно, надо было. Но… понимаешь ли, мне очень не нравится изречение: труп врага всегда хорошо пахнет. У русских солдат такое изречение не родилось бы…
И без видимой связи с предыдущим добавил:
– Взглянуть бы на Неаполь…
– А на Гренаду?
– Сначала на Гренаду, потом на Неаполь. Само название – музыка. В Неаполе – на поле…
Я не берусь утверждать, что именно фотография итальянского лейтенанта, убитого горловским шахтером Макаром Громом, явилась тем зерном, из которого выросло светловское стихотворение. Но какую-то роль этот эпизод мог сыграть. Во всяком случае, одних газетных сообщений о боях под Моздоком или в других местах для Светлова было бы мало. Он обладал исключительным по силе и яркости воображением, но даже самая сказочная фантазия, даже самые смелые передвижения ее в пространстве и во времени всегда опирались у него на что-то сиюминутно-реально-личное…
Вскоре после приезда Светлова в 1-ю ударную армию я рассказал ему о разведчике 44-й бригады Павле Некрасове и попросил написать в очередной номер газеты о нем – Некрасов как раз доставил нового «языка».
Миша сказал:
– Вот съездим в бригаду, я познакомлюсь с Некрасовым, тогда и напишу…
Но, видя мое огорчение, сел и написал стихотворение «Павлу Некрасову». Оно начиналось словами:
Мы с тобой незнакомы, Некрасов,
Но к тебе отыщу я пути…
А в конце стихотворения говорилось:
Мы с тобой познакомимся, Павел!
Они действительно познакомились и подружились. Светлов никогда не обманывал ни своих героев, ни читателей.
3
Светлову было в самой высокой степени присуще ощущение будущего. Это не все видят. Многие ли молодые люди поймут сегодня, почему нас так волновали, ударяя теплой волной в сердца, светловские строки:
Внучек станет у стола
(Выпачканы лапушки):
«Неужели ты была
Комсомолкой, бабушка?..»
Бабушек – бывших комсомолок – тогда еще не существовало, и как-то странно было думать, что они могут быть. Даже комсомолок-матерей было еще не много. Конечно, и мы, читатели светловских стихов, верили в то, что страна пройдет через все испытания и что наступит время, когда внучата увидят подобных бабушек. Но одно дело верить в будущее, а другое – перенестись в него вот так, хотя бы на мгновение!..
Мы в редакции «На разгром врага» решили воспользоваться литературным юбилеем Светлова и представить его к ордену. На фронте не отмечали наградами такие юбилеи, но нам уж очень хотелось, чтобы поэт Светлов получил орден. Тут была и личная заинтересованность: как-то неловко было носить свои награды, пока не было ни одной у Светлова.
Когда о награждении Светлова заговорили с командующим, он сказал:
– Автору «Каховки» надо бы дать орден Ленина. А я что могу? Звезду, не больше. Он не обидится?
И, подписав приказ о награждении, добавил:
– Только одно условие: я приеду в редакцию праздновать…
В приезд командующего мы не очень верили, но пошли в АХО за угощением для праздничного стола. Об административно-хозяйственном отделе штаба была сложена поговорка:
«Под командующего» мы получили такую снедь, о существовании которой, наверное, не подозревал даже он сам. Против ожидания, он приехал, и не один, а в сопровождении нескольких генералов. Все столы были сразу сдвинуты и образовали один большой. Во главе его сели командующий и виновник торжества, справа и слева от них – генералы, а дальше – мы, редакция.
Все чувствовали себя немного напряженно, кроме двух, занявших места во главе стола. Казалось бы, трудно было найти людей более разных, чем Светлов и сидевший рядом с ним человек, военный по профессии и по призванию, командовавший батальоном еще в гражданскую войну. Но эти люди сразу понравились друг другу. Через несколько минут они уже начали чокаться сами по себе, сверх общих тостов; через полчаса уже перешли на «ты». Когда Светлов, рассказав что-то о ком-то, произнес в заключение одну из своих любимых фраз: «Дурак, дурак, а дурак!» – командующий так стукнул от удовольствия кулаком по столу, что задребезжала вся посуда.
Глядя на них, развеселились и другие. Но внезапно наступила тишина: Светлов, хлопнув собеседника по плечу, весело воскликнул (никто не слышал, в какой связи были сказаны эти слова):
– Я тебя еще научу воевать!
Генералы побледнели. Они-то знали крутой нрав начальника.
Командующий внимательно посмотрел на Светлова и, не прочитав на его лице ничего, кроме дружеской улыбки, ответно хлопнул его по плечу и сказал:
– А что? Именно это мне и надо!
4
Об остроумии Михаила Светлова писали много. Правда, иные приписывают ему такие остроты, которых он никогда не произносил и не мог произнести,- люди творят богов по образу своему и подобию. Однако можно сказать с полной убежденностью: и легенды и более или менее правдивые рассказы о нем не преувеличивают силу его юмора.
Я знаю лишь один случай, когда светловское остроумие натолкнулось на совершенно непробиваемую стену.
К нам в Шутовку, в редакцию газеты «На разгром врага», повадился приходить к ужину видный интендантский работник. Так как снабжение редакции зависело во многом от него, мы должны были терпеть эти посещения, становившиеся все более тягостными. Дело в том, что этот человек совершенно не понимал шуток и всегда деловито осведомлялся:
– Почему смеются?
Сначала это само по себе смешило, удваивая эффект, но потом начало угнетать. Светлов как-то собрал нас и заявил:
