— Думаю, я не вправе тебя судить, Лена, — медленно говорю я. — Но… ты и сама знаешь, что аборт — хреновая штука.
— Я херовая, Даня, я очень херовая, — бормочет она, словно не слыша меня. — Но именно поэтому я должна сделать этот чёртов аборт, понимаешь!? Я не хочу быть одной из них. Одной из тех, кто рожает, чтобы родить. Они ведь не для того рожают, чтобы любить. Им просто приятно, понимаешь!? Приятно чувствовать, как он колотит своими ручонками в их надутые брюха, но им глубоко по хер, что будет дальше с этим ребёнком.
Она тормошит меня за плечо, выводя из транса. Это её боль, её рефлексирующее обнажённое горе.
— А что она даст ребёнку этому, что!? Закопает под забором или бросит на мусорке! А если не бросит, так будет смотреть на этого ребёнка, в личико его светлое, и будет видеть там рожу мужа, которого презирает за то, что он с ней сделал. И лежит дитё, а она не знает, что делать, понимаешь, не знает. Хорошо если мать рядом, ей спихнуть ребёнка можно, а если нет? То, с кем она останется? С кем, блядь!? Сука эта малолетняя!? Где тут ответственность, где? В том, что она родила? В том, что аборт не сделала? Что не убила? Так убьёт она его, убьёт на хуй, только убьёт при жизни, словно и не было ничего! Они ведь и рожают, эти спидозные бляди, чтобы пособие получить! А ребёнок? Ребёнок всё равно дольше пяти лет не протянет.
Она рыдает. Её дистрофическое тело как оголённый нерв. Мне надо что-то сказать, но я никогда не умел говорить в такие моменты. Сложно успокоить боль другого, когда полон своей собственной. И я говорю:
— Лена, всё хорошо. Быть матерью не значит просто родить. Быть матерью — это дать жизнь после родов.
Из глубины приёмной появляется жирная медсестра. Равнодушно смотрит на трясущуюся в судорогах Лену и называет её фамилию. Я хочу уйти. Лена встаёт. Вытирает слёзы. Поправляет свой бледно-синий траурный балахон и берёт меня за руку:
— Будь со мной! Пожалуйста!
Грязный, пропахший лекарствами кабинет с бледными люминесцентными лампами. В самом центре гинекологическое кресло. На лотках, на столике разбросаны медицинские инструменты. В углу стол, стул и покосившийся шкаф.
Нас встречает кавказец. На нём грязный медицинский халат. Видимо, это врач. Лена здоровается. Врач говорит мне, протягивая руку:
— Альберт Саркисян, — и тут же обращается к Лене, указывая на меня, — муж, сопровождающий?
— Сопровождающий, — говорит Лена.
Саркисян смотрит на меня с определённым пониманием. И понимание это весьма мерзкого свойства.
— Я не отец, — почему-то начинаю оправдываться я.
— Молодой человек, — он улыбается, — мне это знать абсолютно ни к чему.
Лена раздевается и садится в гинекологическое кресло. Саркисян делает местную анестезию. Происходящее напоминает хорошо отрепетированную сцену жуткой психоделической постановки. Чувствую резкий порыв к рвоте.
Саркисян натягивает медицинские перчатки. Убийство начинается.
Аборт — преднамеренное прерывание беременности в сроки до 28 недель. Таково определение. Оно лживо. На самом деле, сроки беременности отнюдь ничего не решают. Важно желание.
— Возьми мою руку! Пожалуйста, Даня! — молит Лена.
Я поворачиваюсь и подхожу к креслу. Беру её руку. И закрываю глаза, чтобы не видеть, как Саркисян копошится в промежности Лены.
Хирургический аборт производят путем разного рода манипуляций, направленных на извлечение человеческого зародыша из полости матки.
В кабинете появляется медсестра. В её руках специальные расширители. Их вставят Лене, чтобы достать зародыш. Научно это называется «расширение цервикального канала». Использование расширителей нередко влечет за собой развитие недостаточности шейки матки.
Я видел это по телевизору. В эпоху телевидения и засилья информации мы сами можем научиться делать аборт. Без помощи гинекологов. Достаточно смотреть нужные передачи.
Мои глаза широко раскрыты. Как бы ни был мерзок ужас, он всегда визуально притягателен. Вижу, как на шее Лены пульсирует вена, похожая на плексигласовый шнур. Её кожа бледна, тонка и натянута, словно полиэтилен.
Хирургические аборты не в моде. Миром правят медицинские препараты. Большая часть женщин использует медикаментозный аборт — травит зародыши химией. Это похоже на подсадку на наркоту. Только без права выбора. Человеческий зародыш подсаживают на иглу и доводят до смерти.
Иногда мне кажется, единственное, что мы умеем делать действительно хорошо, это изобретать всё более изощрённые способы стереть себя с лица Земли.
— Блядская сила! — ругается Саркисян.
Аборты — главная причина материнской смертности. Осложнения возникают при 86 % абортов. Например, перфорация матки — травма стенок матки инструментами, вводимыми в её полость. Или возможность того, что плодное яйцо останется в полости, а это требует повторного выскабливание стенок и проведения антибактериальной терапии. Или инфекционные осложнения: воспаления слизистой оболочки матки, околоматочной клетчатки, придатков матки или брюшины малого таза, сепсис.
К широко распространённым последствиям аборта относятся воспалительные заболевания половых органов, гормональные нарушения, эндометриоз, дисфункция яичников и бесплодие. Впрочем, пока это никого не останавливало.
Из промежности Лены идёт кровь. По её лицу — слёзы. Наверное, женщина чувствует, когда убийство её ребёнка идёт не так гладко, как задумано.
Уверен, ребёнок тоже чувствует боль. Разница лишь в том, что он не может сказать об этом. Так принято: если у тебя нет голоса, то ты со всем согласен.
Гинекологи приводят выкладки исследований. Реакция головного мозга ребёнка в ответ на болевые стимулы регистрируется в таламусе в период между девятой и десятой неделями. Чувствительный лицевой нерв обладает всеми своими составными частями уже у четырехнедельного эмбриона, а в семь недель он отдергивает или отворачивает свою голову от болевого стимула так же, как и на всех других стадиях жизни. Кожные чувствительные рецепторы возникают в околоротовой области плода на седьмой неделе беременности. И без выкладок ясно: ребёнок в утробе чувствует боль. Адскую, продолжительную, раздирающую боль.
Саркисян вводит в промежность Лены щипцы. Они должны захватить части тела ребёнка. Не вижу никакой диагностической аппаратуры рядом. Думаю, что захват будет осуществляться наугад.
— Сукаааааааааа! — вопит Лена.
— Дышите глубже. Тяну, — голос Саркисяна абсолютно спокоен.
Я чувствую к этому человеку смесь отвращения и уважения. Отвращение порождено его грязным промыслом, уважение — спокойствием, с которым он творит его. Если бы мои товарищи по партии увидели бы его со щипцами в руках, то сразу бы нарекли «убийцей русских детей».
Ярлыки — удобная штука.
Саркисян извлекает из Лены окровавленный комок. В нём я не вижу то, что зовётся ребёнком. Щипцы вновь входят в Лену. Теперь они должны охватить оставшиеся части ребёнка. Содержимое Лены представляется мне наполнением консервной банки, где в кучу свалены части рыбы: мясо, хребет, чешуя. Только здесь всё куда отвратительнее. Я узнаю крошечные ручки, ножки. Узнаю и отворачиваюсь.
После работы щипцов начинается выскабливание. Его задача — полностью очистить Лену от ребёнка. От того, что звалось им когда-то. Следом в дело вступит насос.
Многие считают, что аборт не может считаться убийством. Это их право, но здесь, рядом с Леной, держа её за руку, меня не покидает уверенность — я стал свидетелем чудовищного убийства. Только жертва не могла кричать или звать на помощь. Ей не дали ни одного шанса на борьбу.
В России в год производится более восьми миллионов абортов. На сто родов приходится почти четыреста абортов. Россия лидирует среди всех стран мира по статистике абортов.
Мы выходим с Леной от Саркисяна. В тот же день. Здесь не принято сопровождать после абортов. Я говорю:
— Ты веришь в Бога?
— Можно ли верить после такого? — вздыхает Лена.
— Только после такого и можно, — улыбаюсь я.
Слишком много мёртвых вокруг. Мёртвых внутри. Мёртвых снаружи. Хочется прикоснуться к кому-то живому, чтобы почувствовать себя живым.
И я, с запозданием приняв приглашение на ужин, звоню в дверь Нины, чувствуя вонь мочи в её подъезде. Рядом с её квартирой кто-то вывел красным «блядь».
Нина открывает дверь. На ней серые обтягивающие брюки и белая блузка. Она смотрит на меня своими влажными, собачьими глазами и приглашает войти.
У кухонного стола суетится Инна. На ней вновь красная юбка. Наверное, у неё их много, вот и меняет, думаю я.
Они подготовились к моему приходу. В квартире Нины идеальная чистота. На кухонном столе, накрытом накрахмаленной скатертью, жареная картошка с уткой, фаршированной яблоками, салаты, колбасная и сырная нарезки, маринованные шампиньоны и малосольные огурчики.
