— Как погода? — не зная, с чего начать, бодро поинтересовалась Эрато.
— Ну, да… такая… одновременно все стихии… тяжеловато! — вздохнула сирена.
— Но мне вообще тут не нравится, мы же здесь вынужденно оказались. Я ничего здесь не люблю, мужчин не люблю, женщин тоже не люблю, мне здесь совсем не нравятся люди. Не знаю, зачем мы все здесь? Этой стране я бы поставила ноль. Но как-то держусь, улыбаюсь! У меня, чем хуже, тем больше улыбаюсь, защитка такая.
Эрато с растущим раздражением слушала Телксиепию, с некоторых пор на нее не действовали ее обольстительные чары. Глядя на неловкую угловатую сирену, она легким презрением подумала, как глупые поэты старались когда-то напрячь свою фантазию, представляя себе этих созданий. Кем только они их себе не воображали! То крылатыми девами, то женщинами с рыбьими хвостами, а то и совсем уж с птичьим телом и куриными ногами, что, впрочем, было гораздо ближе к истине. Однако никто из них, даже попадая в полную власть этих чаровниц, так и не решился представить себе в качестве сирены — огромную сутулую даму в ярком джерси с худыми длинными ногами в красных лодочках сорок третьего размера.
Возможно, для нее самой обаяние сирены заключалось немного в другом. При виде Телксиепии у нее затеплилась слабая надежда, что та хоть в чем-то может оказаться полезной в дикой отчаянной ситуации, о которой и рассказать-то было никому нельзя, кроме нее. Ведь это она, одержимая темой смерти, постоянно изображала в своих фильмах некое «мифическое существо», сопровождающее человека к гибели, рискуя быть обвиненной в публичных призывах к суициду. А ее провокационные разговоры о любви вовсе не мешали ей откровенно рассуждать о «питательности» этого чувства, о том, какие души они с сестрами больше любят. Хотя на все попытки выяснить ее «политическое кредо» сирена твердо и осмотрительно отвечала, что настроена резко против гомофобии, расизма и фашизма.
Один популярный писатель даже как-то остроумно заметил вслух, что она «привила себе сумасшествие» подобно тому, как врач прививает себе вирус для изучения недуга. Многие пытались опустить ее неподвластное человеку обаяние до бытового оскорбления «городская сумасшедшая», на что Телксиепия абсолютно невозмутимо парировала, явно намекая на нее: «Мне нравятся городские сумасшедшие.
Они вдохновляют меня гораздо больше, чем модели из журналов!»
Эрато нисколько не обманывалась на счет своей гостьи. За гладкостью, мягкостью, и певучестью воркования сирены скрывались пугавшие ее жестокость и непреклонность. Очаровательная жеманность, с которой она говорила о смерти и судьбе, объяснялась простой причиной, по которой сирены из муз стали полуптицами.
В мифе о похищении Персефоны, чьими спутницами-музами они когда-то были, говорилось о том, что они ничем не помешали явившемуся из Тартара Аиду, решившему похитить душу той, которую они «любили» с показной истеричностью. Хорошо зная эту «звезду андеграунда», Эрато вполне представляла себе, как Телксиепия и ее сестры, ломая руки, стонали вслед Персефоне, терявшей надежду: «Умирать страшно — это правильно! Жить — гораздо страшнее! Ведь жизнь такая короткая, все мы кандидаты в мёртвые… а смерть — это вечность!»
В мифе говорилось о нимфах и музах, вставших наперерез колеснице Аида, запряженной страшным отродьем Подарги. Все они, в отличие от ближайших подружек Персофоны, баюкавших ее своей мистической болтовней, — погибли. Но они дали надежду ее гибнувшей душе, которая теперь может хотя бы раз в год вернуться к матери, даря весну и лето.
Вряд ли кого-то из тех, кто встал наперерез черным крылатым сыновьям Подарги, Персефона приблизила бы к себе в своем прежнем беспечном существовании. По крайней мере, она бы точно не оценила их так же, как Телксиепию с сестрами, которые создавали вокруг нее снобистский кружок ревнительниц «чистой красоты».
Эрато и сейчас воротило от постоянных разглагольствований сирены, перебиравшей винтажные штучки в популярных телепрограммах: «Красота всегда индивидуальна, в ней нет канонов, в ней допустимо безумие, непохожесть ни на кого. Красота всегда Божественна, там Бог. Твоя красота — это твой внутренний мир, и как ты над ним работаешь, как ты себя хранишь, какую ты имеешь внутри себя культуру, так ты и выглядишь. Красивые люди никогда не бывают надменны, они всегда приветливы и теплы, им не жалко улыбнуться, сказать доброе слово, сделать всегдашнее усилие говорить доброжелательным тоном… Красота, достигнув своего пика, всегда стремится к саморазрушению. Пики красоты длятся у кого-то минуту в жизни, у кого-то год, а кто-то всю жизнь на пике красоты… Та самая красота, которой не хочется находить объяснение, она и так очевидна — это именно тот самый пик…»
Даже поддаваясь их магическому дару обольщения, так же стремясь к красоте, как к пику саморазрушения, она отдавала себе отчет в том, что сирены никогда никого не обманывали. Это была не ложь, а неправильное… эстетическое восприятие, причем, на какой-то сердечной нотке зашкаливающей искренности, которой вдобавок они придавали непостижимую силу своего обаяния.
Что дала ей погоня за вечной молодостью и красотой? Всего лишь первую встречу с Телксиепией сразу же после скандала с дорожно-транспортным происшествием на Лазурном берегу в обществе олигарха Бероева. Прямо в клинику, где она в отчаянии пыталась залечить рваную рану на щеке, ожоги на плечах и руках, израненные ноги, — ей пришло уведомление с развлекательного канала, где она вела свое любимое шоу «Подробности».
Руководство канала сообщало, что не может ждать с выходами в эфир ее передачи до затянувшегося выздоровления, в особенности, принимая во внимание саму причину ее заболевания. Приняв решение отстранить ее от ее же собственной программы, руководство решило выставить ей на замену неподражаемую Лину Воровскую. В письмо бесстрастно сообщалось, что вместе с ведущей поменяется и концепция шоу, и даже студия, в которой она до сих пор снималась. Таким образом, руководство канала надеялось изменить программу к лучшему и поднять рейтинги передачи, резко снизившиеся на фоне просочившихся в печать слухах о ее приключениях на Лазурном берегу. Можно сказать, сама ее изначальная идея в новых декорациях получит свежее дыхание, поэтому она не должна волноваться за судьбу передачи, авторские права на которую целиком принадлежат каналу, а должна спокойно заняться восстановлением своего здоровья.
В предыдущем сезоне руководство канала уже предпринимало нововведения относительно «Подробностей», уже на несколько вечеров приглашая в качестве ведущей Лину и одного известного театрального режиссера. Как раз в тот период у самой Эрато начались проблемы с мужем. Поначалу ей показалось, будто Лина даже проявила сочувствие к ее ситуации, время от времени заменяя ее в шоу. И когда из ее жизни навсегда уходила любовь, она попыталась даже утешить ее своей очередной фирменной сентенцией: «Любовь человека питает, делает более качественным. Бывает разрушительная любовь, но тогда это не любовь. Значит, кто-то из двоих не любит. Женщина должна будоражить мужчину, создавать ему интересное времяпрепровождение, украшать жизнь. Но ей нужно обязательно делать свою жизнь, отдельную от семейной, заниматься собственной карьерой. У нее должно быть что-то свое, иначе мужчине с ней скучно.»
Тогда ей показалась необычайно мудрой такая позиция. Зная, что олигарх Бероев имеет значительный пакет акций этого телеканала, она, вполне насытившись «питательностью» обманувшей ее любви, начала за ним настоящую расчетливую охоту, всеми силами стараясь отбить его у молоденькой любовницы-балерины, которая всегда чем-то напоминала ей Лину Воровскую, не являясь, впрочем, сиреной.
Ей хотелось занимать в жизни более прочные позиции, а уж если совсем честно, то ей страстно хотелось возглавить этот канал, получив куда более значительное и прочное положение в обществе.
Отбить женатого мужчину у такой любовницы означало… медленно и исподволь испортить их отношения. Раньше бы она такого себе не позволила. Но когда ее бывший муж, разрушил их семейный очаг, как «священную Трою», а потом сообщил, что собирается отправиться с друзьями на Ямайку «духом страдать на морях, о спасеньи заботясь жизни своей»… ее уже не удерживали никакие «моральные критерии». Ее не остановило, что бросив свою балерину, Бероев напоследок устроил ей настоящую травлю, из-за которой та была вынуждена судиться с администрацией театра, доказывая под безжалостное веселье желтой прессы, что она — вовсе не «толстая».
Тогда Эрато еще чувствовала последнюю сокрушительную силу золотого песка из топазовых часиков, спрятанных сейчас за ее платками и колготками в ридикюле, поэтому постаралась «не заметить», с какой жестокостью Бероев обставил свое расставание с балериной, нежно и трепетно изображавшей на главной сцене страны Царевну Лебедь. Он привык, чтобы все его желания немедленно исполнялись. А сейчас, руководствуясь лишь одним принципом: «Так не достанься же ты никому!», он желал, чтобы бывшая возлюбленная ни одной минуты не была счастлива без него. Как член Попечительского совета театра, он потребовал, чтобы дирекция заявила в печати, будто их «лебедь» настолько «обожралась», что ее теперь не под силу поднять и самому крупному премьеру.
