Ознакомительная версия.
— Будет день — будет и пища? Что-то вроде того?
Стася закурила.
— Я жутко проголодалась, — проговорила она. Вид у нее был жалкий.
— Если так, давай вернемся.
— Сил нет — очень далеко. Давай еще посидим.
Я извлек из кармана монету и протянул ей.
— Поезжай на метро, а я пойду пешком. Я не устал.
— Нет, вернемся вместе… Боюсь оказаться с Моной наедине.
— Боишься?
— Да, Вэл, боюсь. Она прольет море слез, и я сдамся.
— Но ты и так должна сдаться. Разве ты не поняла? Пусть себе льет слезы… а ты потом скажешь, что передумала.
— Я совсем забыла, — призналась Стася.
Некоторое время мы сидели, отдыхая. На Стасином плече устроился слетевший голубь.
— Давай купим орешков, — предложила Стася. — Птичек покормим и сами поедим.
— Забудь об этом! — сказал я. — Скажи себе, что не хочешь есть, и чувство голода отступит. Я никогда еще не переходил этот мост на сытый желудок. Ты просто взволнованна.
— Ты иногда напоминаешь мне Рембо, — сказала Стася. — Он много голодал… и много ходил пешком.
— Не он один, — отозвался я. — Такое часто случается.
Наклонившись, чтобы завязать шнурок, я увидел под скамейкой два арахиса и подобрал их.
— Один — тебе, один — мне, — сказал я. — Видишь, Провидение помнит о нас.
Съев орех, Стася решила, что обрела силы и может попробовать вернуться домой. Мы поднялись и на негнущихся, затекших ногах отправились в обратный путь.
— Не такой уж ты и негодяй, — сказала Стася, когда мы медленно поднимались вверх по мосту. — А ведь было время, когда я тебя просто ненавидела. Не из-за Моны, нет, это чувство не было вызвано ревностью, а из-за того, что тебе наплевать на всех, кроме себя, дорогого. Мне казалось, у тебя нет сердца. Но теперь вижу, что ошибалась.
— Что заставило тебя изменить мнение?
— Даже не знаю. Ничего конкретного. Возможно, я стала видеть вещи в новом свете. А с другой стороны, ты сам теперь иначе на меня глядишь. Раньше смотрел сквозь меня, не замечая, а теперь — видишь. Прежде тебе ничего не стоило наступить… или переступить через меня. Иногда я задумывалась, — продолжала она, — уживетесь ли вы, если я устранюсь. В каком-то смысле именно я скрепляю ваш союз. Будь я похитрее или стремись обладать ею одна, я удалилась бы со сцены, подождала, пока вы перессоритесь, и вернулась победительницей.
— Мне кажется, ты переболела ею, — сказал я, внутренне согласившись со Стасиными словами.
— Да, — признала она, — все уже в прошлом. Теперь мне хочется только одного — жить своей жизнью. Я должна делать то, что мне нравится, даже если потерплю неудачу… А что будет делать она? Вот это интересно. Трудно представить, чтобы Мона могла чем-то серьезно заняться. Мне жаль тебя. Без меня твоя жизнь превратится в ад. Сейчас ты этого не понимаешь, но, поверь, будет именно так.
— И все равно это лучший вариант.
— Значит, ты уверен, что я устранюсь? В любом случае?
— Да, уверен, — ответил я. — А если не уйдешь по собственному желанию, я сам тебя выставлю.
Стася слабо рассмеялась:
— Если бы ты мог, то, наверное, убил меня?
— Этого я не говорил. Я только хотел сказать, что пришло время расстаться…
— Сказала калоша ботинку…
— Вот именно! Что случится после твоего ухода — мои проблемы. Главное — решись! Хватит изворачиваться!
Стася проглотила мои слова безропотно, как горькое лекарство. К этому времени мы достигли верхней точки моста и остановились, глядя на город.
— Как я ненавижу это проклятое место! — воскликнула Стася. — С первых минут моего пребывания в Нью-Йорке я прониклась к нему отвращением. Только взгляни на эти муравейники! В них нет ничего человеческого! — И Стася сделала широкий жест, словно отметая небоскребы рукой. — Если в этом царстве камня и стали есть хоть один поэт, тогда я китайский император. В каменной тюрьме могут жить только уроды. — Склонившись над парапетом, она плюнула в реку. — Даже вода здесь зловонная. Отравлена нечистотами.
Мы продолжили путь.
— Я воспитана на прекрасной поэзии, — возобновила разговор Стася. — Уитмен, Вордсворт, Эми Лоуэлл, Паунд, Элиот. Могла бесконечно читать наизусть их стихи. Особенно Уитмена. А теперь могу только щелкать зубами. Мне нужно вновь бежать на Запад — и как можно скорее. Хоакин Миллер… Ты читал его? Певец Сьерры. Я хочу опять бегать нагой и прижиматься к деревьям. Мне все равно, что об этом думают другие… Я хочу заниматься любовью с деревьями, а не с отвратительными тварями в брюках, живущими в этих уродливых домах. На открытых пространствах мужчины еще смотрятся. Но здесь — Боже! Скорее займусь онанизмом, чем позволю одному из них забраться в мою постель. Все они паразиты! От них воняет!
Она довела себя почти до истерики. Потом вдруг неожиданно успокоилась. Выражение ее лица изменилось — в нем появилось нечто ангельское.
— Заведу коня и уеду куда-нибудь в горы. Может быть, вновь научусь молиться. В ранней юности я подолгу бродила одна, иногда уходила из дома на несколько дней. Среди мамонтовых деревьев, великолепных великанов, я говорила с Богом. Я ощущала Его не как конкретный образ, а как грандиозное Присутствие. Всюду, во всем я узнавала Его. Каким прекрасным был тогда мир! Любовь и благодарность переполняли меня. Я чувствовала себя посвященной. Иногда опускалась на колени, чтобы поцеловать цветок. «Как ты совершенен! — восклицала я. — Такой самодостаточный. Все, что тебе нужно, — солнце и дождь. И это дается тебе без всяких просьб. Ты никогда не требуешь невозможного, так ведь, маленькая фиалка? Довольствуешься тем, что дано». Вот так я говорила с цветами. Я знаю, как общаться с природой. Все происходит естественно. В этом нет притворства. Никакого.
Стася остановилась и изучающе посмотрела на меня. Ангельское выражение не покидало ее лица и даже как бы укоренялось. Даже нелепая шляпка не портила впечатления. Это выражение слегка изменилось, когда Стася стала всерьез изливать душу, по некий ореол все же сохранялся.
Сбило ее с пути, возмутило разум, призналась Стася, искусство. Кто-то уверил ее, что она прирожденный художник.
— Но все оказалось не так просто! — воскликнула Стася. — У меня действительно есть способности, и проявились они достаточно рано. Но в моих рисунках нет ничего исключительного. Каждый человек, если сохраняет искренность и чистоту чувств, обладает талантом.
Стася хотела, чтобы я понял, каким образом в ней назрели перемены, как она осознала, что такое искусство, и открыла в себе художника. Почему это случилось? Потому что она не похожа на других? Видит не так, как они? Трудно сказать. Одно несомненно: в один прекрасный день это произошло. Она утратила невинность. Отныне все стало другим. Цветы больше не говорили с ней, да она к ним и не обращалась. Теперь она воспринимала Природу как стимул для создания стихотворения или пейзажа. Перестав быть частью Природы, стала анализировать, что-то домысливать, утверждать собственную волю.
— Какой же я была идиоткой! У меня возникло ощущение, будто я выросла из старой одежды. Природной жизни стало мало. Я рвалась в город. Выдумала, что у меня душа космополита. Мне хотелось попасть в круг художников, расширить кругозор общением с интеллектуалами. Это превратилось в манию. Мне не терпелось увидеть великие произведения искусства, о которых я столько слышала — точнее, читала, потому что окружавшие меня люди ничего не смыслили в искусстве. За исключением одного человека — замужней женщины, о которой я как-то рассказывала. Ей было за тридцать и ума палата. Сама она не обладала никакими талантами, но всем сердцем любила искусство и была наделена хорошим вкусом. Она-то и открыла мне глаза — и не только на искусство, но и на многое другое. Конечно, я влюбилась в нее. А разве могло быть иначе? Она стала для меня всем — матерью, наставницей, покровителем, возлюбленной. Можно сказать, стала всем миром.
Стася прервала монолог, поинтересовавшись, не наскучила ли она мне.
— Самое удивительное, — продолжала Стася, — что именно она вытолкнула меня в большой мир. Не муж, как ты мог бы подумать. Мы отлично ладили втроем. Мне и в голову не пришло бы улечься с ним в постель, но она настояла на этом. Настоящий стратег, вроде тебя. До конца мы не доходили, он только обнимал меня и ласкал. Почувствовав, что он готов к большему, я тут же ускользала. Похоже, он не страдал от этого, во всяком случае, виду не показывал. Наверное, эта история кажется тебе странной, но, в сущности, она очень невинная. Видно, мне суждено остаться девственницей. По крайней мере в сердце. Да… Не история, а целый роман. Короче говоря, они дали мне деньги и отправили на Восток, чтобы я поступила в художественную школу и в будущем прославилась. — Стася вдруг резко остановилась. — А я? Ты только посмотри, в кого я превратилась! Что со мной стало? Лодырь, дешевка и врунья, почище твоей Моны.
Ознакомительная версия.
