В прочих отношениях снимок получился совершенно захватывающий. Там был ясно запечатлен порванный корсет с кружевным верхом, стянутый как раз под самый низ двух превосходных грудей и оттого заставляющий их театрально выпирать. Ниже виднелись белые ноги в гофрированных панталонах, а между ними – неистово толкающие голые ягодицы. Рычаг для этого толчка обеспечивала пара грязных кавалерийских сапог с новехонькими шпорами.
Хотя фотография почти неизбежно была дискредитирована как сделанная вовсе не с Анджелы Стерлинг, она тем не менее какое-то время пользовалась определенным успехом среди компании особенных фетишистов так называемой группы «Сапоги и Гражданская война».
– Можете быть со мной откровенны, – сказала Анджела, протягивая руку через стол к ладони Бориса и награждая его самым своим серьезным взором. – Ведь вы это знаете, правда?
Борис улыбнулся. Чтобы не казалось, будто он слишком много улыбается, он поднес ее руку к своим губам и поцеловал.
– Да, я знаю.
– Тогда скажите мне… как вам кажется, у меня есть талант?
Борис нахмурился и ненадолго отвернулся. Разговаривать с актерами об их нарциссизме было пустой тратой времени и сил; так он оказывался в начальственном положении психиатра – а это было бесполезно всюду, кроме съемочной площадки.
– У всех актеров есть талант, – сказал Борис. – Вопрос в том, как их использовать… – он вовремя спохватился, – то есть как им использовать этот талант в нужное время и до нужной степени. Понимаешь, что я имею в виду? – Похоже, оговорки Анджела не разобрала.
Она молча кивнула, опустила глаза, затем снова их подняла.
– Пожалуйста, скажите мне одну вещь, – попросила Анджела, пытаясь говорить отважно. – Какой из моих фильмов вам больше всего нравится… пет, я не это хочу сказать… я хочу сказать, какой из них, по вашему мнению… показывает, что я могу… или что я могла бы… – Она умолкла, умоляя его одними глазами. – Вы понимаете, о чем я?
– Да, конечно. Но, понимаешь, на самом деле неважно, какой фильм я считаю лучшим. Важно то, какой ты сама считаешь лучшим, какая вещь, как тебе кажется, больше всего тебя увлекла…
– Ах, пожалуйста, Борис, – упрашивала Анджела, сжимая его ладонь, – пожалуйста, назовите всего один… хотя бы один эпизод, одну сцену…
Гм, так-так, сейчас подумаю. – Борис поднял глаза к потолку, словно пытаясь припомнить, и до Анджелы постепенно дошло, что он не может извлечь из всех ее фильмов совсем ничего, что ему поправилось.
– О боже, – безнадежно вымолвила она, – неужели совсем ничего не было? Наверняка должна была быть хотя бы она сцена… одна линия…
– Гм, понимаешь, дело в том, что…
Тут Анджела наконец поняла и опустила лицо на ладони.
– Ох, нет, – выдохнула она, – вы даже никогда не видели… ох, нет…
– Не валяй дурочку. Конечно, я тебя видел!
– Где? – вопросила Анджела.
– В анонсах по телевизору.
– В анонсах чего?
– Гм, так-так, сейчас подумаю…
Анджела была просто раздавлена.
– Вы не видели! Вы не видели совсем ничего из того, что я когда-либо делала! – А затем все обрати лось в гнев. – Тогда не потрудитесь ли объяснить, зачем я здесь? Потому что со мной классно переспать? Только по этой причине? – Она принялась горько рыдать.
Борис схватил ее за плечо. Настала пора проявить твердость.
Немедленно прекрати, Анджела, ты ведешь себя как ребенок! Мне совсем не нужно видеть тебя на экране! Я знаю, что ты абсолютно точно подходишь для этого фильма! Я не желаю обсуждать, что из сделанного тобой я видел, поскольку знаю, что твой потенциал никогда не реализовывался. Даже близко к тому не было. Теперь тебе просто нужно мне верить. Хорошо? – Он дал ей свой носовой платок.
Анджела вытерла глаза и сквозь слезы улыбнулась ему.
– Простите, это было глупо. – Она снова сжала его ладонь. – Вы меня простите?
– Вот, – буркнул Борис, – выпей немного бренди.
Анджела присоединилась к нему, когда он поднял бокал.
– За «Лики любви», – сказал Борис.
Они выпили и какое-то время помолчали. Борис смотрел на Анджелу, но мысли его были далеко.
– А знаете, почему киностудия оказалась неспособна изменить мой имидж? – спросила она затем. – Даже хотя я прекратила сниматься в картинах с бикини и пляжами и стала делать милые вещицы в стиле Дорис Дей? Ведь я все равно осталась секс-символом. Мало того, стало еще хуже. А знаете почему?
– Почему?
– Потому, – продолжила Анджела с горечью, глядя в свой бокал, – что каждому мужчине в Америке нравится думать, что он Большой Скверный Волк, который ебет Златовласку, вот почему.
На секунду сохранив обиженное выражение лица с надутыми губками, Анджела взглянула на Бориса.
– Но ведь вы не такой, вы…
Борис пожал плечами.
– Не знаю. Возможно, иногда я такой.
– Но вы не должны таким быть, – укорила она его.
Борис рассмеялся.
– Это ты уж слишком.
Анджела бросила на него ищущий взор.
– Слишком хорошо или слишком плохо?
Борис пожал плечами и улыбнулся, прикидываясь, что колеблется.
– Хорошо, – разродился он затем. – Да, на сей раз мне придется сказать «хорошо».
– Я рада, – мягко отозвалась Анджела и снова опустила глаза, крутя в пальцах бокал. – Борис… даже не знаю, как об этом сказать…
– А что, со мной так тяжело говорить?
– О нет, нет, дело не в вас… я хочу сказать, вы такой прямой и все прочее… то есть, я не хочу, чтобы вы подумали, будто я… ну, дерзкая, сумасбродная или что-то вроде того… просто я знаю, как некоторым режиссерам необходимо ощутить близость с актрисами, прежде чем они смогут начать по-настоящему хорошо с ними работать, и… я хочу сказать, вы такой холодный и все прочее… я даже не могу понять, хотите ли вы… ну, близости или чего-то такого… то есть, знаете, я не думаю, что вы бы сделали шаг, даже если бы вам этого хотелось…
Борис увидел все это как монолог в крупном плане – регистрируя лицо Анджелы… подергивания, текстуры, углы, тени, световые эффекты… соотнося их со словом, его сутью, с сутью образа – или беря их контрапунктом. «Как, – задумался он, – можно было бы сыграть это лучше?» Некоторое время Борис думал только об этом, а затем неожиданно осознал – не вдруг, а с теплой, стремительной плавностью, словно кровь пошла из перебитой артерии, – что сжимает руку Анджелы, а главное – что не может представить себе ее монолог в крупном плане каким то иным. Прекрасная игра.
– Я вот что хотела сказать, – почти стыдливо продолжила Анджела – Со мной вам, знаете, даже не надо делать шаг… то есть, я не стала бы вас через всю эту ерунду проводить… в общем, если у вас, ну, действительно есть глаза… знаете, как девушка в том фильма говорит, вам нужно только свистнуть.
Борис улыбнулся и сжал ее ладонь. Его не удивило то, что ею предыдущая стратегия оказалась эффективной при подготовке Анджелы к работе – теперь она будет как чистая доска, без всяких заморочек из прошлого. Однако здесь оказался неожиданный бонус – предложение сказочного золотого руна. Борис, понятное дело, видел множество ее фильмов, некоторые даже не раз. «Бог определенно печется о человеке, – размышлял он, – который первым делом печется о работе».
Эпизод с касбой был расписан на шесть дней съемки, и Анджела присутствовала почти во всех сценах. Исключения составляли фрагменты монтажа с разными случаями и впечатлениями из ее детства на виргинской табачной плантации, На роль отца Борис с Тони решили пригласить почтенного, имеющего многочисленные награды Эндрю Стонингтона. величественного патриарха с Дальнего Юга дней минувших; на роль матери, естественно, никто не подходил так, как сама великая Луиза Ларкин. Чтобы изобразить Анджелу юной девочкой – в ряде сцен, где представлялась ее жизнь между восемью и двенадцатью годами, – они прибегли к услугами разносторонней и совершенно прелестной Дженнифер Джинс, более известной близким друзьям как Дженни Джинс, а еще более близким друзьям как Секси Джинс. Хотя она вполне сносно сходила за восьмилетку и идеально за двенадцатилетку, на самом деле Дженнифер было восемнадцать. В этом потребовалось удостовериться без всяких сомнений, прежде чем Сид ее подписал.
– Морти, мы с этой злоебучей девчонкой точно в тюрьму сядем, если я хоть что-то в этом понимаю! Она же долбаный ребенок, долбаного Христа ради! Ты на сто процентов уверен, что этой бляди уже восемнадцать?! Я не хочу получить по мозгам каким-нибудь долбаным актом о правах человека и даже не поебаться! Ни под каким соусом, блин!
– Богом клянусь, Сид, – сказал Морт, торжественно поднимая руку. – Я же тебе говорю – я ее свидетельство о рождении видел. Если тебе этого недостаточно, то я получил письменное подтверждение от ее предков – они говорят, что ей железно восемнадцать. Еще они как следует врубаются, что мы тут типа взрослую картину снимаем.
Сид, вконец обалдевая, опустил голову на ладони.
