— Ну что вы, договорились, — полюбопытствовал потом Лева. — Кстати, она все знает. Про Галю. Что там у вас?
— Ничего.
Он позвонил Ольге зимой — из автомата на автовокзале. Он не знал, что собственно нужно говорить. И вообще он не умел говорить по телефону — новичок в городской жизни. Он ничего не понял из сказанного ею. Но звуки ее голоса были как стакан «Анапы» — к тому времени он узнал вкус вина для начинающих — в поездке школьной агитбригады.
Он звонил редко, не надоедал. Раза два удостоился назначения встречи. Ни та, ни другая не состоялись. И он верил, что не по злому умыслу: сестренка маленькая на руках, поручения родителей. Конечно, она была послушная дочь и просто-напросто девчонка-школьница. Может быть, зубрилка. Но это лишь добавляло прелести к портрету Ольги.
Года через два ему было велено подъехать к ее дому и ждать у подъезда. Он проделал этот путь через весь город в двух переполненных трамваях, гулял часа полтора у дома, где были слышны моторы авиазавода — тоже почтового ящика. Кроме целующейся парочки не заметил никого. Нет, он не обиделся, просто хотел узнать, что случилось.
— А разве ты никого не видел под грибком?
— Видел.
— Так это я была с Рашидом. Не узнал, что ли? — Она рассмеялась, но не было на его сердце тяжести и черноты, мук ревности ему пока не было дано узнать. Его даже радовал какой-то новый поворот в отношениях. Когда позвонил ей снова, поинтересовался здоровьем Рашида.
— Да послала его к черту. У меня теперь другой — Вадим. Ты его не знаешь. Боксом занимается.
В ее тоне было что-то знакомое. Вот так Галя принимала его за свою подружку. Он научился отмечать оттенки голоса Ольги, чувствовал, когда на нее накатывает вдохновение. Кажется, все-таки это не лучшая ее импровизация.
— Как поживает сестренка?
— Хорошо поживает. К ней кадришься? Маленькая же. Или дождешься, когда вырастет?
— Такой, как ты, уже не будет…
Телефон на заводе непростой, с коммутатором. Снимешь трубку, ждешь, ждешь.
— Двадцать вторая, — вялый такой, умиротворяющий тон. Будто в чужую спальню попал.
— Город, пожалуйста…
Он позвонил Ольге с работы, улучив минутку, когда никого не было в комнате. Телефонистки, говорят, слушают разговоры абонентов. Ничего, он будет немногословен, ему нужен глоток ее голоса. Подзарядить батарейку сердца.
Однажды позвонила она сама. Все были на месте, шеф, Коля, машинистка, и Телков чувствовал себя посаженным на горячую сковородку.
— Ну что, музейная крыса, примолк? Михаил Виссарионович — твой шеф? Он, случаем, не грузин? Передай ему, что я обожаю грузинов. И армянов. Не поправляй.
У Телкова не было сомнения, что этот разговор слушают не только телефонистки. Наверное, она звонила из большой прокуренной комнаты, развлекаясь с большой компанией. Но это не рассердило Телкова. И не разгневало. Все равно он был рад и счастлив. Привычно рад. Это все в его воле. Эмоциональный подъем. Хочется делать людям добро. Прибавляются силы. Водка тоже горькая, но с нее подлетаешь.
Минувшей осенью он простыл на молодежном факельном шествии и тяжело болел — около двух месяцев. Участковая добилась, чтобы его обследовали в институте туберкулеза. Несколько недель его наблюдали и лечили как хронически больного, а потом сняли с учета, на котором держали шесть лет. Он будто бы попутно излечился от другой неизлечимой болезни. Радуйся же, Иван! Не рад. Чего-то такого большого, отличающего от остальных людей, лишился. Было немного грустно расставаться с тем, что было к нему привязано шесть лет.
Лева посетил его в больнице и не мог скрыть того особого отношения к заведению такого рода, где можно подцепить смертельную заразу. Телков видел себя глазами Левы и даже уважал друга — за то, что тот все же переступил собственную брезгливость и инстинкт самосохранения. Возможно, Лева отводил Ивану роль смертника, которому негоже отказать в последней ласке.
— А хочешь, я ее приведу?
Институт туберкулеза находился неподалеку от дома Ольги, и она, в самом деле, появилась, в красном лыжном костюме, без пальто. Возможно, ей пришлось схитрить для него перед родителями, и это низводило ее до уровня обычной девчонки. Может быть, она ведро с мусором пошла выносить и сюда примчалась?
Телков неуклюже топтался на месте, одергивал больничную пижаму, отчего выглядел еще более жалким, видел, как она старается не дышать воздухом, зараженным палочками Коха. Она изо всех сил старательно посверкивала ясными глазоньками и тонко улыбалась, впрочем, в эту улыбку ее губы сложены изначально. Телков беспрерывно курил, и она тоже потянулась к сигарете, будто табачный дым мог ослабить витающие в воздухе бациллы.
— Вы хоть поцелуйтесь, подсказал Лева. — Я отвернулся.
И, правда, он отвернулся и дышал с характерной задержкой, будто бы сберегающей от заразы. Ольга прижалась к Телкову, гибко изогнулась, как лоза вокруг подпоры, повисла на шее, легонькая, просто невесомая. Он поцеловал ее тоненькие губоньки, и только ощутил их вкус, она отодвинулась и отшагнула, готовая отодвинуться, в зависимости от его реакции, еще на шаг. Он вдруг вспомнил ту непонятную суматошную ночь с пионервожатой Галей, когда ничего не было. И ему показалось, что «ничего не было» с Ольгой. Змейка выскользнула, он закашлялся.
— Ты извини, нам пора, — сказал Лева. — Но мы придем. Завтра же навестим.
Фиг с маслом. Она, наверное, побежала чистить зубы и полоскать карболкой рот. Как последняя сигарета перед расстрелом. Обжигающая ясность пришла и довлела. Больше он не позвонит. Что-то выгорело в нем.
Потом он стал замечать других девушек. Но ни одной не позволял завладевать им полностью — его мыслями, его сердцем, вытягивать жилы. Так ему казалось. Собственно говоря, что он знал о них? В школе ни с кем не дружил, хорошо зная, что он никому не интересен.
Правда, одно исключение из правила было, когда прошел прощальный костер в пионерском лагере. В то лето девочки дарили друг другу фотографии. Он тоже получил несколько милых мордашек. Подсознательно отметил: все они ровесницы Ольги, но рядом с ней сущие дети.
Вместе с фотографиями каким-то неведомым образом у него оказалась школьная тетрадь, исписанная карандашом. Стихи. Какая-то из девчонок воспела его высочайшую особу и персону. Ходишь, мол, такой большой, лобастый, а не замечаешь, печаль на сердце, весь свет потемнел. И по нарастающей. Он и гад, и садист и сволочь, не замечает, дубина, какое счастье бродит рядом.
Дочитав тетрадку, он разрыдался густым гомерическим смеховоем, увидев, насколько близко это по настроению тому, что он накропал Ольге.
Кто же эта девчуха? Может быть, потолковать с ней как с товарищем по несчастью? Наверное, вот эта — смуглянка Люся с черной косой и челкой. У нее хорошее маленькое личико и глаза, будто бы прожигающие фотобумагу. Как у зверя, попавшего в капкан, он видел в кино. Зверь знает, что придет охотник и убьет его. А вдруг отпустит? Нет, убьет, убьет, скоро, скоро, уж скорее бы!
Ходишь, глупый, за другой, она тебя ни в грош не ставит, а ту, что любит, не замечаешь.
Он пытался еще раз расшифровать тетрадь, дававшую ему уникальную возможность глянуть на себя со стороны. Оказывается, он тоже может кому-то нравится. Но что с этим делать? Не было хлопот… Устроить такую же нравоучительную беседу, какую провела с ним Ольга? Это было бы слишком. Раздумья длились недолго. И закончились ничем. А тетрадь он сохранил.
Поезд опаздывал на час. Может быть, обойдется и она не приедет? Он стал бродить по огромному вокзалу с гнетущим чувством неизбежного крушения, почитал газету на стенде, так ничего и не понял из большой статьи о склоке в коммунальной квартире, проводил глазами пассажиров с ташкентского поезда, несущих корзины с абрикосами. И вдруг вспомнилась странная история, случившаяся в Красноярске. Она тоже пахла железной дорогой: каменным углем и мазутом, поскольку случилась неподалеку от тамошнего вокзала.
Прилетев в город, где жил его друг Подмухин, он еще в аэропорту заметил симпатичную девичью мордашку, сев в троллейбус, заметил ее же. Вышел в центре, и она тоже. Заглянул в пельменную поужинать, и она подсела к нему за стол. Быстро расправившись с едой, он это умеет, Телков юркнул на улицу, миновал несколько домов, уткнулся в «Дом колхозника», там оказались свободные места. Оказавшись обладателем койки в пятиместном, пропахшем креозотом, номере, он почувствовал себя в безопасности и решил продолжить осмотр города. Очень быстро центральная улица уперлась в железную дорогу. Последнее здание — Дом железнодорожников. Туда он и направился. И там увидел мордашку. Он даже порывался подойти и спросить, почему она его преследует. Но все-таки не решился. Однако она никуда не исчезла. Их места в зрительном зале оказались рядом. После фильма его оттерло толпой, и тайна слежки оказалась неразгаданной. Может быть, та таинственная незнакомка и пианистка — одно лицо? Телков подивился игре собственного воображения и с удивлением обнаружил, что забыл лицо преследовательницы.
