Ознакомительная версия.
— Иди и верни его, во что бы то ни стало, а то выгоню тебя, небрежную и неблагодарную скотину, вон из моей кельи! Пошел быстро, и если не вернешь его, можешь сам не приходить обратно и искать себе другое место! Я уже устал от твоих выходок.
Никос посмотрел в морщинистое лицо геронты, его залитые гневом глаза и неожиданно испугался. Он поспешно открыл железные, поставленные год назад врата и побежал вниз за поздним посетителем, который еще не успел уйти далеко от старой кельи Животворящего Креста. Эта келья принимала и святых. Никос вспомнил юродивого Пахомия, который жил в ней сто лет назад. Этот бесподобный старец, когда вышел из своего сербского монастыря, взял с собой одного послушника, самого строптивого, который только был. Получив келью, Пахомий настолько смирялся перед этим суровым славянским характером, что поставил злого послушника над собой старцем, постриг его в схиму и вручил ему управление кельей. Пахомий искал одной молитвы, его «старец» хотел лишь умножения плодовых деревьев, заставляя святого долгое время работать в саду.
Никос побежал вниз по узкой горной тропинке мимо колючего зеленого кустарника, спотыкаясь о камни и думая, что все же он очень неблагодарен по отношению к своему геронте Иосифу, который, несмотря на свою сварливость, обладал очень добрым, почти женским сердцем.
— Благословенный, подожди! — Никос догнал паломника и, извиняясь за грубость, запыхавшись от бега, просил его вернуться. — Старец ждет тебя, уже вечер, ты можешь остаться сегодня у нас, ведь скоро стемнеет. Пойдем скорее, поговоришь с геронтой Иосифом, он у нас уже пятьдесят пять лет на Афоне. А там скоро начнется повечерие, помолимся вместе.
Паломник с грустными зелеными глазами снял с широких плеч рюкзачок и отряхнул черную рубашку с закатанными рукавами.
— Давайте, я помогу, — Никос подхватил в свои жилистые руки рюкзак, и они оба стали подниматься к двери.
Войдя в келью, они проследовали на террасу, где Георгиос, молодой послушник румын, предусмотрительно поставил на столике обычное афонское угощение: тарелочку с лукумом, рюмку узо и стакан холодной воды. Посетитель сел на старый плетеный стул, отпил глоток воды и внимательно огляделся.
— Старец сейчас придет, благословенный, обожди немного, — Никос улыбнулся и понес вещи в одну из тесных комнат-келий, увешанных святыми иконами.
Через минуту геронта Иосиф вышел из храма, где зажигал лампадки к повечерью, он любил это делать сам, как и все, что касалось храма. Войдя на террасу, он сразу же узнал в паломнике Калинника. Как же заметно изменился и выглядел крайне необычно без бороды и подрясника этот некогда ревностный монах! Старец преодолел волнение, приятным теплом наполнившее его сердце, и старался хотя бы внешне выглядеть невозмутимым.
— Угощайтесь, угощайтесь, благословенный! Может быть, вам еще лукума?
— Нет, спасибо, геронта, я… Ну, как бы это объяснить?
— Ничего не надо объяснять, солнце уже почти село, и Георгиосу пора уже звонить к повечерью. Как тебя зовут?
— Меня? Панайотис, — сказав свое мирское имя, паломник покраснел от стыда, но темнота покрыла этот стыд, и он, преодолевая волненье, продолжил: — Геронта, я по ночам вижу во сне, как ты зовешь меня, я никак не могу найти покой и… и прошу у тебя прощенья… — гость прикрыл лицо руками, и они сидели так с минуту, не говоря ни слова.
— И ты меня прости, Калинник, — геронта Иосиф прослезился и почувствовал сильное облегчение, как будто внутри души лопнул гнойный нарыв или вдруг умер злобный червь, подтачивающий сердце. Никто не увидел его слез, зато все услышали звонкий голос колокола, звавшего на молитву.
— Ну, пойдем скорее, вот уже и повечерье, — геронта с Калинником шли позади всех, и старец, слегка обернувшись, тихо обронил: — Помни, что ты дал обеты Самому Богу, и, так или иначе, тебе придется отвечать за них, — он взял его за руку. — Возвращайся на гору.
Войдя в низенький храм, монахи по очереди приложились к иконам и мощам, среди которых был древний крест с частичкой самого Честного Древа. Затем старец начал повечерье с обязательным акафистом Божией Матери, он читал эту службу тысячи раз и знал наизусть. Сегодня он читал все сам.
Дойдя до славословия, старец вдруг остановил чтение, и его руки словно врезались в подлокотники стасидии. Громко вздохнув, геронта Иосиф возгласил:
— Слава Тебе, показавшему нам свет!
Старец опустил голову и будто заснул.
Через минуту обеспокоенные послушники окружили затихшего геронту, и Георгиос, бывший в миру врачом, проверил его пульс. Наступило долгое затишье. Все вдруг поняли, что произошло.
— Геронта ушел от нас, — Георгиос посмотрел на Никоса и медленно повторил: — Наш добрый старец упокоился.
Все молчали в противоречивых чувствах. Огоньки лампад нисколько не дрожали, древние иконы — благоухали, да и вся молитвенная обстановка низенького храма казалась ничем не нарушенной. Была естественная скорбь по усопшему, но, с другой стороны, — какая-то легкость и внутренняя радость, извещающая, что старец, будучи праведником, отошел прямо ко Господу. Никос поцеловал еще теплую руку геронты Иосифа, вытер рукавом подрясника текущие ручейком слезы и вместе с Георгиосом аккуратно поднял тело старца. Калинник стоял, не шелохнувшись, в своей стасидии.
— Благословенный, ты умеешь, можешь дочитать повечерие? Геронта всегда настаивает на точном исполнении правила, а мы пока займемся всеми этими вопросами, позвоним в лавру и прочее, — Никос указал мокрыми глазами на ветхий канонник, и послушники, причитая, вынесли тело старца из храма.
Калинник взял книгу, поправил старинный аналой, все еще не осознавая, что вокруг происходит. Свечи лежали все на том же знакомом месте. Он зажег одну из них и открыл малое повечерие. Найдя глазами нужное место, монах с волнением вдохнул забывшей псалмопение грудью побольше воздуха и начал читать нараспев:
— Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение…
Чтение уносило его, и голос все больше обретал силу.
Над Святой горой уже мерцали огни, и в другом, духовном, небе зажглась новая звезда. Так закончился еще один короткий вечер, уступив время ночи, зажегшей звезды и тысячи свечей — душ, вставших на молитву в монастырях, кельях и стареньких каливах[15] Афона, предстоя перед Первопричиной всего.
Этико-аскетическое учение о пути человека к единению с Богом через очищение сердца слезами и через сосредоточение сознания в себе самом; для этого была разработана система приёмов психофизического самоконтроля, практика молитвы Иисусовой.
Сиромашество — особый вид афонского монашества. Представители его не имеют никакого жилища, ночуют часто под открытым небо, питаются сухарями, которые раздают в монастырях для подобных бедняков.
Выборный начальник скита.
Ответственный за монастырскую гостиницу.
Святые врата монастыря.
Головной убор.
Самодержец, византийский императорский титул.
Пристань.
Управитель имуществом в монастыре.
Разрешение на пребывание на Афоне.
Молебное пение.
Здесь: главный праздник (храма, монастыря).
Деревянная конструкция, в которой можно стоять, оперевшись на подлокотники, либо сидеть во время служб.
Старец (греч.).
Уединённая пещера (греч.).
Ознакомительная версия.
