31Мне чудилось, что я слышу не звук истомы, исходящий из ее неглубокой утробы, а восклицания счастья, подымающиеся из глубины души.
32“Рак в горле”, — спокойно и как-то устало заметила она. Прибавила: “Говорбить свищом насквозь”.
33 Я все-таки очнулся тогда. Но мое пробуждение почти не важно. Я не хотел, чтобы все походило на хорошие фильмы Хичкока. Я хотел совсем другого кино. Как в “Ночном портье” Лилиан Кавани, на худой конец. Я вообще-то не очень люблю, когда в теперешнем бросаются камерой, как выдранным глазом, меня это слишком нервирует. Я сосредоточенно раскрылся перед собой как пошляк, подчиненный убогой грубой фантазии. Я предстал пред самим собою как неустойчивый трус. Будто самого себя я увидел сквозь замочную скважину. На кого я стал похож... Если бы кто-то меня за этим застал... Но вот вопрос: испытал бы я стыд? На моем языке, в моем помутневшем, но хорошо организованном сознании этого химического элемента не было.
34Рыбина, перед тем как ее сварили, углядела в желти осеннего времени тусклые пятна моих драгоценных родителей — матери и отца в доме отдыха. Они потупясь стоят в демисезонном платье у бетонного животного. На пожухлой холодной траве. Мои родители — безблагодатная мать и бездоблестный отец, связанные осенним днем на выжелтевшем слайде. Пластмассовый шар, как урна, предательски хранит их телесное тепло, доступное только зрению. Я брезгую этого теплого прикосновения. К самому лицу, к глазнице. Эта теплота как надругательство над ними, похолодевшими в разных могилах, в разное время.
Викторов Борис Михайлович родился в Уфе в 1947 году. Жил в Сибири, в Молдавии; последние двадцать лет живет в Москве. Автор нескольких поэтических книг, вышедших в Кишиневе и в Москве. Регулярно публикуется в толстых литературных журналах.
* *
*
Испытания ревностью подлы.
И не стоят гроша
одобрения кодлы.
Месть-чернавка и так хороша.
И, присев на крыльцо холобуды,
поощрения жаждет, дрожит,
как щенок на коленях Иуды,
позовут — за другим побежит...
Без продолжения
Исполнилась ваша угроза —
из сердца не вытравить жалость.
И сумерек черная роза
к глазам приближалась.
С годами рассказ все угрюмей:
разлуки, тщета и потери...
Но кто о них помнит, подумай?
И кто им поверит?
При жизни избрал я дорогу,
с которой свернуть не посмею,
сначала ведущую в гору,
и только позднее...
При жизни уйду в долговую,
а позже — беззвездную яму,
о первой все знают, вторую
не помнят упрямо.
При жизни я вам благодарен
за то, что нелюб и свободен.
— Послушай, о чем мы гутарим?
Я пса отвязал, мы уходим...
Смеркается. В пригород душный
врывается вечер цикадный.
Звезда колокольцем поддужным
сверкает в пыли эстакадной.
Мой след опечатан прогретой
листвой, накопившейся за год.
Я всеми забыт в это лето.
Дымит Юго-Запад.
Вокруг ни души; папироса
погасла, звезда догорела,
забвения черная роза
к глазам прикипела.
Безлюдно шоссе. Лишь собака,
как тень, что уже отделилась,
плетется и помнит... Однако
в ночи и она заблудилась.
* *
*
Попадая в поле зренья
василиска или зверя
в полдень, в зарослях глухих —
мы с тобой всего лишь звенья
тех миров, где из двоих
лишь тебе дано ведомой
быть, вживаясь в облик их,
исчезающий в медовой
гуще встречных облепих!
Маме
кружит пахарь
полем черным
в белой манке
то ли вяхирь
сеет зерна
то ли ангел
в глыбах сосен
хор скрипучий
воздух месит
то ли солнце
мреет в тучах
то ли месяц
лодкой утлой
парусами
правит ветер
то ли утро
снится маме
то ли вечер
в Икше синей
кобылица
пляшут звезды
то ли иней
на ресницах
то ли слезы
2003.
* *
*
И ты будешь тем, что видел.
Апостол Филипп.
И верблюд, повторяющий мысленно сотое имя Аллаха,
и базар на сращенье эпох, и в оливковой роще
живая шарнирная птаха,
и на площади плаха,
И Сама ррр а в снегах, и стрекозья игра в знойном воздухе
над ледяной иорданью —
это ты, не забудь и душой обратись к состраданью,
Будешь тем, что увидел, поверишь раздробленным грудам
поселений в горах и жующим колючую землю верблюдам,
даже людям,
Даже женам,
сохраняющим статус святых, и блудницам прожженным,
осужденным
Благодарной толпою на казнь; не побрезгуешь властью,
оттолкнешь от себя человеков с оскаленной пастью
и приблизишь зверей; память станет твоей ипостасью;
Видел минное поле, а в поле десант мясорубок,
взвод бессмертников, ангелов в рубищах грубых;
Льва пленил, проторил вместе с ним первопуток,
спал в бездонной воронке с женой из семьи незабудок,
Жил в раю и в аду, назывался пророком и тварью,
знал почет, снисхождение, травлю,
оживил все, что мог, сохранил и скрепил киноварью,
Клеем, глиной, слюной; осветил огнедышащей бездной,
и молитвой, и словом, и скрепкой железной.
Даже глыбы камней, прикрывающих танк, БТРы, радары
у подножия гор — до сих пор превращаешь в живые отары!..
И они разбегаются, чуя пришествие кары.
2001, 2003.
Действующие лица:
Неля Цветкова.
Виктор Цветков, ее муж.
Андрей
Александр
Алексей
Нонна Ивановна, разносчица телеграмм.
Костя.
Лариса, вторая жена Виктора.
Дядька Леонид, дядя Виктора.
Людмила, невеста Александра.
Граф Разумовский, поэт из Москвы.
Равиль.
Федор, одноклассник Алексея.
Василиса, невеста Алексея.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Картина 1
На просцениуме метель. Выходят Неля и Виктор. Им по двадцать лет. У Виктора два
завернутых младенца на руках, у Нели — один.
Неля. Саша, Леша и Андрюша.
Виктор. Не так! Александр, Алексей, Андрей.
Неля вдруг отдает третьего младенца мужу.
Неля. Что-то мне не идется. (Садится на снег.)
Виктор. Неля! Ты что — уже окна видны! Сейчас придем… Капля воды на стакан спирта — излечивает все!
Неля. Скорее! Детей уноси и считай шаги вслух. Приди… за мной.
Виктор. Дети полежат. (Укладывает их на снег.)
Неля. Ну почему… ты без мамы моей?
Виктор. Тесто у нее подошло. (Пытается поднять жену на руки, она отбивается.)
Неля. Я тут продержусь — детей, детей уноси! (Заваливается на бок.)
Метель усиливается, становится резко темнее.
