— Два часа сорок одна минута! — объявила Хайке, высоко подняв ребёнка.
— На моих часах два тридцать девять! — протестовала госпожа Шварц.
— Действительны только часы родового зала, — объяснила Хайке. — Задокументировано будет два часа сорок одна минута.
Себастьяна всё это не интересовало. Он осторожно приблизился и нежно коснулся мизинцем новорождённого землянина.
Когда доктор Леман снова встретился с главврачом в первом родовом зале, близнецы уже родились. Госпожа Маркуард лежала в полном изнеможении, обе девочки покоились на её животе. Биргит пережимала им пуповины.
— Не могли бы вы взять близнецов на руки? — попросили её журналисты.
Сверкнула вспышка. Фотограф уже пристреливался.
— Потом, потом! — отмахнулась акушерка. — Сперва надо позаботиться о детях.
Спустя четверть часа измученный доктор Леман сидел за своей чашкой кофе. Вошла Хайке.
— Кажется, я становлюсь стар для такой работы, — пожаловался он.
— Ну что вы, господин доктор! Сегодня вы превзошли самого себя.
— Какое там превзошёл! Да этого и не требовалось, роды проходили без осложнений.
— Ничего себе «без осложнений»!
— Без медицинских осложнений.
— Да я просто любовалась, как вы укротили этого безумного в полосатом костюме. Надо будет рассказать Сюзанне.
Вошли журналисты. Один из них спросил:
— Так кто же всё-таки был раньше? Двойня или мальчик?
Врач взглянул на Хайке.
— Наверно, Биргит знает, — ответила та. — Вот она, кстати, идёт... Биргит, когда родилась первая девочка?
Та остановилась и испуганно взглянула на врача:
— Боже мой, я забыла отметить время!
— Перейдём сразу к делу! — холодно сказал Франк. — Сколько ты хочешь?
Снаружи тяжелыми хлопьями падал снег. Франк сидел за круглым столом её кухни-столовой. Перед ним лежала папка с бумагами. В руках он вертел карманный калькулятор.
— Ты пришёл только для того, чтобы поговорить о деньгах? — печально спросила Сюзанна. Рассыпалась её последняя слабая надежда.
— Да... И, чтобы быть кратким: я не намерен в течение восемнадцати лет выплачивать алименты. Поскольку на мой «порш» нашёлся серьёзный покупатель, я могу предложить тебе пятьдесят тысяч евро отступного. Если согласишься и ты, и опекунский суд, то мы пойдём к адвокату и составим договор.
— Пятьдесят тысяч евро!
— Да. Если ты хорошо разместишь эти деньги и будешь снимать постепенно, частями, это выйдет больше, чем алименты. Ты будешь спокойна за своё будущее, а я буду избавлен от головной боли.
— Ах, Франк, после всего, что было...
— Что? Ты хочешь больше?
— Я не хочу никаких отступных.
— Послушай! Любой юрист подтвердит тебе, что моё предложение абсолютно корректно.
— Я вообще не хочу никаких денег... Франк, почему ты так внезапно порвал со мной? Из-за хромоты?
Он сердито швырнул калькулятор на стол:
— Что за чепуха!
— Или вся причина в твоей свободе? Семья — она ведь ограничивает свободу...
— Что за ерунду ты говоришь! Ради тебя я отказался бы от своей свободы.
— Но тогда почему, — воскликнула Сюзанна, — почему ты меня оставил?
— Ты только использовала меня и мои чувства для достижения своих целей. Вот единственная причина.
Она не верила своим ушам. Взволнованно перегнувшись через стол, она переспросила:
— Я? — тебя? — использовала? Ты бросил меня в тот момент, когда я нуждалась в тебе больше всего. Ты хоть представляешь себе, каково беременной женщине, которую бросил отец ребёнка? Ты о моих чувствах хоть раз подумал?
Эти слова совершенно его не тронули, он смотрел в стол, словно окаменев.
— Я знаю, почему ты забеременела.
— Франк, я этого не хотела!
— Зачем ты лжёшь! Вспомни, как было с презервативом, на который ты в самый решающий момент вдруг махнула рукой. Я подвернулся тебе тогда как раз вовремя. Ты водила меня за нос и провоцировала до тех пор, пока не добилась своего.
— Франк, ну о чём ты говоришь?
— О распоряжении твоей матери.
Сюзанну как громом поразило. Она не находила слов.
После нескольких бесконечно долгих секунд она путано начала:
— Но... я ведь ничего тебе не рассказывала. Никто не рассказывал... об этом... постыдном семейном обстоятельстве. Откуда ты узнал?
— Я тогда не спал, — объяснил Франк, — когда ты говорила с сестрой по телефону. Я прекрасно помню твои слова: Та из нас троих, кто первой родит живого ребёнка, получит родительский дом. И когда ты потом вдруг оказалась беременна... Это же просчитывается, как дважды два. А я-то, придурок, я-то, влюблённый идиот, и впрямь поверил, будто что-то значу для тебя.
Она замотала головой:
— Франк, Франк, это неправда! Я никогда и в мыслях не держала участвовать в этом соревновании. Кроме того, тогда... в грозу... в машине... Это не имело никакого отношения к дому, потому что мои сестры к тому времени были уже четыре недели как беременны! Они сейчас как раз рожают!
— А ты тогда, в «порше», уже знала об этом?
— Нет, но...
— Вот видишь! Ты только после об этом узнала. Да, соревнование ты проиграла! Пришла последней! Дом твой матери уплыл! Ну так пусть тебя утешат мои отступные.
Она наклонилась вперёд:
— Франк, я тебе клянусь, меня этот дом не волновал... Да и отступные свои можешь засунуть себе в задницу! Боже мой, а я-то, несмотря ни на что, продолжала ждать от тебя звонка... все семь месяцев...
В голове у неё всё перемешалось, она искала нужные слова и не находила их. Франк холодно сказал:
— Если всё действительно так, то докажи!
— Как я могу это доказать? Ты просто должен мне поверить!
Он взял свой калькулятор.
— Итак, что у нас с отступными? Берёшь ты их или нет?
— Нет, с деньгами у меня всё в порядке. Алиментов я тоже не хочу. Я старшая акушерка и зарабатываю чистыми тысячу восемьсот евро. Не считая моих курсов для беременных, консультаций, которые я даю, и больничной страховки. Это ещё тысяча евро. Если я в будущем году открою самостоятельное дело, я буду зарабатывать ещё больше. Наш ребёнок никогда не будет ни в чём нуждаться.
— Это впечатляет. И как же ты собираешься совмещать ребёнка с работой?
— У меня будет трёхгодичный отпуск по уходу за ребёнком, на эти три года у меня есть сбережения. А потом возьму няню.
— Это не так просто! У нашего ребёнка есть законные права, и опекунский суд следит за их соблюдением. Твой отказ от алиментов или от отступных не пройдёт, тебе это не разрешат сделать.
Она снова перегнулась через стол:
— Тогда будешь платить каждый месяц сколько сможешь. Я не стану пересчитывать.
— Это для тебя рискованно: мои доходы непостоянны.
— Не имеет значения. Ты не понимаешь меня! Мы говорим на разных языках. Я просто не хочу, чтобы из-за этих дурацких отступных ты отрывал от сердца свой «порш»!
Он удивлённо поднял брови:
— Ты это серьёзно?
— Неужели нет?!
Франк медленно встал и взял свою папку.
— Мне не нравится этот снегопад. Если я сейчас же не уеду, то могу здесь застрять. А я не хочу оставлять мою сестру одну в новогоднюю ночь.
Сюзанна сглотнула. Ей не хотелось отпускать его, но как это сделаешь?
Он стоял в нерешительности, глядя на её большой живот.
— Кто там, мальчик или девочка?
— Мальчик, Франк.
— А ты хотела мальчика?
— Да, хотела... Франк, он шевелится! — Она взяла его руку и провела ею по своему животу: — Вот, прямо здесь! Чувствуешь?
— Да... Он меня пнул.
— Не может быть! Ты его неправильно понял. Это он нащупывает педаль газа, — сказала она с улыбкой.
Франк убрал руку.
— Мне пора... Будь здорова!
Сюзанна сидела как оглушённая. Она слышала, как он надевал в прихожей дублёнку. Сейчас он закроет за собой дверь, сядет в свой «порш» и уедет. Глаза её затянулись пеленой слёз.
Но Франк вернулся:
— Извини, я забыл калькулятор. — Он осёкся. — Сюзанна, ты что, плачешь? — Он подошёл к ней и осторожно снял с неё очки. — Это из-за меня?
Она не отвечала.
Франк отложил свою папку и дотронулся до её щеки тыльной стороной ладони. Он чувствовал, что начинает ей верить.
Раздались хлопки. Сюзанна приподнялась с полу у себя на кухне. Должно быть, она в изнеможении заснула.
— Что это, уже полночь?
Рядом с ней на полу лежал Франк. Неподалёку валялись два опрокинутых стула. Повсюду была разбросана одежда, обувь, бельё, валялись осколки разбитой посуды. От калькулятора остались одни обломки.
Он взглянул на часы:
— Без трёх минут двенадцать! Сейчас наступит Новый год!
— Господи, мы чуть не проспали!
— Где шампанское?
— Какое шампанское?
— Ну ладно, давай хоть морковным соком чокнемся! Боже мой, что тут у нас творится? Какое счастье, что вдова Шток глухая!
