Все трое привыкли вышагивать по боковой дорожке, там, где стоящие на катках лодки создают ощущение деятельной жизни и контрастируют со строгостью зданий, расположенных вдоль набережной. На обратном пути они заходили в какой-нибудь итальянский ресторанчик в квартале О-Вив и наслаждались изысканной кухней, время от времени прерывая трапезу глубокомысленными замечаниями типа: «Да, неплохо все-таки у нас в Женеве…»
После развода Павлина никогда не отказывалась от этих прогулок в компании двух сестер, но в тот день она приняла другое решение.
— Мне нужно доделать платье для госпожи Юг ко вторнику, — сказала она с виноватой улыбкой. — Если я сегодня не сделаю намеченного, точно не успею к сроку.
Примерно в одиннадцать часов утра она пересекла площадь Цирка и направилась в ателье. Она провела там весь день в постоянном волнении. Ее мысли метались от Антонеллы к Андриане и обратно, и так до бесконечности.
Где Андриана будет праздновать свой день рождения? Кто обнимет ее, когда она проснется? Как? Нежно? Крепко? Поцелуют ли ее в лоб? В щеку? В голову? В глаза? Кто погладит ее лицо? Какими будут ее первые слова?
Она вернулась мыслями к Антонелле, потом опять представила Андриану. Павлина не знала, о ком думать. Она попыталась представить себе профиль одной из девушек и сравнить его с профилем другой. Не будучи в состоянии сосредоточиться на платье госпожи Юг, она два раза наметывала и распускала складки на талии.
Каким будет их появление в школе? Сколько одноклассников пригласит на праздник каждая из них? О чем они будут думать, задувая свечи? О ком?
Андриана ставит на патефон пластинку. Раздаются звуки песни Париоса «Голубые глаза», медленного фокстрота, который часто мурлычет Шриссула.
Глаза твои — как даль морская,
В них столько солнца и любви!
Скажи мне, кто в них утопает,
Признайся, кто тебя ласкает,
И выбери из нас двоих…
Юноша обнимает Андриану. У него красивая прическа, чистые волосы. Мальчик из хорошей семьи. Павлина не может различить черт его лица. А вот он уже сжимает в объятиях Антонеллу. Павлина пытается представить лицо Андрианы. Образ ускользает от нее.
Телефонный звонок выводит ее задумчивости. Это Шриссула:
— Уже почти восемь часов! Мы беспокоимся…
— Через пять минут заканчиваю и выхожу.
— Ты очень устала с этим платьем за последние дни, — осуждающе покачала головой Мирто, когда Павлина вернулась. — Отдохни.
— Я приду завтра утром выпить с тобой кофе, — сказала Шриссула. — И буду думать о тебе ночью, Павлиночка.
Понедельник, двадцать восьмое апреля 1975 года
На кого ты похожа, моя обожаемая дочь? На своего отца, такого красивого, такого стройного? Или на свою мать, с ее слишком большой грудью и некрасивыми темными сосками? Какие друзья окружают тебя в твоем красивом доме в самом престижном квартале Афин? Кто поздравляет тебя? Какой у тебя торт? Какого цвета на нем свечи? Скажи мне, любимая моя дочка. Скажи мне, чтобы я смогла наконец начать дышать.
Как проходит день рожденья?
Что делает Антонелла?
Павлина весь день не сводила глаз со своих часиков.
Время остановилось.
Вторник, двадцать девятое апреля 1975 года
В четыре часа дня Павлина позвонила в дверь к Ливии Юг. Открыла Лия, ее гувернантка, с видом человека, обуреваемого дурными предчувствиями.
— Госпожа Ливия отдыхает. Вы себе не представляете, до какой степени ее тревожит сегодняшний прием!
По давней традиции Ливия Юг устраивала званые вечера для компаньонов своего супруга, которые любили называть себя «звеньями поколений». Большинство из них состояло в дальнем родстве, говоря о своих общих предках, они употребляли слово «мы». Это была настолько сплоченная компании, что Ливия Юг все время боялась оказаться не на высоте положения.
А Лия любила повторять одну фразу:
— Il bacio di Natale…[3]
Эти слова служили им обеим паролем. Когда Ливия и Лия хотели сказать, что чувствуют себя чужими в том обществе аристократов, каковым являлась семья Югов, было достаточно произнести эти слова, чтобы к ним снова вернулось хорошее настроение.
Вскоре после переезда в Женеву Ливия попала в оперу, где сидела рядом с дальней родственницей своего мужа, мадемуазель Амандиной Юг, старой девой, посвятившей себя благотворительности. По окончании представления Ливия склонилась к ней для поцелуя.
— Как это мило! — воскликнула кузина Амандина. — А вы знаете, у нас целуются только на Рождество.
Павлине стало грустно, когда она услышала эту историю про поцелуй. Ее мать не имела ничего общего с кузиной Амандиной, но на попытку поцеловать ее реагировала бы точно так же.
— Чье-то хорошенькое личико сегодня очень-очень опечалено, — сказала Лия, неудачно имитируя строгий тон.
Павлина промолчала.
— Ну-ка, улыбнитесь! Noi altre semo do veciete!
Последняя фраза прозвучала на триестском диалекге и переводилась так: «Мы-то ведь уже старушки».
— Посмотрите, какая вы красивая, подойдите к зеркалу, — продолжала настаивать на своем Лия.
— Вовсе и неправда, но мне приятно это слышать, — сказала Павлина. — Спасибо, госпожа Лия.
Она отдала платье, поцеловала гувернантку и вышла из квартиры. Силы оставили ее. Она с удовольствием пообщалась бы с двумя уроженками Триеста, присела бы поболтать, обменяться парой пустых, ничего не значащих фраз, вместо того чтобы идти в кондитерскую на Бур-де-Фур, ждать в засаде, подсматривать, выслеживать. Нет, правда, она с удовольствием бы расслабилась.
Павлина медленно поднялась по улице де Гранж На улице Бур-де-Фур ускорила шаг и вошла в кондитерскую на улице Мишель-Шове. Она села за столик перед кассой, заказала чай и сразу выложила на стол монету, превышающую по номиналу сумму счета, чтобы иметь возможность в случае необходимости как можно быстрее покинуть кондитерскую.
Через четверть часа она увидела Антонеллу, выходившую из дома номер два по улице Маланю. У нее на плече красовалась все та же большая бежевая сумка с буквами СЦВ.
Павлина вышла из кондитерской, чуть ли не бегом пересекла бульвар и оказалась на автобусной остановке раньше девушки. Когда та подошла секундой позже, Павлина повернулась к ней спиной и с наигранной беззаботностью сделала пару шагов в направлении улицы Фердинан-Одлер.
Антонелла вошла в подъехавший автобус с передней площадки и встала, держась левой рукой за вращающуюся перекладину автоматической двери. Павлина заняла место в глубине салона, сердце ее учащенно билось, она не отрывала взгляда от лица девушки. Она снова и снова пыталась определить цвет ее глаз, но большое расстояние не позволяло это сделать.
Позади остался больничный квартал, автобус пересек спортивный городок Пленпале и поехал по бульвару Карл-Вогт.
На остановке перед Домом радио Антонелла Перрен вышла из автобуса. Павлина последовала за ней, предоставив девушке возможность себя обогнать.
Сначала Антонелла шла по улице де лʼЭколь-де-Медсин в направлении Арвы, потом перебралась по мосту на другую сторону реки, пересекла большую площадь и скрылась в здании из стекла и бетона, украшенном поверху вывеской «Спортивный центр Верне».
Павлина не отставала, подождала две-три минуты и тоже вошла в здание. В центре необъятного холла она заметила кассу с окошком и решила купить входной билет.
— Без купальника нельзя, — сказала билетерша. — Вход разрешен только посетителям бассейна.
Сбитая с толку Павлина застыла у кассы, не представляя, что делать. Она осмотрелась, обнаружила слева от себя огромную стеклянную стену и подошла к ней. Сквозь стекло был виден весь бассейн как на ладони.
Павлина приготовилась ждать. Она вдруг совершенно успокоилась. Минут через пять она увидела Антонеллу, спускавшуюся по лестнице из раздевалки. Девушка направлялась к противоположному концу бассейна, где красными и синими поплавками были отмечены две тренировочные дорожки. Рядом с ними Павлина заметила большие синие буквы СЦВ, снизу была добавлена расшифровка — Спортивный центр Верне.
Она отыскала глазами Антонеллу: та шла вдоль бассейна грациозной, спортивной походкой. Спина у нее был прямая, осанка гордая. Она уверенно несла свое стройное, мускулистое тело. Цельный обтягивающий купальник только подчеркивал его совершенство.
«Грудь придает ей мягкую завершенность, — подумала Павлина. — Настоящая принцесса».
Оказавшись в тренировочном секторе, Антонелла положила полотенце на скамью. Быстрым жестом затянула резинкой волосы, подошла к краю бассейна и нырнула. Ее прыжок был безупречен, оставшийся после всплеска едва заметный след тут же разгладился. Она вынырнула пятью метрами дальше с вытянутыми вперед руками, прямым, как стрела, напряженным телом. И поплыла по дорожке классическим кролем. С каждым своим гребком, невероятно мощным и эффективным, она продвигалась вперед, как минимум, метра на два, делая вдох поочередно то с левой, то с правой стороны: раз, два, три — вдох слева, раз, два, три — вдох справа.
