— Это-то мы, конечно, можем, — махнул руками З. З. — Но…Ты ведь хотела ко мне насовсем!.. Навсегда — в мой мир, где возможно всё, что угодно, и где мы сами создадим себе свой личный тихий уголок с уютной природой и мягкой постелью, с вечной негой и радостью безумных чувств…
— А-ах!.. — печально вздохнула Вероника. — Ну, конечно же, хочу…Больше всего на свете! Но…как это сделать?… Ведь мы находимся настолько в разных…как это лучше выразиться…мирах, что даже…простым, извиняюсь, траханьем заняться не можем, а только лишь всяким великим единением иня и яна и прочими такими божественными штучками…Ладно — я готова видеть и иметь тебя как угодно, лишь бы ты только был, лишь бы являлся хотя бы в моих снах, религиозных откровениях и…мечтах! Полетели на Меркурий?!..
— Это мы можем, — вновь взмахнул руками Зудов. — Ты действительно можешь быть навсегда со мной, в моём мире. Но ты должна полностью бросить свой, реальный, единственный для большинства его жителей, мир, оставить отца и мать, Луну, Землю, Лунстрой, реальное своё тело, наконец!.. А взамен ты навеки получишь меня, вечную жизнь, Меркурий и любые миры, которые ты только будешь в состоянии создать и вообразить!..
— Я тебе уже говорила, — вдохновенно сказала Вероника, — я согласна на всё, лишь бы навеки быть с тобой, в твоём мире. Что нужно делать?…
— Подожди, не спеши, — погрозил ей пальцем Зудов. — Подумай о том, чего ты лишаешься!..
— А чего я лишаюсь?… — гневно изумилась Вероника. — Ничего я не лишаюсь! Чего я там лишаюсь?… Луны, Нижнелунска, «Лунстроя», Земли, всяких там, прокладок, наконец…Ну и хрен с ними! А к маме и папе я и так смогу являться, как ты сейчас ко мне…А мы заживём…Там, где захотим и так, как пожелаем…А полёты…И Вселенная…Наша Вселенная…И…Меркурий! Наш Сатурн!.. Я согласна на всё! Так что же надо делать?…
— Согласна? — недоверчиво переспросил Зудов.
— Да! Да! Да!
З. З. помолчал, словно решаясь на что-то.
— Хорошо, — сказал он. — У меня есть план. Теперь выслушай меня, не перебивая, а потом уже скажешь своё окончательное слово…
— Я уже сказала!.. — нетерпеливо воскликнула Вероника. — Что надо делать?!..
— Для начала выслушать меня и не перебивать, — строго вымолвил Зудов.
Они сидели на одном из астероидов, свесив ноги в вакуум и опираясь руками о неровную каменистую поверхность маленькой планетки.
— Ладно, слушаю, — сказала Вероника. — Ну?…
— Ну, ну… — зачем-то передразнил её Зудов, ловя в ладонь метеор, будто ночную бабочку, а затем выпуская его на волю, чтобы он дальше продолжал своё чирканье по чёрному небесному своду. — Можешь мне верить, а можешь не верить…Дело в том, что я был создан и прожил всю свою жизнь в таком же мире, в котором сейчас находишься ты…Я работал в фирме — "жужуинвест"…И однажды я получил задание лететь на Луну и разбираться с «Лунстроем», который должен был нам какие-то деньги…
— Это — мой папа! — крикнула Вероника, устраиваясь поудобнее и опираясь локтем о некий пригорок.
— Знаю. Помолчи. Но до того, как я полетел, в меня вживили такую штуку, которая…Короче, мне объяснили, что она останавливает для меня время. Но что это такое на самом деле — они и сами не знали. И в звездолёте они заставили меня её задействовать!..
— Ну…и?…
— Они таким образом, как выяснилось, решили от меня избавиться, — как бы оправдываясь, проговорил Зудов, для храбрости отпивая большой глоток лунной текилы из хрустального бокала. — Но оказалось, что…Короче, оказалось, что я не только ничего не потерял, но и приобрёл…Всё! Весь мир, любые миры, любые Вселенные…Вот только ты…
— Так в чём же дело?… — нетерпеливо воскликнула Вероника. — Давай…Мне тоже вживят эту штуку…И я всегда буду здесь, с тобой!..
— Я уже думал об этом, — грустно сказал Зудов. — Но это…Совершенно секретная разработка! Если ты, скажем, полетишь на Землю. и обратишься, тебя даже никто и слушать не станет!.. И потом…Как тебе это сказать…Чтобы возникнуть здесь, где я сейчас пребываю, — З. З. нарочито приосанился, изобразив вокруг своего прекрасного чела радужный нимб, — надо пройти через…своего рода смерть, что ли. Короче, я не знаю. что с тобой может случиться, ты не только меня можешь не найти, но и…себя потерять, наконец!..
— Так что же делать?… — опешила Вероника, печально допивая зудовскую текилу.
— Я придумал, что делать! — гордо заявил Захар Захарович. — У меня возник план. Дело в том, что ты можешь взять у меня эту вещь, и мы…поменяемся местами, что ли…Понимаешь?…
— Ничего я не понимаю, — сказала Вероника, — я тогда буду там, где ты, а ты вернёшься в этот…как его…реальный мир и…Что же тогда получается?… Мы вновь не вместе! И никогда уже не будем вместе — сам говоришь, что неизвестно, где я смогу оказаться…
— Так в том-то и дело, — победоносно воскликнул Зудов, — что я возвращусь в этот самый…реальный, как мы договорились его называть, мир, иду опять в свой «жужуинвест», и вживляю себе вновь эту штучку…Уж мне это её вживят, тем более, если я добровольно пойду на некоторую жертву, за что они…Ну, короче, деньги они получат. В общем, мне его заново вживят, я его задействую, и тут же найду тебя! Я уже научился здесь ориентироваться. Более того: поскольку времени тут как бы и нет, либо есть любое, лично для тебя не пройдёт ни единого мгновения, как я вновь буду с тобой. И вот тогда-то мы оба будем в этом…Мире Миров! Теперь — поняла?…
— Поняла, — тут же ответила Вероника. — Я согласна. Я верю тебе. Но как это сделать?…
— Ты…точно согласна?!.. — важно переспросил Зудов.
— Я люблю тебя, — сказала Вероника, пытаясь его обнять.
З. З. достал небольшой чемоданчик, раскрыл его и извлёк оттуда четыре белых листка бумаги.
— Тогда распишись здесь…Это — своего рода договор…Это — начало подлинности нашего обмена!
— Кровью? — усмехнулась Вероника.
— Ну зачем же! — укоризненно молвил Зудов. — Чернилами.
Они сидели в комнате с большой кроватью за коричневым столом. Захар Захарович протянул Веронике синюю пишущую ручку и листки, белоснежные, словно свежий воротничок первоклассницы, и достал одновременно из кармана батистовый носовой платок, промокая выступивший у него на лбу от волнения пот.
Вероника взяла ручку и листки, и в конце каждого размашисто написала: "Вероника И. Свет".
— Всё? — спросила она.
— Пока — да, — сказал Зудов, пряча бумагу в чемоданчик и засовывая ручку во внутренний карман своего чёрного пиджака.
— А что…теперь?
— А теперь…Теперь я буду любить, трахать, насиловать, наконец, просто ебать тебя, дорогая!.. — победоносно вскричал Захар Захарович.
— Давно бы так… — прошептала Вероника, расстёгивая блузку и приподнимая свою короткую, тёмно-синюю юбочку.
З. З. сбросил одежду, с удовлетворением отмечая эрекцию своего запредельного члена, и бросился на любимую, которая суетливо пыталась расстегнуть свой черно-прозрачный лифчик.
— Помоги мне… — томно попросила она.
Зудов порвал лифчик пополам и восторженно отбросил его куда-то прочь, занявшись стискиваньем девических колготок и трусиков.
Он повалил её на кровать, и наконец-то вошёл в неё, трепеща от счастья и желания.
— Любимый… — простонала Вероника. — Любимый…Я люблю, люблю, люблю тебя…О! О! О!
— Оооо… — выдохнул Зудов, ощущая приближение оргазма, и явно почувствовав высший пик наслаждения своей возлюбленной.
Их пупки прикоснулись друг к другу, соединяясь вместе, и тут же нечто неведомое, страшное и огромное, словно победа над всеми звёздами и планетами, выстрелило из самой сути зудовской души и тела, перемещаясь в плоть и дух Вероники.
— Я вернусь!.. — победоносно крикнул Зудов, чувствуя что-то грубое, зримое, реально осязаемое и самоощущаемое, и давно уже им забытое. — Я вернусь!! Верь мне!!! И мы вместе…найдём третий пол!..
— Что это?… — в ужасе спросила Вероника, растворяясь, пропадая, исчезая в объятиях З. З., и становясь некоей золотой тенью, мечтой о высшей любви, верой в достижимость рая, грёзой о благодати, ангелом и духом, бесплотной душой…
— Ты узнаешь! — уверенно воскликнул Захар Захарович Зудов, и тут же его сознание померкло, закрываясь каким-то чёрным, непроницаемым занавесом забытья, в котором он сгинул, словно в бездне мировой бескрайности. И то, что должно было произойти, воистину случилось.
Зов вечерней дрёмы возник, словно зуд. Захар Захарович Зудов пробудился, прочухался, будто после тяжёлого, полного злых сновидений и сладостных грёз, сна, и раскрыл глаза.
Он сидел в своей мягкой машине, посреди родной, привычной взору и прочим чувствам, Москве, переполненной неоновыми вывесками и рекламами, не соображая почти ничего, кроме единственного ощущения своего подлинного существования здесь, в этот миг бытия, и руки его почему-то сжимали руль, словно нежную талию любимой девушки.
