Под вечер небо заволокло тучами, я вспомнила, что по прогнозу в воскресенье обещали дождь: оставаться на поле было чревато. Поехали домой, – сказал Валя, к этому моменту мы все были изрядно пьяны, поэтому решили покинуть автопарк юрского периода на такси. Валя перегнал «ЗИМ» поближе к палатке Сэма, тот, несмотря на тучи, решил ночевать здесь, будь другом, последи, попросил его Валя, и мы двинулись к воротам аэродрома. Валя взял под руку Лялю, и тогда я, не долго думая, переключила внимание на Пирата, дала себя обнять и приговаривала: ты мне очень нравишься. Я догадалась: у красавца кризис жанра, и поработала Карлом Густавом Юнгом… Как тебе идет капитанская фуражка, медово говорила я, какая у тебя красивая гавайка.
Валя с Лялей шел впереди и часто оглядывался. Валя ревнует, нет, ну ты посмотри, как Валька ревнует, шептал Пират.
– Пьяная женщина своей звезде не хозяйка, – крикнул Валя. Мы подошли к Волоколамке, нужно было расходиться, и он не знал, как я себя поведу. Думал, может, пойду с Пиратом. Еще как хозяйка, злорадно думала я. И, чтобы не было обидно ни Пирату, ни Вале, у шоссе объявила:
– Парни! Я выпила лишнего и хочу, чтобы кто-нибудь отвез меня домой.
Оба были согласны; я выбрала Валю. Ляля села в такси вместе с Пиратом – им по пути. Во втором часу ночи Валя с моей кухни звонил Ляле. Доехала нормально? Да, она малость перебрала. Ты уже спишь? Воды нет? Поверни левый вентиль за унитазом. Завтра на «Экзотику» пойдешь? Не можешь? Ну ладно. Целую, Лялечка. Пока.
Валя кладет трубку, а я засыпаю и вижу кошмар. Пират набрасывается на меня, пытается поцеловать – и тут же расплывается как ртутный, – и это уже не он, а Валя в тюбетейке с оленями.
Что ты думаешь о наших отношениях, от неожиданности я открываю глаза и вижу высокий, только что побеленный потолок. Дома у Вали нет ни одной кровати, единственную раскладушку занимает Ляля – и мы спим прямо на полу: студенческая мансарда из французских кинолент. Мне кажется, что я люблю тебя… – голос как будто не принадлежит мне, я слышу его словно со стороны, я говорю неправду, я хотела бы любить Валю, но вижу, что он-то не сможет меня полюбить; у него нет на меня сил; более того – ему это и не нужно. И уже за одно это я его не люблю. Я… – но Валя не дает мне договорить, приподымается в постели на локте, почти кричит: Это морок! Твоя любовь – это морок! Что он имеет в виду, я знаю, знаю по кинематографу, фильм «Гувернантка», режиссер Сара Голдман: «Вы любите не меня, а свою собственную химеру». Да. Так и есть. Если люблю – то химеру. Красавца за рулем белого «ЗИМа». И не желаю опомниться.
Пока Валя стирает или гладит белье – а возится с хозяйством он очень долго, – мы с Лялей часами разговариваем на кухне. Что-то раньше не замечал у вас такого интереса друг к другу, удивляется Валя, а тут весь вечер протрещали. Конечно, протрещали. Еще бы! Ведь Ляля в подробностях рассказывала мне, как работала госпожой в садомазосалоне. Черные стены, розги, наручники… Кто же такую байку пропустит?
Ляля уже очень долго живет у Вали. Мне кажется, она ему не сестра. Понятно, дальние родственники не обязательно должны быть похожи. Меня смущало не это. У них было разное все, это люди разной породы, из разных каст. Очень странно. Больше всего похоже на правду – она его бывшая, которой сейчас негде жить. Интересно, они до сих пор спят? Это, конечно, не мое дело, но от этого страдает личная жизнь.
Вчера проявила малодушие: уселась в кресле и стала изображать зверей из сказки. Лиса, Лиса, поди вон! – Обуваюсь! – Лиса, Лиса, поди вон! – Одеваюсь! А Ляля удивленно смотрит на меня – мы же почти подруги… Ах, что тут непонятного: две бабы на одной территории. Тем более, она ему, простите, никто – не то квартирантка в статусе подруги, не то подруга в статусе квартирантки. А у Вали даже дверь в туалете-ванной не запирается. В любую минуту Ляля может без стука зайти и сказать:
– Ничего, что я руки помою?
На это старосветский политес почему-то не распространяется.
…Посреди ночи в замке поворачивается ключ, тихо, на цыпочках прокрадывается она на свою раскладушку. В эту секунду я ненавижу ее, потому что у нас с Валей сейчас самый ответственный момент, – и он сорван.
Скоро мы станем как скорпионы в банке.
Некоторые люди завораживают своей красотой; у меня этого нет. Точно так же я не смогла увлечь Валю ни образами, роящимися у меня в голове, ни виражами своих размышлений – он не понимал меня, как большинство людей не понимают теории Эйнштейна, и вскоре я увидела, что мой суперпилот заскучал. Этого следовало ожидать: в нашей совместной жизни не было ничего общего, кроме постели с ядовито-зелеными простынями и долгой бесцельной езды по вечернему городу.
Попытки моего красноречия – а видит Бог, я рассыпалась перед ним, как Шахразада перед Шахияром, – он тут же, с видом страдальческим, обрывал словами «короче! кончаймумить!», впрочем, не могу не отдать должного экстравагантному неологизму – от «Муму». Тургенева знает – и то спасибо. Валя только с виду романтик – на самом деле он прост – даже, может быть, груб. «Что? Какой замок? Какие небожители? Ну какие же они небожители! Обыкновенные люди…» Сказка убита. Ему не интересно то, что интересно мне. Сложность сюжетики и метафорики, к которой я так упорно стремлюсь, Валя воспринимает не иначе как невнятность.
Но как же так! Все, что я рассказываю, я рассказываю исключительно для него – а он заведомо считает мои истории нудными и – получается – если и дослушивал до конца, то только из уважения? Что ж, буду кратка с ним, как эпитафия. Подлежащее – сказуемое. Подлежащее – сказуемое. Да – да. Нет – нет.
– Видишь ли, – сказала я тогда, – я не родилась с этим словоблудием во рту. Я, как ты знаешь, росла в таком захолустном месте, куда даже кино не каждую неделю привозили.
Но, возможно, он прав. Мужчину надо кормить не байками, а вареной картошкой – и мяса побольше. Все, что сверх того, его интересует мало. Если только в конечном итоге опять-таки не сводится к картошке и мясу.
Моя болтовня к мясу не приводила – никак.
Мишутка – насчет простого парня – был прав. Как я могла так обмануться! Но «ЗИМ»!
В дымоходе завывает ветер, очень громко, и мне страшно. Валя не появляется уже четвертый день, куда-то пропал по своим тайным делам… Я страдаю, хотя что страдать, человек одинок в принципе, это данность, только иногда про это не помнишь, и изменить ее нельзя, хотя иногда очень хочется.
Но это невозможно: и над мужчинами, и над женщинами, одиночество – наджанровый признак, оно – от эксклюзивности человека, от того, что в какой-то момент осознаешь себя как единичный экземпляр. И это так и есть, а уникальность почти равна одиночеству, но с поправкой: одиночество скорее дискомфортно, мысль об уникальности – скорее притягательна.
* * *
Это было самое странное объяснение в любви.
Мы отправились с Валей гулять на Арбат длинным маршрутом. Сделали крюк по Пречистенке, свернули на Знаменку, у станции метро «Боровицкая» к нам прицепилась нищая старуха, она продавала толстенную книгу про ретроавтомобили на французском языке. – Сколько? – Сто пятьдесят. – Валя сразу сник, столько у него не было, а просить у меня не хотел. Ну берите за сто! Валя протянул купюру, я взяла у старухи книгу и машинально перелистала страницы. Книга оказалась с картинками: чертежи, фотографии с выставок, счастливые Пьеры и Мишели делают ручкой бонжур из кабриолетов, рядом их жены сияют голливудской улыбкой, гонщики в желто-красных комбинезонах, таблицы автомобильных эмблем…. echantillon gratuit, стоял штампик на задней обложке, бесплатный экземпляр. Поскольку Валя поехал с пустыми руками, мне пришлось запихать книгу к себе в сумочку, а сумочку, чтобы не оборвались ручки, плотно зажать под мышкой. Мы вышли к ресторану «Прага», поглазели на художников и на сувениры, отстояв приличную очередь, я за пять рублей посетила голубую будочку, причем в стене на уровне пояснично-крестцового отдела позвоночника было проделано маленькое сквозное отверстие, и через него на посетителей смотрел внимательный карий глаз. Я мрачно взглянула в сторону дырки. Глаз исчез. Уж не видение ли это было? Потом прошлись до Смоленки, съели по гамбургеру в «Макдоналдсе», выпили кока-колы (все вместе – семьдесят рублей), но совершенно не наелись, и тогда купили в уличной палатке горячую лепешку, плюс десять рублей. Напротив «Макдоналдса» играл джазовый оркестр. Мы подошли поближе, нашли какой-то выступ в стене, подстелили пакет и сели. Я достала лепешку, отломила кусок. Справа от нас выпивали бомжи, слева одетый с иголочки гангстер ругался по телефону с подругой. Темнело. Я отломила еще кусок… я тебя люблю, вдруг говорит Валя, я тебе этого не обещал, но это так.
