А потом она встала и, неслышно ступая, подкралась к нему.
Валерик поднял на Лёлю глаза. Она стояла возле дивана, почти совсем голая. В темноте отчётливо белели её трусики и снятая, прижатая к груди майка.
– Валера, – шепнула Лёля, наклоняясь, – Валера!
– Я не сплю, – словно очнувшись, ответил он, но оказалось, что его голос осип, и тогда Валерик откашлялся и повторил: – Я не сплю. Что?
– Я просто хотела извиниться. Это от неожиданности. Правда. Ты... – она остановилась и на секунду задумалась, будто решая, что сказать, но не придумала и добавила только: – Извини, ладно?
При этом рука её, придерживающая майку, сползла чуть ниже, наверное, потому, что Лёля наклонилась, и в сумраке Валерик ясно увидел, а может быть, скорее, во всех подробностях представил себе её голую грудь.
И эта грудь была как наваждение. Он не мог потом уснуть, представляя её себе снова и снова и ощущая маленькие сладкие толчки пульса во всём теле.
Валерик никогда не думал, что женская нагота так много для него значат. Девочки из группы никогда не стеснялись его и могли открыть дверь полуголыми, могли неплотно задёрнуть занавеску, делящую общажную комнату на спальню и прихожую, во время переодевания. Валерик глядел на них не без любопытства, но, скорее, с равнодушием.
А тут, думал Валерик, дело заключалось в том, что он захотел Лёлю прежде, чем увидел её обнажённую грудь И, наверное, захотел потому, что она была похожа на Леру, только не бросала его, а, напротив, помогала и поддерживала. Значит, можно было снова чувствовать себя миксамёбой, вокруг которой ползают другие одноклеточные, и хотеть именно ту особь, которая подползла ближе и не желает сбегать.
И ещё желание стало невыносимо жгучим, потому что Лёля вела себя непоследовательно и сбивала с толку. Была голой и неприступной одновременно. Дразнила и отталкивала. Становилась то одним человеком, то другим. Сводила с ума.
Валерик не успел уснуть к моменту, когда заплакал проголодавшийся Даня. Валерик трясущимися руками заправил бутылочку кефиром и пытался унять накатывающее волнами возбуждение, пока кормил. Он ненавидел себя. Так явно и откровенно мечтать о женщине, кормя маленького ребёнка, казалось ему омерзительным, но справиться с собой Валерик не мог.
И, наверное, из-за нервного возбуждения, передавшегося малышу, кормление и укладывание на этот раз заняли чрезвычайно много времени. Светало, когда Валерик, наконец, смог пойти спать.
Он заглянул в Лёлину комнату, когда относил бутылочку на кухню. Рассеянный свет скользил по складкам её одеяла. Лёля укрылась едва ли не с головой, и лишь узкая пятка выскользнула из-под одеяла.
Валерик сделал ещё шаг по направлению к кухне, и вдруг понял, что умрёт от любопытства, если не узнает, в самом ли деле она спит голой.
Лёля слегка пошевелилась, выпростала из-под одеяла руку, и тонкую, и округлую одновременно. Валерик присмотрелся, стараясь понять, как это может быть, и не понял, но остался очарован этой женской загадкой. Он чувствовал себя пьяным. Им будто руководили извне, а он только смотрел, слушал, чувствовал и удивлялся.
Бутылочку из-под кефира Валерик поставил на пол возле печки и тут же зацепил ногой. Чуть постукивая, она покатилась по гладко оструганным доскам, остатки кефира разрисовали прозрачное стекло белыми гладкими дугами.
Валерик не обратил внимания. Он перешагнул высокий брусок порожка, поколебался немного и, сделав последний шаг, уселся на кровати. Панцирная сетка, покрытая двумя матрасами, жалобно прогнулась. Лёля приоткрыла глаза. Она казалась сонной, но Валерик уже точно знал: это игра, и она ждала его.
Он тихонько провёл пальцем сверху вниз, и одеяло спустилось по обнажённой груди. Лёля улыбнулась. Валерик замер, но она ждала, спокойно глядя на него. Он наклонился, прижал её, придавил, и Лёля слегка качнулась под ним, подкинутая сеткой кровати.
Валерик нашёл губами Лёлин рот и стал его целовать, а она засмеялась, и чтобы утвердить своё привосходство, Валерик слегка прикусил её пухлую губу. Тогда она, подчинившись, стала отвечать на его поцелуи. Валерик схватил её узкие плечи и стиснул их. Лёля съёжилась, как будто испугалась, а он уже раздевался, и одеяло уже соскользнуло на пол.
Лёля была мягче Леры и жарче её. Этот жар, текущий из ложбинки меж Лёлиными ногами, ощущался почти болезненно, заставлял вздрагивать, но Валерик всё равно прижимался, раздвигал, требовал. Она яростно дышала ему прямо в ухо, заставляя морщиться, прикусила мочку, а Валерик за это сильнее, чем следовало бы, сжал Лёлину грудь. Они словно боролись: молча, почти ненавидя друг друга, и Валерик хотел её всё больше и больше.
Потом она вздрогнула, подалась вперёд, и Валерик начал чувствовать Лёлю, как прибой, и в ушах зашумело море.
– Мне было хорошо, – Лёля шепнула ему прямо в ухо, и Валерик почувствовал, как она прижимается к его боку. Ему захотелось отодвинуться, потому что он был покрыт мелким бисером пота и боялся, что ей станет неприятно.
– Мне было хорошо, – шепнул он в ответ.
Они лежали молча, и Валерик лихорадочно искал, что бы сказать – и не находил. Лёля сама спросила:
– Как твоя работа? Расскажешь ещё что-нибудь интересное?
– О миксомицетах?
– Да, – она слегка прижалась, словно чтобы подбодрить его.
– Мне казалось, что тебе неинтересно...
– Я притворялась.
– Или притворяешься сейчас?
– Или притворяюсь сейчас.
– А как мне понять?
– А зачем? Ты просто рассказывай.
– Почему?
– Ну нужно же о чём-то говорить.
– Ты так думаешь? Ну, о чём же рассказывать?
– Ну... Что, например, происходит сейчас?
– С кем?
– С каким-нибудь вот этим твоим грибозверем? Что он делает сейчас, когда мы лежим вот тут и пытаемся разговаривать, а?
– Лёля, их же полный лес. Их тысячи, и каждый живёт своей жизнью, и...
– Ну какой-нибудь один. Ну просто, к примеру.
– Ну хорошо, – Валерик улыбнулся и чуть прижал Лёлю к себе. Он вдруг понял, что чувствует себя замечательно. – Помнишь, – продолжил он, – я говорил тебе, что несколько дней назад видел на дровах крохотный плазмодий арцирии? Такой маленький комочек слизи, который может ползать? Из-за этого миксов иногда называют слизевиками. Помнишь?
– Ну... да, наверное... Может быть...
– Он маленький, с ноготь. Желтоватый.
– И куда он полз?
– Он поднимался повыше. Искал место, где мог бы застыть и выпустить споры. Потом, правда, пошли дожди. Он наверняка спрятался в дрова и замер, чтобы его не смыло потоками холодной воды, но... Но можно представить, что как раз сейчас он добрался до места и готовится к продолжению рода.
Лёля слушала, пристально глядя на него голубыми глазами, ярко блестящими в первых рассветных лучах.
– Тебе интересно? – переспросил он.
– Конечно. И потом: у тебя очень красивое лицо, когда ты рассказываешь. Правда! Глаза такие живые. И тебе идёт без очков... Так как она готовится?
– Она уже присмотрела себе местечко, где солнце и ветер быстро высушат её наполненное спорами тело. С тех пор, как плазмодий решил, что готов к размножению, он больше не боится солнца, он стремиться к нему. Должно быть, он уже выбрал какой-нибудь уютный краешек, и если хочешь, мы завтра пойдём к поленнице и поищем молоденькую арцирию, чтобы посмотреть, прав я или нет.
– Пойдём. Конечно, сходим, тем более, что идти недалеко.
– Теперь он замер и сотни ядер, плавающие в цитоплазме, начинают снова делиться пополам. Их любовь окончена, они уже обменялись информацией, их дети будут умнее и сложнее, чем они сами. Каждое ядро опять с одиночным набором хромосом. Каждое, чтобы превратиться в спору, образует вокруг себя сгусток цитоплазмы, чтобы чуть позднее превратиться в твёрдый шарик споры. Остальное вещество пойдёт на строительство плодового тела...
У Валерика затекла рука, на которой лежала Лёлина голова. Он слегка пошевелился, и вдруг понял, что её шея расслаблена: девушка спала.
Валерик не расстроился: он и сам хотел спать – и, честно говоря, сейчас ему было не до науки.
Он проспал, наверное, час и проснулся. Тело было будто пропитано электричеством и, хотя Валерик бодрствовал почти всю ночь, он чувствовал себя отдохнувшим.
Не хватало только умыться, чтобы стало совсем хорошо, и Валерик тихонько встал.
Чайник – погнутый, алюминиевый – действительно стоял на печке, как и говорила Лёля. Валерик нагрел воды и долго и шумно плескался в бане.
Вода в чайнике быстро закончилась, он окатывался водой из-под крана, чувствуя то холод, то тепло, текущее в двери с залитой солнцем улицы. Он думал о Лёле и о Лере, и о том, что Лёлю любит сильнее и, пожалуй, просто любит. И ему было неважно, что Лёлю любить проще, потому что она умеет готовить, стирать и убирать, и не взваливает на него ответственность за чужого ребёнка, а, напротив, берёт её на себя. Валерика не интересовало сейчас, как он нашёл свою любовь. Ему был важен результат: ему было хорошо.
