…Потом опять начиналось непонятно что, непонятно откуда и неизвестно зачем — и откуда только что бралось? Круговой ритм жизни захлестывал, загоняя в угол. Особенно — в субботу утром. Чаще всего с бодуна — в пятницу вечером. Ведь чаще всего мы встречались по пятницам — странный, донельзя запущенный день, отдававший потом недельной головной болью и глупыми угрызениями совести — нередко обоюдными.
Ах, ч-черт! Да неужели только пили и трахались, да еще — небезызвестный «общий интерес», упоминать о котором нет ни малейшего желания? Впрочем, нет — иногда не трахались. Иногда не пили. Иногда… И… И… И-и-и-и-и!!!!!!!!!!!!!
Поезда метро разносят нас в разные концы города. Я еду к другу своего возлюбленного за какой-то супер-важной для возлюбленного сумкой, которую должен передать мне этот самый его друг. Сам возлюбленный съездить в то место никак не может по причине глубокой и правдивой; выпив изрядно пива и договорившись встретиться на «Сухаревке» «с девяти до одиннадцати» этим же вечером, я стремительно направлялась вниз по оранжевой ветке, а где-то у «Новых Черемушек» вспоминала о пиве, булькающем внутри меня. «Следующая станция — «Коньково», ой, господи, ну, сколько же еще… На конечной станции мне передавали сумку, а я, испросив заветное (наличие сортира) жалобно смотрела на принесшего ее. Ему, бедному, пришлось вести даму в кусты — ибо чего хочет женщина, того хочет бог. Добавим всуе — «чего хочет нетрезвая женщина». А что делать? Но это неинтересно… А что интересно? Девять вечера, скамейка на Сухаревке, ЕГО улыбающиеся глаза? Мы держимся пальцами за разные ручки сумки и ржем: ведь мы снова едем на Пулковскую, где…
А потом — еще какие-то пятницы, пятницы, пятницы, и ужасные после них — субботы: обычно они были «черные» в самом прямом смысле. Учитывая то, что ложились мы после таких вот пятниц часов в шесть утра или не ложились вообще, то можете себе вообразить, какие веселенькие ждали меня субботы! Типа, возлюбленный же по выходным — да и вообще — не работал и неизменно ехал домой отсыпаться, искренне недоумевая, как можно поступать как-то иначе.
— Это только ты можешь так, ты — сильная, — говорил он.
«Сильная» кусала губы и изо всех сил улыбалась, чтобы не заснуть, или — еще хуже — не дай бог, не раскваситься. Вообще же после таких «отрывов» я легко засыпала даже под барабанную дробь телевизора, хлопанье дверей и яркий свет, не снисходя до звука.
…Вскоре появились дожди, за ними — снега; переодеваясь из летнего в межсезонное, а из межсезонного — в зимнее, мы ощущали бег времени с препятствиями и скачку курса доллара: тогда мне и приснился впервые чемоданчик баксов… Прощания «навсегда» не удавались, оставляя после себя огненно-хвостатые многоточия, и почему-то — боль в спине при звуках бетховенского «Рондо о потерянном гроше» — в темпе Presto, с ошибками…
Под старый «ЧайФ», под затерянный мир, под непроглядную кошмарную ночь, когда я поняла, наконец, что мы никогда не будем вместе, и даже почти улыбнулась этому, а потом — температура под сорок, выученный наизусть бледный рисунок старых обоев и неуместно-яркий лак на ногтях, обломившихся так же легко, как и эта запущенная история, вызывающая у меня до сих пор животный ужас непристойной риторикой: как случилось, что я вообще смогла так вляпаться?!
Письмо второе
В виде файла
Привет, на континенте!
Как оно? У нас опять осень, я только никак не могу вспомнить день недели. Меня пытаются втянуть в «общественную жизнь Москвы», но я отбрыкиваюсь и бью «второго» под-дых — знаешь, я изменила ему. Вчера. Мы познакомились по инету. Знаешь, я даже и не подозревала, что стану когда-нибудь знакомиться так… — это как продавать себя на рынке, только бесплатно. Хотя, на эти сайты заходят в основном из любопытства или от зажратости-заржавелости, если уж не от тривиального одиночества..
…Встретились в кафе; говорили обо всем, о чем говорят в таких случаях, когда знакомство произошло не само собой, а неким суррогатным способом. Хотя, все мое существование насквозь суррогатно. Но «второй», по крайней мере, не напрягает. Ты спросишь, напрягал ли «первый»? Едва ли. Может, сменить ориентацию, а то что-то совсем глухо? © Смайл только больно страшный получается. Ну так вот, что-то я отвлеклась. Поехали мы кататься по Москве; он мне про своих жен бывших рассказывает, я ему — про своих, типа, мужей. Потом приехали в гости — квартира с видом на Кремль и проч., евро, ванная больше, чем мой кабинет, etc. Разговаривали часа три; он играл на флейте Пана и показывал фотографии. Я спросила, не хочет ли он стать моим любовником? Он удивился, потому что перед тем как ехать, я спросила, не убьет ли он меня, а он сказал, будто у него в доме муха живет, и ничего, так что я откинулась на сиденье как будто успокоенная, хотя, конечно, никогда не надо так делать. О чем это я? Ну да, не хочет ли он стать… а он сказал, что надо попробовать, хотя и очень удивился, что так легко все в руки идет… так вот, он сказал, что надо попробовать, но сейчас никак не может, потому что улетает на Багамы, это его любимое место, ему нравится там отдыхать; но он напишет по электронной, как только вернется, и…
Вернулся. Вчера. Знаешь, мне нравится классный секс и поджарые мужчины сразу после островов; мне понравилась эта тихая музыка, только… я никак, никак не могу понять, зачем я пишу все это, и есть ли ты на самом деле?
Маленькая Эня выросла и сразу устала. Эня хочет знать, сколько она еще протянеттаким макаром… Эне наплевать. Эня знает, что нужно придумать…
…После той болезни и вынужденного подполья я где-то как-то «очистилась». Я шла через какое-то время по переходу Китай-города, глупо пялясь на витрины, где — духи, белье, книги, пиво и хлеб. И я увидела тогда этот компакт: там была изображена печальная красивая женщина, одетая черт знает во что; она кормила грудью маленького розового поросенка, свиненочка… Представляете, как меня тогда расквадратило, да? Маленького розового свиненочка!! Грудью! Я не зоофилка — просто во всем этом присутствовало что-то чертовски притягательное и жестокое — одновременно. И я подумала, не зная еще, кто такая Tori Amos — что на компакте с такой подачей просто не может быть ерунды. Я попросила бородатого мальчика с красными глазками поставить первую песню: это была «Jackie’s Strength», и я сломалась, купив эту женщину со свиненком — ему; это было так сентиментально… Он, уже на «Третьяковке», запорошенный снегом, совершенно обалдел: «Как ты догадалась? Я столько искал ее!»
…Снег таял на шарфе. Мы договариваемся встретиться завтра в том же месте; и это «завтра» подступает медленно — лохматым непричесанным зверем, спрятавшим когти в обманки-подушечки — наверное, оно похоже на рысь, это «завтра».
У меня оказываются по случаю баксы; мы снова пьем пиво на «Третьяковке» и хотим в туалет, а еще — в тепло. Мы меняем баксы и едим гамбургеры. Мой, типа, возлюбленный внезапно расчувствовавшись, на выдохе с: «Подожди!» — убегает минут на семь, оправдываясь тем, что хочет, видите ли, сделать мне какой-то подарок. Я жду с нетерпением; я устала быть без него… так долго, целую жизнь.
— Девушка, почему вы — с ТАКИМИ глазами — ОДНА? — мужчинки тут же начинают волочиться за мной, растравляя мозаику души — риторическими.
(Действительно — почему?)
…Вскоре подбегает мой, типа, возлюбленный: «На! Это тебе понравится!»
У него в руках — кассеты с записями Alanis Morissette и Garbage; встреча становится почти трогательной — Старый Толмачевский переулок, ветер, снег… Мы идем куда-то, застревая в посыпанных солью гробиках-сугробиках, как дети. Москва обнимает нас всем своим естеством, всей своей зимней кожей на израненном теле, и я, шлепающая за чему-то радующимся человеком, знаю: этот город сейчас — мой и только мой, стараясь не проводить аналогий с личностями и не думать, не думать, не думать… Но, типа, возлюбленный весел и не дает загрузиться:
— А, может, на концерт? Смотри, «Адо» сегодня.
Я мотаю головой; я почему-то не хочу на концерт.
…Через несколько мгновений он пытается дозвониться до очень дальневосточного человека, но уже на Преображенке, где мы оказываемся через растянутый промежуток времени, до нас доходит, что его нет дома, и, типа, возлюбленный злится: «Ходит где-то, морда…йская!» Я звоню подруге, но и ее нет; мы покупаем еще целое море пива, которое, как известно, холодит, а не согревает, и становимся похожими черт знает на кого, дрожа от холода.
— От холода и горя, — добавляет Венедикт Ерофеев и исчезает в гулком пространстве между Курским вокзалом и Кремлем.
И тут — о, чудо! Очень дальневосточный человек возвращается из Небытия, не чая еще, в какое Питие попадет с нашим приездом.
…Люди! Звери! Птицы! Рыбы! Девственники! Рабы! Кандидаты и доктора наук! Раздолбай и философы, ведьмы и космонавты, вышедшие из лечебниц и вошедшие в лечебницы! Гады ползучия и звери морския! Лесные! Кто еще не охвачен? Тварь ли я дрожащая или право имею?
