— Много требуете от сказки, господин рецензент, — сказал Сочинитель. — Конечно, самое последнее дело — собственное сочинение оправдывать, но замечу: вам как критику разница между романтическим сном и психологической бытовой прозой должна быть понятна.
— Ладно, — согласился седой, — пусть романтика. Хотя хороша романтика с минетом и всем прочим… Волосы непотребные описывать — вот и вся ваша романтика. Да стрельба, как в паршивом видешнике… Ладно. Лучше поговорим о главном. Значит, вы считаете, что достаточно нам было напугать его неудачным покушением, чтобы он всю страну в свой страх поверг? Легко вы историей распоряжаетесь. По-детски. Или по-сочинительски, что одно и то же. А вот я, да и любой серьезный человек, вам так скажем, — тут он слегка двинул рукой в сторону лысого, чтобы дать понять, кто серьезный человек, — так скажем: он и без нашего напоминания, без ваших террористов двинулся бы в эту же сторону, ясно? Потому что есть такое понятие: историческая необходимость. Вам, конечно, как махровому идеалисту, чуждое… Так вот — в силу этой самой необходимости не мог он быть другим. И рано или поздно за ум взялся бы… Без нас власти нет, потому что мы — сила. Мы, собственно, и есть только сила, такова наша сущность — сила, и все. А власти нет без силы, а его нет без власти… Вот и цепочка. И никаких приключений не требуется. Так что зря мы за вашим Сюжетом пошли. Особенно Ване он понравился — стрельба… Ну, с генерала-то что возьмешь? Но вы…
— Сила, необходимость… — Сочинитель потянулся прикурить, и Андрей, не глядя, автоматическим жестом передал ему зажигалку. — Вот вы-то и есть идеалисты, господа материалисты. Чепуха все это… Есть известное человеческое качество — трусость. Никакой это не идеализм, а натуральнейшая реальность. Струсил он… А самый страшный человек — напуганный человек. На все пойдет, тормоза забудет…
— Поначалу вы и нас в этом убедили. — Седой пожал плечами. — А теперь я, во всяком случае, ясно вижу, что все это не имело значения. И если вы с вашими друзьями, — он ткнул в сторону экрана, по которому приближалась атака, — сейчас нас перестреляете, ничего не изменится. Логика такова, что…
— Кто кого перестреляет, сейчас решим, — раздался голос лысого. Он вдруг оказался стоящим перед телевизором и закрывающим беззвучный экран. В руках его был короткоствольный «калашников». Вечный желтый огонь вспыхнул и тут же погас в остановившихся глазах. — Сам говорил, писатель, что у нас собственная воля есть? Ну, вот и пришло время для нее… Конец твоему Сюжету. И тебе вместе с твоими бабами…
Сочинитель встал и сделал шаг к лысому. Тут же со своего места поднялась и подошла к нему Ольга, крепко взяла за плечо.
— Отойди, — сказал Сочинитель.
— Нет, — сказала Ольга, — я так решила.
И Любовь уже стояла, положив руку на другое его плечо.
— Красиво, но удивительно пошло, — сказал седой.
— Молчи, нежить, — сказал Сочинитель.
Лысый поднял автомат.
В стене позади него разошлись раздвижные двери, открыв кабину большого лифта.
Там были все.
И все с оружием.
Первым поднял «кольт» Олейник. Падая вперед лицом, лысый успел нажать спуск, но вся очередь ушла в пол, прошив частой строчкой голубой китайский ковер.
— Ну, — сказал Сочинитель, — вот… И в конце концов все обошлось, я же говорил. Все будет хорошо, вот увидите…
— Где? — спросила Ольга. — Где же нам будет хорошо? Где же? Скажи…
— Там, — сказал Сочинитель и махнул рукой, — там…
— И когда? — спросила Любовь. — Когда? Доживем? Я хочу дожить! Сделай, чтобы я дожила!.. Ну, когда?
— Тогда, — сказал Сочинитель, — точнее не знаю. Тогда… Там и тогда. Во всяком случае, это справедливо для меня: здесь и сейчас я всегда несчастлив, а там и тогда мне всегда хорошо. Было хорошо, будет хорошо… Только в другом времени, только в ином месте… Там и тогда.
Самолет шел над облаками, солнце наполняло салон, и ему казалось, что все это уже когда-то было — ощущение, часто посещающее многих… В салоне было шумно, как бывает шумно в самолетах и автобусах, заполненных сплошь знакомыми, но давно не видавшимися людьми, — какая-нибудь профессиональная делегация или туристская группа… Такса с лаем бегала по проходу, удивительно растеряв свойственную породе солидность.
Кое-кто дремал, просыпался, опять дремал…
Пары сидели обнявшись.
Сочинитель сидел один на крайнем кресле первого ряда, прямо у шторки, закрывающей проход к кабине.
Да, все-таки когда-то это уже было, думал он — такой самолет, битком набитый всеми моими… Или, может, я когда-то это уже придумывал…
Внизу должен быть остров, думал он, камни, море, пальмы и сосны, мраморные прохладные полы в гостиных, бараны с большими колоколами, вечером в маленьком ресторане паэлья с дюжиной разных моллюсков и красное вино с фруктовым соком… как оно-то называется… забыл…
Из-за шторки появилась стюардесса.
— Прошу всех застегнуть ремни и не курить, — сказала она. — В связи с тем, что место для посадки нашего самолета еще не выбрано… — она быстро, но с явным укором покосилась на Сочинителя, — мы приземляемся на Московской кольцевой автодороге. Прошу всех сохранять спокойствие. Движение по трассе перекрыто службами ГАИ, посадка будет происходить в условиях полной безопасности. В Москве плюс три, солнечно. Благодарю за внимание.
6
Да, кино получилось, я не спорю, сказала она. Лучше, чем я ожидала, хотя стрельбы все равно много… И эта, в роли меня… Все-таки она играла героиню, иначе не смогла… Но все вместе вышло ничего, особенно к концу, когда уже понятно, что мы не погибнем, и все становится действительно интересно… И про него ты объясняешь, мне кажется, правильно… Ты молодец, ты мой милый сочинитель и выдумщик… Плохо только, что ты все выдумал насчет счастья… Там и тогда… Где это там?! И когда это тогда?
Я ничего не выдумал, сказал он. Даже в газетах написано: в Москве никогда не было такой ранней, дружной и солнечной весны.
